Волчье море

— Мы все заплатили за Эйнара, — возразил я. — Но это закончилось. Один улыбается.

Ответом был хриплый смех, похожий на вороний грай.

— Один улыбается? Ты теперь и годи? Если так, тебе ведомо, что Одноглазый улыбается лишь тогда, когда чует вонь жертвы.

Я знал это, конечно. Я знал это и не поделился с другими до боя. Все те, кто нарушил клятву, должны были умереть — и он последний. Финн уже догадался, что к чему, и потому отчаянно глядел на меня и на него.

Я пожал плечами, притворясь, будто мне все равно, и потеребил бороду жестом, который позаимствовал у Рерика, кормчего Братства, погибшего под Саркелом. Скафхогг заметил этот жест. Они были друзьями, кормчий и корабельный плотник, но теперь уже плевать на всякую дружбу.

Ботольв шевельнулся, и Вальгард плотнее прижал лезвие к шее Козленка.

— Еще шаг, Имир, и голова мальчишки покатится по камням. Бросайте оружие.

Финн тяжело вздохнул и кинул Годи на пол. Я заметил, как он смотрит на Вальгарда, и вдруг вспомнил, что они были приятелями задолго до того, как я появился на «Сохатом». Еще я видел, что Вальгард не понимает тоски Финна, и Финн это чувствует, отчего и сидит на корточках, будто лишившись сил.

Ботольв с грохотом уронил навершие копья. Вальгард посмотрел на меня.

Я бросил свой меч, и он слегка размяк, хоть и не ослабил хватки на горле заложника. Козленок был бледен, но глаза его не отрывались от моего лица. Плохо, все плохо… И для нас самих, а уж для паренька… Я мысленно поклялся, что, если Один его спасет, больше никогда не потащу мальчишку с собой.

— Я так удивился, когда этот малек выскочил из тучи песка, — сказал Вальгард, лаская пальцами щеку Козленка. — Я понял, что у нас неприятности — а в нем наше избавление.

— Отдай его, — хрипло проговорил Финн.

Вальгард промолчал, только метнул на Финна презрительный взгляд. Он не собирался сдаваться: тот, кто совершил все эти злодейства, чтобы выжить, кто грыз еще теплую печень другого человека или вспарывал ребра ненавистному врагу.

Ботольв опять пошевелился. Поймал мой взгляд. И подмигнул.

Во рту пересохло, я облизал губы. Я знал, что должен усмирить безумца, раз уж Вальгард сосредоточился на мне.

— Что ты намерен сделать с мальчиком? — спросил я, мысленно суля Одину все на свете, лишь бы мой голос не дрожал.

— Буду держать при себе, покуда не получу обещаний, — сказал он и засмеялся. — Клятвы тоже сгодятся. И шербет.

Он знал, чего хочет, это точно. Если он выпьет шербета Билал аль-Джамиля, это будет означать, что его приняли как гостя, а гостя не убивают. Если он заставит нас поклясться Одином, Локи убережет его от расправы.

Но араб не предложит прохладного напитка за жизнь тощего греческого мальчонки — Один об этом позаботится, ведь он требует смерти Вальгарда-клятвопреступника, и даже норны не посмеют его остановить. Или Аллах.

Ботольв наклонился и переступил с ноги на ногу, и я увидел, как голова Вальгарда начала поворачиваться к нему. Ботольв явно изготовился к отчаянному прыжку. И Один надоумил меня, как поступить.

— Тебе не справиться с ним, Скафхогг, — сказал я презрительно. — Думаешь, этот оборвыш позволит тебе сбежать? Делай с ним, что хочешь. Но ешь его поскорее, потому что другой еды у тебя уже не будет.

Вальгард взвыл, и в этом вое было все — ярость, стыд, злоба. Он запрокинул голову и завыл еще громче, а Ботольв бросился вперед.

Я знал, что у него не получится. Вальгард взревел и махнул мечом. Волнистое, испещренное рунами лезвие готово было ровнехонько отсечь Ботольву глупую башку. Он тоже знал, что погибнет, и с рыком стремился в Вальгаллу.

Именно тогда Козленок выпустил оберег Тора и локтем засадил Вальгарду в пах. Потом он рассказывал, что почувствовал удар там, куда и метил попасть, насмотревшись на мертвое тело Ингера, — в тростинку, через которую Вальгард мочился.

