Волчье море

Мальчик пожевал, потом сказал:

— Если он умрет, мы сами его вымоем. Без женщин?

Я моргнул, но признал, что так можно. Он счастливо улыбнулся.

— А в чем дело? — справился я. — По мне, Элдгрим даже после смерти будет падок до юбок.

Козленок наморщил нос. Он знал, о чем я говорю, но девочки были для него помехой, а женщины — еще хуже и всегда хотели его причесать.

— Они смеются, — сказал он. — Я слышал, как они мыли рыжего.

— Ну, — отозвался я, слушая вполуха, — он был врагом. — Быть может, подумалось мне, он гонял их по всей деревне и наверняка хотя бы одну завалил на спину.

Козленок понял, что я имею в виду, он теперь хорошо знал наши повадки. Но мальчик покачал головой, проглотил последний кусок scripilita и посмотрел на меня своими темными, как у кошки, глазами.

— Они смеялись, потому что у него не было… ну… — Он положил руку на свою промежность. — А у Коротышки есть член, Торговец?

Ночной воздух внезапно остыл, по спине поползли мурашки.

— Что? — Мальчик услышал, как изменился мой голос, поэтому насторожился. — Что там насчет Ингера? — Я не хотел его пугать, но Козленок насупился. Я перевел дыхание и улыбнулся. И повторил вопрос, уже мягче.

— Когда с него сняли одежду, члена под ней не было. Женщины смеялись и говорили, что он не мужчина. Ни ятр, ни члена.

Я молчал, облизывая пересохшие губы, а мысли скакали в голове, обгоняя одна другую. Нет ятр. Нет члена. Отрезаны.

А потом другая мысль, что грызла меня, прокралась вперед и оскалилась по-волчьи, словно в насмешку над остальными, оставив меня ошеломленным и растерянным.

Я все еще чувствовал растерянность, когда мы оказались перед рассветом у подножия утеса, куда вывела Змеиная тропа; вокруг пояса веревка, все побратимы смотрят мрачно, бледные и притихшие в синих сумерках.

— Считай, что на мачту лезешь, — проворчал Финн, приняв мое молчание за страх перед подъемом. Он забеспокоился еще сильнее, когда я не послал его трахаться с козами или что-нибудь в этом духе, но хлопнул меня по плечу, и мы оба осмотрели скалистую стену, различимую в первых проблесках зари.

Меня пугал не сам подъем, а то, с чем я могу столкнуться наверху. То, о чем я не сказал — не смел сказать другим; впрочем, они сами догадаются очень скоро.

Первые четыре локтя я преодолел легко, утренний ветерок выдувал пыль из-под моих пальцев, — хороший признак, похоже, никто давненько не лез этим путем. Это не скала над черным морем, скользкая от брызг и чаячьего помета, с буйными крачками и тупиками, что высовываются из своих тайных нор и так и норовят ткнуть клювом в лицо; к таким-то я привык. Нет, эта скала была сухой и осыпалась под пальцами.

Я лез дальше, нащупывая углубления и трещины, совсем крохотные ямки, ощущая, как тяжесть веревки тянет меня вниз, чувствуя укусы ветра, но все равно обливаясь потом.

На полпути, отдыхая, я посмотрел вниз и различил только скопище теней. Над окоемом мало-помалу разгоралась заря. Надо спешить, времени все меньше.

Двумя локтями выше моя нога соскользнула, и левая рука сорвалась — на ней не хватило пальцев. Меня развернуло, я держался одной правой, болтался, словно висельник, бешено молотил ногами. Я бы закричал, если бы не прокусил губы до крови; сухожилия в правой руке вопили оглушительно — пусть для меня одного.

Хрип громом отдавался в ушах. Из-под ног вниз летели камешки, от подножия донесся тихий шорох — то ли проклятие, то ли вопрос.

Задыхаясь, я изогнулся всем телом, насколько позволяла веревка, изловчился, поставил ногу на опору, сорвался, нащупал снова. Качнулся, вонзил в трещину пальцы увечной руки и вцепился изо всех сил.

Потом слегка расслабился и почувствовал, что пот заливает глаза, во рту солоно. Мои руки и лодыжки словно разрывались от боли.

Я вытянул руку, дрожащую, как крылья мотыля, нашел новую опору, ухватился пальцами и перенес ногу выше. Сапоги отчаянно заскрипели, как бы возражая против своей окончательной гибели на этой скале. Забавно, какие мысли посещают человека в этакие мгновения.

