Эмблема предателя (ЛП)

(говорят, что там, в далеких африканских колониях),

он потерял всё

(лишился последней рубашки),

а его мать живет на подачки

(служанка в доме собственного зятя, самого что ни на есть барона, можете такое представить?)

тети Брунхильды. И похоже, то, что Илзе не получала за работу ни единой марки, тоже не делало ей чести. Или что во время войны ей пришлось трудиться на фабрике по производству пуль, "чтобы приносить хоть что-нибудь в дом". Фабрика находилась в Дахау, городке в шестнадцати километрах от Мюнхена, и матери едва хватало времени, чтобы встать за два часа до рассвета, распределить работы по дому и сесть на поезд, чтобы попасть на свою десятичасовую смену.

Как раз в тот день, когда она вернулась с фабрики с зеленоватыми от пыли пальцами и волосами, с мутными после целого дня вдыхания химикатов глазами, Пауль впервые спросил, почему они не найдут другое жилье. Место, где их не будут постоянно унижать.

- Ты не понимаешь, Пауль.

Она много раз повторяла этот ответ, всегда отводя в сторону глаза и выходя из комнаты или отворачиваясь к стенке, чтобы уснуть, как сделала несколько минут назад.

Пауль несколько секунд смотрел на спину матери. Казалось, она дышит ровно и глубоко, но мальчик знал, что это притворство, и спрашивал себя, какие призраки преследуют ее по ночам.

Он отвел взгляд и вперил его в потолок. Если бы взгляды имели вес, то квадратный метр штукатурки, находящийся над головой Пауля, просто рухнул бы. Именно на нем концентрировались все фантазии Пауля об отце в те ночи, когда он не мог уснуть. Он знал об отце лишь что тот был капитаном императорского флота и командовал фрегатом в Юго-Западной Африке [7]. Он погиб, когда Паулю было два года, и на память о нем осталась только выцветшая фотография, на которой он стоял в военной форме, с темными глазами и большими усами, и гордо смотрел прямо в объектив.

Илзе каждую ночь клала фотографию под подушку, и больше всего мать Пауля расстроилась не в тот день, когда Юрген сбросил его с лестницы, сломав руку, а в тот, когда Пауль стащил фотографию и принес в школу, чтобы показать всем, кто за глаза называл его сиротой. Когда он вернулся домой, то увидел, что Илзе перевернула комнату вверх дном в поисках фотографии. Медленно вытащив ее из учебника по математике, мать влепила ему пощечину и зарыдала.

- Это единственное, что у меня осталось. Единственное.

Она, конечно же, его обняла. Но сначала забрала фотографию.

Мальчик представлял, каким был этот грозный мужчина. На сероватом потолке в свете фонаря он мысленно рисовал силуэт "Киля" - фрегата, который Ханс Райнер "потопил в Атлантике вместе со всей командой". Он выдумывал для этих семи слов сотни причин, потому что только это рассказала ему Илзе. Пираты, рифы, мятеж... как бы история ни начиналась, она всегда заканчивалась одинаково - Ханс сжимает штурвал и машет рукой на прощание, когда его поглощает океан.

Дойдя до этого места, Пауль всегда засыпал.

4

- По правде говоря, Отто, не могу больше выносить этого еврея. Посмотри на него, налопался кнедликов. На манишке ванильный соус.

- Брунхильда, пожалуйста, успокойся и сбавь тон. Ты же знаешь, насколько нам нужен Танненбаум. На этот праздник мы потратили всё до последнего пфеннинга. Кстати, это была твоя идея.

- Юрген заслуживает самого лучшего. Знаешь, как он растерялся с тех пор, как его брат вернулся... таким.

- Вот тогда и не жалуйся на еврея.

- Ты не знаешь, каково это - быть с ним гостеприимной хозяйкой, с его постоянными спорами, нелепыми комплиментами, как будто не он тут всем заправляет. А недавно он вообще имел наглость предложить, чтобы Юрген женился на его дочери, - сказала Брунхильда, ожидая возмущённой реакции мужа.

- Это могло бы решить все наши проблемы.

Эти слова смогли пробить маленькую брешь в гранитной улыбке Брунхильды, она с ужасом взглянула на барона.