Та погрузилась, по его словам, во что-то мягкое. Вальгард согнулся пополам и завопил, его рука с мечом дернулась — и отрубила Ботольву левую ногу ниже колена. Нога взмыла в воздух, разбрызгивая кровь, и даже падая, точно мачта, Ботольв правой рукой схватил Вальгарда за горло, потряс, как собака крысу. А потом повалился навзничь, увлекая врага за собой.

С истошным воплем Вальгард рухнул с уступа и полетел вниз. Он дрыгал руками и ногами, будто пойманная вошь, а затем, с коротким то ли смешком, то ли проклятием, сгинул под пронзительный скрежет рунного клинка по опоре и наконец распластался неподвижно на камнях далеко внизу.

Финн бросился к Ботольву, сумел поймать тело, когда то уже готово было отправиться вниз. Козленок кинулся ко мне, а я опустился на колени и обнял его; оба мы тряслись, как в лихорадке, и я был гораздо ближе к тому, чтобы зарыдать.

— Я и в этот раз не боялся, — прошептал он, дрожа так сильно, что вполне мог прикусить себе язык.

Я не мог ответить, только обнимал его и глядел, как Финн оттаскивает Ботольва от края и перехватывает поясом окровавленный обрубок ноги.

Потом, мокрый от слизи и пота, он сумел остановить кровотечение. Улыбнулся красными губами, когда Ботольв застонал и попросил принести сапог, после чего глаза верзилы закатились, и он потерял сознание.

Финн усмехнулся, сплюнул кровью сквозь зубы.

— Большой дурак выживет — но станет короче на одну ногу.

Эпилог

Наиболее ценное имущество морского разбойника — не добрый меч, не крепкая кольчуга и не серебряные кольца. Это морской сундук, немного длиннее меча, шириной в ладонь и глубиной в локоть.

Там хранят все, что имеет ценность, а прочее, что туда не влезло, просто бросаешь при необходимости, пожимая плечами без сожаления. Сундук еще и твое сиденье на палубе, за веслом, подушка, чтобы преклонить голову, первое, что ощущаешь, когда просыпаешься, и последний ночной сон; это твоя жизнь.

В моем сундуке до сих пор лежит какое-то количество серебряных монет, полученных от Sarakenoi, что оказались верны своему слову и не только набили наши заплечные мешки, но и проводили нас до берега; а там мы послали весточку Гизуру. Он приплыл к нам на «Сохатом», с командой из людей ярла Бранда, ибо побратимов теперь едва хватало на то, чтобы вести корабль на веслах, — столько погибло, а уцелевшие почти все были ранены. Кроме меня, конечно; Квасир смерил меня взглядом единственного глаза и покачал головой, дивясь моей глупости — ну как можно верить, что Рунный Змей и вправду исцеляет?

Мой меч. Я спустился вниз и вырвал его из мертвой хватки Скафхогга, а потом попросту не смог устоять перед желанием осмотреть лезвие — я ведь слышал, как меч скрежетал по камню, когда Вальгард падал. Ни царапины, ни зазубрины. Даже солнечный свет, казалось, очень осторожно перемещается вдоль этого лезвия, а мое лицо искажалось и дробилось сотней отражений в затейливой веренице рун.

Меч стоил нам боли и смерти. Эта рунная железяка, с ухмылкой, как оскал черепа, завела нас в Одинову кузню на краю света, где Одноглазый перековал Братство в то, что ему требовалось, выбросив лишнее.

И ради чего? Чтобы получить в дар все серебро в мире? Чтобы оказаться достойными этой рунической змеи? Я завернул меч в драный арабский серк и сунул в свой морской сундук, заодно с треклятым копьем, похоронив под запасной рубахой, штанами и сложенным плащом. И все же я чувствовал, как струится из них сейд, ощущал резьбу, которую сам нанес на рукояти, с указаниями на дорогу к серебру Атли. После всего, что случилось, я до сих пор понятия не имел о цели Одина, догадывался лишь о цене.

Еще в моем сундуке был сухой лист, который я вытащил изо рта Арнора после боя в тутовой роще. Он напоминал мне, среди прочего, о том, как мы потеряли Арнора и Власия, брата Козленка, о смертях, которые я мог бы предотвратить, но не потрудился это сделать. Как сказал ярл Бранд, что нам ромейские кровавые распри? Тем не менее я долго чувствовал на губах привкус ярловой гривны, железистый привкус крови, — так хочется сплюнуть…