Первостепь

Она отпила тёплой воды из длинной бычьей кишки, лежавшей в кустах, и услышала сбоку скрипучий голос Сквалыги:

– Подожди, не завязывай. Дай напиться и мне.

Чёрная Ива отдала ей всю кишку. Пускай отнесёт остальным, у кого нет своей воды, которые поленились тащить. А не то начнут ходить по одной. А ей хочется завалиться под невысокими кустиками и подремать. Почему нет, когда вокруг раскинулся в неге такой чудный день, когда ещё поют птицы и стрекочут кузнечики?.. Она так и сделает. Ведь скоро этому чуду конец. Совсем скоро.

Чёрная Ива томно прикрыла глаза и – испугалась. Почему-то подумалось, что сейчас примерещится Игривая Оленуха, вот сейчас, только веки сомкнутся. Пришлось не смыкать.

В кустах еле слышно прошуршала гадюка. Конечно, здесь полно мышей, её добычи. Полёвки обожают ячмень, а чёрные кисловатые ягоды ежевики любят, пожалуй, не меньше, чем красный боярышник. Но боярышник давно уже осыпался, а на ежевике кое-какие ягодки ещё, может быть, и остались. Чёрная Ива приподнялась на локте и вгляделась в колючий кустарник. Так и есть, вскоре она заприметила на краю кустов трепещущую веточку с зубчатыми листиками. Наверняка, там орудовала полёвка. Молодая женщина не поленилась подняться и подойти.

Мышь незаметно ушмыгнула во владения гадюки, а Чёрная Ива и впрямь нашла несколько переспелых кисловатых ягод, уже вот-вот готовых испортиться, и с удовольствием положила их в рот.

– Спасибо тебе, ежевика, – улыбнулась она. – Женщина не позволила пропасть твоему вкусному добру. Вырастай обратно!

Она хотела добавить ещё пару слов и для полёвки, которая, наверняка, обиженно пряталась неподалёку, но передумала. Полёвка не пропадёт при таком изобилии пищи. Пускай только поостережётся гадюки.

Чёрная Ива опять улеглась и стала думать о том, как похожи все люди и звери. Не зря же Первый человек заповедал: «Едите то, что едят звери и клюют птицы». Кто хочет быть грозным, как мамонт, ест то, что кушает мамонт, а потом и самого мамонта; а кто хочет быть юркой, как мышь, поедает то, что ест мышь. Но и крохотные мыши и могучие мамонты поедают один и тот же ячмень. Потому женщины тоже собирают ячмень. Только зубы людей не столь крепкие, как у мышей или мамонтов, поэтому женщины предварительно разгрызают зёрна камнями-тёрками. А потом пекут лепёшки. И ещё варят пиво для своих мужчин.

Со стороны остальных женщин донесся нестройный хохот, и Чёрной Иве стало любопытно, над чем это они там похихикивают. Она прислушалась, но не смогла расслышать, зато нечаянно услышала другое, хрустнувшую веточку. За её спиной неосторожно нагло брёл какой-то зверь покрупнее полёвки. Затаив дыхание, она обернулась. Серый волк уже глядел ей в глаза, и она испуганно вздрогнула. А волк тут же исчез, словно растаял в полуденном мареве.

Чёрная Ива не любит волков. Хотя эти звери и дружат с людьми, но в тенетах её памяти прячутся жуткие воспоминания. Чересчур жуткие. Она незлобиво вздыхает, но уже поздно. Память стремительно распахнулась.

После того, как был забран мамонтом старший брат и умер отец, они остались втроём. Она, ещё девочка, мать-вдова и младший братишка. Настали трудные времена. И хотя охотники всегда делились с ними добычей, согласно обычаю, трудности были в другом. В жилище, в котором нет хозяина, всё наперекосяк. И некому отвадить нечисть, некому защитить. «Род всегда защитит, род и племя», – так говорят и так делают, но что они понимают… Смотря от чего защитит, смотря от кого… Когда душной ночью она проснулась в холодном поту, потому что некто, чужой и ужасный, присутствовал в распахнутой хижине – кто мог их тогда защитить?.. Никто! Очаг предательски уснул. Или ночь его задула. Она услышала шорох, она нутром почуяла, что её маленький брат уже не спит рядом – и её девичье сердце едва не лопнуло. Ведь раздался нестерпимый вой. Только потом она разобрала слова, только потом она поняла, что это кричит её мать – а братишку уже тащили в кусты где-то в непроглядной мгле, она не могла этого видеть, но она чувствовала, словно её саму протаскивали вместе с ним через ворох колючек. И протащили. Кажется, у неё отнялся язык, все чувства отнялись. Как камень она сидела.