Вершина появилась неожиданно, я тяжело перевалился через край и упал ничком, стараясь отдышаться. Змеиная тропа исчезла в сумраке слева от меня, а наверху не было никаких валов. Основная часть громадного дворца Ирода проступала справа, ветер стонал над холмами, повсюду виднелись странные тени и красные огоньки костров. Где-то поблизости блеяли козы.

Я медленно поднялся, старательно вслушиваясь и следя, чтобы не съехать случайно обратно по предательской осыпи. Вон глыба камня, последняя из толстых колонн, когда-то стоявших вдоль дворцовой дорожки. Я обвязал ее веревкой и сбросил свободный конец с обрыва.

Я ждал, затаившись и наблюдая, а белесая заря разгоралась все ярче. Ветер шелестел в развалинах, подобно горячему дыханию великана. И все же я дрожал.

Квасир влез первым, пыхтя и отдуваясь. Я помог ему взобраться, и он рухнул без сил.

— Задница Одина! Однако…

Финн взлетел по веревке, точно по прямой мачте. Ничуть не запыхавшись, он протянул мне мои щит и меч, которые затащил наверх заодно с собственным оружием. Его улыбка казалась жутким оскалом.

— Молодцом, Торговец. Тебе только по скалам и лазать.

Они взбирались один за другим, хрипатые и потные, лязгая кольчугами, щитами и оружием. Я вздрагивал при каждом новом лязге, опасаясь, что нас раскроют. Даже с веревкой подъем был непростым для мужчин в кольчугах — а Ботольв припер и мою, тщательно свернутую и перекинутую через плечо.

Последним влез Козленок, отчаянно цепляясь за веревку своими мальчишескими ручонками, и у меня снова подвело брюхо — но тут я увидел, что от пояса Козленка тянется кожаный ремень к поясу Ботольва.

Верзила с ухмылкой сел на краю, протянул руку и втянул Козленка наверх, будто спелый колос. Я проглотил сухой комок в горле, потому что не хотел брать мальчишку с нами, но другие озадаченно косились на меня — мол, ты чего, он же побывал с нами во всех предыдущих переделках.

Я прикинул расстояние до ближайшего здания, весьма пышного, пусть и всего двух окон в высоту, и частично обрушившегося. До него пришлось бы бежать по открытой местности, и мне это не нравилось. Арабы должны напасть, когда взойдет солнце, значит, мы здесь слишком долго, сидим глупыми овцами в быстро исчезающем сумраке.

— Что скажешь, Орм? Рванем по-быстрому? — прошептал Финн мне на ухо.

Не знаю, не знаю. В любом случае нас неизбежно засекут, и пусть большинство разбойников греются у костров, кто-то не вовремя отойдет отлить, а до ворот над Змеиной тропой подать рукой. Там почти наверняка дозор, и нас увидят, едва рассветет, а вряд ли разбойники послали в дозор слепого и глухого тупицу.

Как будто в ответ на мои мысли из сумрака раздался крик — ни по-гречески, ни по-арабски, а на северном наречии.

Мы замерли. Крик повторился, на сей раз громче и суровее, и я услышал стук и увидел искру — дозорный пытался зажечь факел. Побратимы переглянулись, явно гадая, как быть, а Финн зарычал. Изо рта у него уже торчал римский костыль, я понял, что он вот-вот гаркнет в ответ — но тут Козленок тоненько заблеял.

Получилось очень похоже на блеяние козы, лучше я в жизни не слышал. Мальчишка проблеял еще дважды. Я стиснул руку Финна, скорее ощутив, чем разглядев его порыв. Северянин на страже? Не друг, но враг…

Дозорный вполголоса выбранился и сгинул в полутьме. Ботольв молча взъерошил волосы Козленку и довольно усмехнулся.

Я поглядел на небо, пытаясь понять, сколько времени у нас в запасе. Хотя — какая разница? Весь окоем уже сделался медово-желтым, а ветер стих.

Один — наш Все-Отец, великий бог. Он оборотень, когда появляется в зримом облике, но если хотите ощутить присутствие Одноглазого, найдите уединенное местечко и подождите. Я делал так и чувствовал, как он движется сквозь лес, в тысячах таинственных звуков, в тихом шелесте ветра, который шевелит листву и ветви, и в яростном вихре, что сотрясает деревья и отмечает путь Дикой Охоты.