Центурион Траяна

Сказать к чести Фламмы – он, придя в себя после купания в ледяной воде, ни мига не раздумывал, тут же понесся к Адриану. Зенон в палатку Фламму не допустил – остановил на пороге, но выслушал, потом дал глотнуть крепкого вина и только потом вызвал наружу Адриана.

– Всех перебили, – повторял и повторял Фламма. – Несколько девок оставили в живых и увезли с собой для потехи. Даже детей малых не пощадили. Даже младенцев…

Приск и Кука, пришедшие за Фламмой следом, молча выслушали рассказ товарища.

«Хорошо, что Малыш этого не слышит, – подумал Приск, – он бы тут же кинулся убивать мавра».

– Боги бессмертные! Так ведь нельзя, нельзя, – причитал Фламма, размазывая по лицу слезы.

– Кука, Приск, возьмите из моих запасов самого лучшего косского крепкого вина да напоите парня, чтоб встать не мог, – приказал Адриан. – Может, ему повезет, и он все позабудет.

Друзья подхватили мокрого и грязного легионера и повели к себе – домывать и поить до невменяемого состояния. Сами тоже попробовали Адрианово вино. Очень недурно пробирало.

Адриан же вызвал Квиета к себе.

Этот сын мавретанского шейха, получившего римское гражданство, однажды уже был осужден за невероятную жестокость, но Траян помиловал смелого кавалериста и даже поручил ему командование конницей.

О чем говорил императорский племянник с главой нумидийских всадников – для остальных так и осталось тайной. Зенон отгонял любопытных от палатки Адриана – оттуда слышался дикий ор, причем поначалу вопил один Адриан. Потом начал кричать и Квиет – но как-то тонко, визгливо, что совершенно не походило на его боевой клич.

Нумидиец вырвался из палатки, как из засады, с обнаженным кинжалом в деснице. Пробежал несколько шагов, остановился, выкрикнул что-то совершенно непонятное – верно, на своем родном языке, и ринулся назад, ему навстречу из палатки вывалился Адриан – со спатой [154] в одной руке и кинжалом в другой. Лицо у него было красное – будто он сам купался в канаве, полной крови.

– Юпитером клянусь, Юпитером… – хрипел Адриан. – Быть твоей голове на колу.

Неведомо, чем бы все это кончилось, – если б к палатке Адриана не явился Лаберий Максим с личной охраной. Квиет, сообразив, что прикончить Адриана на глазах у стольких людей ему все равно не удастся, умчался, бормоча проклятия.

Зенон же быстренько подскочил к господину и принес амфору холодной воды, набранной в ближайшем ручье. Адриан сбросил панцирь и кожаную лорику, облился водой и ушел к себе в палатку. Лаберий Максим нырнул за ним.

– Нам не нужно, чтобы крестьяне стреляли нам из луков в спину! – орал Адриан так, что слышно было снаружи.

А Лузий Квиет прямиком направился к палаткам Пятого Македонского. Только до расположения пятьдесят девятой центурии не дошел – натолкнулся на Валенса.

– Твои легионеры – жалкие слезливые бабы! – объявил Квиет.

Пышная шапка его курчавых волос стояла дыбом, а кожа приобрела какой-то совершенно темный, бурый оттенок – кровь бросилась мавру в лицо.

– Для тебя любой, кто чуть-чуть мягче сердцем зверя, – уже баба, – ответил Валенс.

Говорил он твердо – чувствовал: за его спиной стоят ребята из «славного контуберния». А Лузий Квиет без коня боец не особенно сильный – Приск, к примеру, его в поединке один на один почти наверняка положит.

– Держи от меня подальше своих слюнтяев, – посоветовал Квиет.

Но все же отступил.

– Он плохо кончит, – шепнул Тиресий. – Голова его будет отрублена и надета на острие копья.

Пожалуй, Приск в этом не сомневался. Но очень хотелось знать, когда же такое радостное событие случится.

Вечером Валенс наведался в палатку «славного контуберния». Фламма спал и всхлипывал во сне. Наверняка ему снилась та деревенька, от которой ничего не осталось – кроме наполненного кровью рва.

– Хорошо, что Квиета с его головорезами отправляют подальше, – сказал Валенс. – А то бы я не смог сомкнуть глаз.