Несколько следов крупного волка нашли только утром. Все следы возле хижины перетоптали в ночной суматохе. И никто из взрослых не соглашался поверить, что волчий след в отдалении может быть связан с исчезновением её братишки. «Да, волк что-то тащил за плечами. Нет, волки не похищают детей», – объясняли им чужие голоса, чужие и посторонние. – «Волки не похищают детей. Разве что оборотни. Оборотни!» А потом один из этих объясняющих, со змеистой морщиной посреди лба, противный болтун Высунутый Язык, Не Прошедший, Посмешище, имени которого уже нет, как и имени её братишки, потом этот болтун отыскал в кустарнике наполовину объеденное тело. Он всех привёл туда и показывал: «Видите, никаких следов рядом нет. Только оборотень способен оставаться бесследным». Её мать тоже утверждала, что ночью в их летнюю хижину забрался огромный страшилище оборотень на двух ногах и с горящими как раскалённые угли глазами. Мать рвала на себе волосы и постоянно кричала, что этот оборотень или нелюдь приходил как раз за ней, именно за ней, и только по ошибке забрал её сына. Ещё она утверждала, будто узнала его, эту нечисть. Узнала, но никогда не выдаст другим его имени, потому что тогда погибнут они все. Все как один. После такого люди стали их сторониться. Их хижина оказалась нечистой, и они, разумеется, тоже. А мать без устали кричала. Недолго кричала. Покуда не умерла. Потом дети исчезали ещё, и опять искали каких-то оборотней, но ведь Чёрная Ива хорошо помнит ту первую жуткую ночь. Она готова поклясться, что всё-таки видела волка, большущего волка, четвероногого, почти такого, как этот, который смотрел ей в глаза. Тот тоже глянул в её глаза через пелену сна, прежде чем ухватил брата – а потом заголосила мать, и будто небо обвалилось от ужаса. Дальше только кошмар. Она осталась одна, её удочерила тётка – она не могла уже привыкнуть к новому чуму, она так скучала по своим, почему они все так быстро её покинули, почему?

И вот всё повторяется. Её мать когда-то узнала оборотня, но никому не сказала. Чёрная Ива теперь узнала тайную ворожею. И тоже никому не сказала. Хотя Сквалыга сама уже догадалась. Назвала колдуньей Игривую Оленуху. И это к лучшему. Теперь и Сквалыга не станет больше поминать «колдунью». Не будет приставать к Чёрной Иве с расспросами. Хорошо.

Чёрная Ива неожиданно поднялась на ноги, подхватив острый серп. Всё её тело проняла мелкая дрожь. Тот неосторожный волк, что глядел ей в глаза – был ли тот волком? Куда он исчез? Может быть, это знак, плохой знак? Может быть, как-то связан с колдуньей?

Её окликнули женщины, но она отмахнулась свободной рукой, не оглядываясь. Её глаза боязливо высматривали след. Если след вдруг таинственно оборвётся, если не будет и вовсе никакого следа – как ей тогда быть? Ведь она видела волка. Видела. Видела!

Кажется, след. Чёткого отпечатка лап невозможно найти, но примятая трава подтверждает, что здесь прошёл некто довольно тяжёлый. Чёрная Ива пошла по цепочке примятой травы, надеясь найти всё ж таки отпечаток хищной лапы – и ничего похожего не находила. Никаких отпечатков. Только примятости.

Примятости обвели её вокруг кустов, и она вышла на просторное поле, изрытое ямами нор. Здесь она остановилась. Возле самой большой норы вились жирные мухи, возле маленькой ямки рядом с большой норой. Уборная сурков. Туда приближаться ей незачем. Получалось, волк был вполне настоящий. Зачем оборотню интересоваться сурками? И тогда, раньше, он шёл не к ней, а проведать полёвок. Наверное. И это даже хорошо. Раз здесь бродит волк, значит, львов нет поблизости, потому что волки не любят львов, как и женщины.

Чёрная Ива присела на новом месте. Странно гудела её голова. Может быть, просто перегрелась на солнце, может быть – и всё же она не понимала, почему ей снова не по себе, почему так хочется завалиться в траву и ни о чём не вспоминать, совсем ни о чём. Особенно о матери.