Игрок

— Пусть Бог направит вас, — этим грустным напутствием регент попрощался с ним.

Глава 29

Надир ^[76]

Никем не узнанный, мистер Лоу спокойно возвратился в Отель-де-Невер, где его ждала обеспокоенная Катрин.

Он весело сказал ей:

— Вот видишь, напрасно ты и беспокоилась.

— Напрасно! — в ее голосе звучал упрек. — Ты думаешь, я не знаю, что твою карету превратили в груду щепок. Слава Богу, что тебя в ней уже не оказалось.

— Ты еще не поняла, что я могу творить чудеса?

Она крепко схватила его за руки.

— Как ты можешь смеяться в такое время, Джон? Как ты можешь?

— Успокойся, моя милая, успокойся. Люди непостоянны. Они долго не будут в таком настроении. Скоро все будет хорошо. Ты опять услышишь «Vive monsieur Lass», как и прежде. А пока тебе лучше уехать с детьми в Германд и побыть там, пока эта буря уляжется.

— Ты предлагаешь мне уехать в Германд? — она была обижена. — А ты останешься один на один со смертью?

— Смерть! Тьфу! Не преувеличивай.

— Что ж, если я преувеличиваю, то зачем же мне тогда ехать?

— Так мне будет спокойнее. Я буду знать: что бы ни случилось, ты и дети находятся в безопасности.

— А я? Буду ли я спокойна, если уеду? Я же не буду иметь ни минуты покоя, думая, жив ты или нет. Я останусь здесь, Джон. Пойми, из двух зол это меньшее.

Он был удивлен ее необычной твердостью. Он попытался еще раз убедить ее на время покинуть Париж, но потом нашел, что его настойчивость напрасна, и неохотно разрешил ей остаться. Глубоко тронутый таким ее решением в этот страшный час, он увидел в ней близкого ему человека, во что он давно не верил. Он вспомнил слова брата о Катрин и подумал, не оказался ли Уильям более внимательным, чем он сам. Он мог бы подумать и глубже об этом, если бы его мысли не были целиком поглощены мерами, которые было необходимо принять, чтобы остановить ураган, бушевавший уже вовсю.

Этому он посвящал сейчас все свои силы, делая все, что только было возможным. Регент имел еще одну возможность убедиться в талантах своего генерального контролера, который умудрялся и в столь тяжелой ситуации управлять финансами королевства.

Его план удаления из оборота не обеспеченных банкнот заключался в воссоздании государственного долга в размере четырехсот или пятисот миллионов ливров. Государственным кредиторам, которые не смогли купить акции Индийской компании и имели на руках деньги, которые они не знали куда вложить, предлагалось получить взамен своих банкнот государственные обязательства. Чтобы выиграть время, он видоизменил указ о запрете использования золотых монет в качестве платежного средства. Теперь они выдавались в обмен на банкноты, но в ограниченных количествах. Одновременно он сократил часы работы Банка и потребовал от кассиров неторопливости при обслуживании клиентов, желающих обменять деньги. Если в прошлом он искусственно снижал курс золота по отношению к курсу банкнот, то теперь он сделал наоборот, и повысил курс золота по отношению к ним на треть. Таким образом удалось замедлить утечку золота из Банка.

Он разработал и иные меры для восстановления банковского кредита после стабилизации ситуации. Его надежды на улучшение усиливал спад, происшедший в гневе переменчивой толпы. Теперь он мог даже показываться на публике, не боясь, что в него полетят камни. Пару раз его даже видели в опере в ложе регента.

Спустя несколько недель, однако, стало ясно, что все надежды на улучшение были напрасны.