Они стояли у входа в гостиную и вели напряженный разговор сквозь зубы, прерываясь лишь на то, чтобы поприветствовать гостей. Она собиралась ответить мужу, но пришлось снова надевать на лицо маску гостеприимства.

- Добрый вечер, фрау Гернгрос, фрау Загебиль! Как приятно, что вы пришли.

- Похоже, мы немного припозднились, дорогая Брунхильда.

- Мосты, ах, эти мосты.

- Да, движение кош-мар-но-е. Просто у-жас-но-е.

- Когда ты покинешь этот старый холодный особняк и переберёшься на восточный берег, дорогая?

Баронесса довольно улыбнулась этому проявлению зависти. Любой из многочисленных нуворишей, присутствующих на вечеринке, убил бы за ту власть и титул, которые олицетворял герб ее мужа.

- Прошу, угощайтесь пуншем, он просто восхитительный, - сказала Брунхильда, махнув рукой в сторону центра гостиной, где находился огромный стол, заставленный закусками и напитками и окруженный людьми. Над чашей с пуншем возвышалась высеченная изо льда лошадь метровой величины, а в глубине помещения струнный квартет исполнял популярные баварские мелодии, вливаясь в общий гам.

Убедившись, что никто из вновь прибывших ее не слышит, баронесса повернулась к Отто и со сталью в голосе - такой тон мало кто из дам мюнхенского высшего общества посчитал бы приличным - произнесла:

- Ты устроил свадьбу нашего сына, ничего мне об этом не сказав, Отто? Ну так вот, это случится только через мой труп.

Барон даже не моргнул. За четверть века в браке он выучил, как реагирует супруга на посягательство на свою территорию. Но в этом случае ей придется заткнуться, потому что на кону стоит гораздо больше, чем ее дурацкая гордость.

- Брунхильда, дорогая, только не говори, что ты с самого начала не видела, куда клонит еврей. Все эти нарочито элегантные костюмы и походы с нами в церковь по воскресеньям, и как он каждый раз делает вид, что не слышит, когда его называют "обращенным", как придвигается к нам поближе.

- Конечно, видела, я же не дура.

- Ну разумеется, баронесса. И можешь сложить два и два. У нас нет ничего. Банковские счета пусты.

С лица Брунхильды сошел румянец. Ей пришлось опереться на лепнину на стене, чтобы не упасть.

- Черт бы тебя побрал, Отто.

- Это твое новое и такое элегантное красное платье... Модистка потребовала оплату наличными. Город полнится слухами, а когда такое начинается, то не остановится, пока не превратится в бурный поток.

- Думаешь, я не знаю? Думаешь, не вижу, как на нас смотрят, как откусывают пирожные и переглядываются, словно поняли, что они куплены не в кондитерской Поппа? Я знаю, что шепчут друг другу эти старые сороки, настолько четко, как если бы они крикнули мне это в ухо, Отто. Но из-за этого позволить моему сыну, моему Юргену, жениться на этой грязной еврейке...

- У нас нет другого выбора. У нас остался лишь этот дом и земли, записанные на имя Эдуарда в день его рождения. Если я не добьюсь от Танненбаума займа, чтобы построить на этой земле фабрику, то с нами будет покончено. Однажды утром за мной явится полиция, и мне придется поступить как человеку благородному и вышибить себе мозги. А ты закончишь как сестра, будешь штопать кому-нибудь одежду. Ты этого хочешь?

Брунхильда оторвала руку от стены. Она воспользовалась паузой, вызванной прибытием новых гостей, чтобы собрать внутри достаточно ярости и бросить ее в лицо Отто разом, как камень.

- В эти неприятности нас втянул ты и твое пристрастие к игре, вот кто растратил семейное состояние. Исправь это Отто, как тринадцать лет назад ты уладил дело с Хансом.

При этих словах барон испуганно сделал шаг назад.

- Да как ты осмеливаешься снова упоминать это имя!

- А тогда именно ты на это осмелился. И что нам это дало? Мне приходится пятнадцать лет терпеть в доме сестру.

- Мы еще не нашли письмо. И мальчишка взрослеет. Может быть, сейчас...