На другой день рано утром саперы принялись наводить переправу через Алуту, после чего нумидийская конница ушла по понтонному мосту на восток – с приказом пройти через перевалы Бастарнских Альп и ворваться в земли бастарнов с востока – отомстить за набег и нанести удар по дакийским союзникам. К тому же этот удар должен был отвлечь притаившихся за своими горными стенами даков от идущих вверх по долине Алуты легионов. Хорош этот план или нет, еще предстояло оценить в ближайшее время. Адриан в глубине души надеялся, что Квиет из этого рейда не вернется. Лаберий Максим рассуждал проще: жестокость Квиета не вынудит подняться даков в долине Алуты. А за то, что будет творить этот дикарь на востоке, вроде как никто и не отвечает.

Когда нумидийцы переправились, мост разрушили – чтобы по нему не перешли сами даки и не ударили в спину армии Лаберия Максима.

Наместник еще ранней весной на совете у Траяна ратовал за удар с восточного направления: не возвращаясь из Дуростора, прямиком двигаться из Нижней Мезии на древнюю столицу даков Аргедаву.

Траян этот план отверг – в битве он потерял слишком много народу, особенно ранеными, ему требовалось укомплектовать легионы и, главное, забрать подкрепления из Виминация. В Дуросторе оставили лишь ауксиллариев – стеречь припонтийские города от варваров во время летней кампании. Но все же наместнику удалось осуществить свой план – ударить по Дакии с востока.

Алута взрезает горные хребты синим сверкающим ножом, – кривым клинком пройдя меж каменных пластин, рассекает земную плоть, и сочится годами прозрачная кровь, стекают воды с горных хребтов в долину.

Идти этой дорогой предлагал Адриан прошлым летом. Под началом Лаберия Максима было почти восемьдесят тысяч. Но у перевала Боуты даже десять тысяч даков могли до зимы задержать огромную армию. Пока что римляне передвигались без труда. Но никто не сомневался, что через Боуты даки просто так завоевателей не пропустят.

– Просыпайтесь! – заорал Тиресий.

Все вскочили, озираясь и не понимая, в чем дело, но быстро натягивая в темноте не высохшие еще после вечерней стирки туники. В лорики влезать не стали, схватили лишь щиты да мечи.

Кука первым выскочил из палатки. Луна была за тучами, но вокруг плясали красные отсветы – огромный факел горел на сторожевой башне. Было тихо – ни движения, ни криков. Кука обнажил меч и принялся напряженно всматриваться в темноту.

– В чем дело? – спросил выскочивший следом за ним Приск.

– Тиресию сон приснился, – ответил Кука. – Будто грядет нападение… Видимо, не в эту ночь…

Он уже готов был шагнуть назад в палатку, как вдруг короткий вскрик разрезал тишину.

– Там! – безошибочно выбрал направление Кука.

Похоже, кричали возле палаток трибунов. И Кука, и Приск понеслись к палатке Адриана. Добежать не успели – в темноте столкнулись с кем-то очень быстрым и ловким. В первый момент показалось Приску, что мимо него пытаются проскочить лесные звери, каким-то таинственным образом попавшие на территорию лагеря. Но в следующий миг сообразил – не звери. И едва успел увернуться от кривого клинка.

Тут подоспел Малыш с зажженным факелом. В смутном отблеске Приск разглядел курчавые черные волосы, темную кожу и блеснувшие звериным оскалом зубы.

– Квиет! – заорал Кука.

Приск нанес удар молниеносно, и нумидиец опрокинулся на полог ближайшей палатки. Там уже начиналось движение – разбуженные криками, вскакивали легионеры. Второй нумидиец успел ускользнуть, хотя за ним кинулись сразу двое – Молчун и юный Оклаций. Приск и Кука припустили к палатке Адриана.

– Нет, невозможно, – бормотал Кука на бегу. – Тиресий же предсказал, что гречонок станет императором.

– Это ты сочинил! – напомнил товарищу Приск. – Тиресий как раз этого не предсказывал.

Первым, кого они увидели у палатки Адриана, был Декстр. Центурион стоял с обнаженным мечом – вокруг толпились солдаты и рабы из прислуги.