Делая эти последние попытки вернуть утраченный кредит, он понял, что д'Аржансон и его товарищи слишком сильно подорвали доверие к бумажным деньгам, чтобы его можно было теперь восстановить. Указ канцлера и последующая его отмена оказались мерами настолько разрушительными для денежного обращения, что банкноты уже не могли служить в качестве платежного средства. Продавцы отказывались их принимать, а если и принимали, то по своему собственному курсу, который через месяц после указа д'Аржансона упал столь низко, что за один луидор требовали уже сто двадцать ливров. Тот, кто в нарушение указа, сохранил у себя золото, теперь начал использовать его для покупки необходимых товаров. Цены, взмывшие до небес во время периода процветания, не желали опускаться и теперь, в период невзгод. Это происходило потому, что деньги лишились своей покупательной силы. Хлеб стоил пять су за фунт, что было в десять раз выше его обычной цены, аналогично подорожали и мясо, масло, яйца и вино. Метр ткани, раньше стоивший пятнадцать ливров, теперь продавался за сто двадцать пять.

Катастрофический рост цен больно ударил по промышленной буржуазии, основе государства во все времена, и по рабочему классу, который оказался перед угрозой безработицы. Все это быстро усугублялось, в жизни страны наступал хаос, прилив негодования против Лоу и регента, который на краткое время затих, возобновился с новой силой, когда всеобщее обнищание сменило такое же всеобщее, но обманное процветание прошлого года.

Бесстыдные листовки появлялись ежедневно, и теперь ни регент, ни Лоу не могли бы пройти по улицам, не рискуя подвергнуться оскорблениям или даже нападению.

Наконец, в начале осени наступил день, когда после особенно враждебной демонстрации против регента во время представления в опере, мистер Лоу признал себя побежденным, а игру проигранной, и сказал об этом брату.

— Я не только признаю свое поражение, но признавая его сейчас, оказываю последнюю услугу регенту. Я должен так поступить, поскольку он всегда поддерживал меня во всех начинаниях.

Уильям Лоу был очень опечален и промолчал. Да он и не имел никакого желания спорить с братом, поскольку испытывал почти облегчение от такого решения, видя, как развиваются события.

В последний раз лаэрд Лауристонский отправился к регенту и нашел его беседующим с Дюбуа.

— А, барон, — приветствовал его Его Высочество. — А я как раз собирался послать за вами. Вы слышали, что случилось сегодня вечером в опере? Меня оскорбляло уже не какое-то простонародье, а благородные люди, моя последняя опора в этом кризисе.

— Это и привело меня к вам, монсеньер, — мистер Лоу говорил подобающим случаю торжественным тоном. — Вашему Высочеству нужен мальчик для битья, так сказать, козел отпущения. Только в этом качестве теперь я могу быть вам полезен.

— Что? — Его Высочество был ошарашен.

— Я здесь, Ваше Высочество, чтобы просить отставки с поста генерального контролера.

— Значит, вы все-таки испугались?

На продолговатом, благородном лице шотландца появилась грустная улыбка.

— Нет, монсеньер, я не испугался. Я понял, что такой выход будет лучшим для вас. Ваше Высочество должно будет объявить, что увольняет меня.

— Понятно. Я должен буду бросить вас на съедение львам.

— Такая мера получит всеобщее одобрение и даст выход общественному гневу, который пронесется, таким образом, мимо вашей головы.

— И попадет в вашу, барон. Я не такой человек, как вы думаете. И я не принимаю вашу отставку.

— Позвольте мне заметить, монсеньер, что в высших интересах ваша обязанность все-таки заключается в том, чтобы ее принять, также как моя была в том, чтобы ее просить.

— Позвольте и мне заметить, господин барон, что мне не следует объяснять мои обязанности.

Мистер Лоу тем не менее продолжил их объяснение:

— Ваше Высочество олицетворяет Францию. Я же только себя, и со мной можно не считаться. Как только вы уволите меня, как источника всех бед, наступит некоторое успокоение. Потом начнется реакция, и у вас появится возможность провести тот план, который я подготовил. Я думаю, что другие, кого назначит Совет, будут способны восстановить порядок.

Регент грустно размышлял:

— Черт побери, вы, значит, отводите мне роль труса. Вся вина падет на вас, а я спрячусь за вами. Вот суть вашего предложения. Eh bien, мне это не нравится. Ответственность лежит на нас обоих.