Путь Никколо

Оба гостя его внимательно изучали потолочные балки.

— Поскольку у меня с собой было золото, — заявил Клаас, — то я их выкупил. Они лежат в сохранности в особняке де Шаретти вместе с письмами герцога, адресованными дофину. Все это я готов вручить вам немедленно.

— Ты выкупил их на собственные деньги? — изумился Арнольфини.

— Разумеется. По совету месье Гастона дю Лиона, который прибыл в Милан на турнир.

Молчание затягивалось.

Наконец, мессер Арнольфини поинтересовался:

— А что, друг мой Никколо, у тебя имеется и закладной билет?

Разумеется. Он принес его с собой.

— Тогда, — промолвил мессер Арнольфини, — позволь мне, когда ты доставишь мне эти доспехи, возместить все расходы от имени el mio Morisignore el Delphino. А теперь не расскажешь ли нам о тех новостях, которые узнал по дороге? К примеру, о епископе Тернийском, его светлости Франческо Коппини?

— Достойнейший прелат, — кивнул Клаас, — которому доверили собирать деньги для крестового похода его святейшества папы. Во Фландрии, разумеется. Его святейшество уже заявил, что потерял всякую надежду получить помощь из Англии, где свирепствует гражданская война, или из Шотландии, расположенной слишком далеко за пределами Океана. Тем не менее, он уповает на то, что епископ Коппини сумеет добраться и туда тоже.

— Куда именно? — уточнил глава английских негоциантов на превосходном фламандском, как и следовало ожидать от выходца из занятого фламандцами Норфолка, который пятнадцать лет прожил в Брюгге. Клаас, как и все прочие, знал об их давней дружбе с Адорне, а также с книготорговцем Колардом.

Клаас покосился на англичанина.

— Полагаю, епископ Коппини отправится в Англию, мейстер Уиллем. Чтобы помирить короля Генриха с его родичами Йорками. Или, может, в Кале, чтобы помирить сына герцога Йоркского с королем Генрихом. Не могу знать наверняка, ведь мы не общались лично с епископом. Зато в Вигевано провели немало времени с его капелланом.

— Ясно, — отозвался мессер Арнольфини. — И что же, епископ питает надежду положить конец междоусобицам в Англии и отправить бравых английских солдат в поход против язычников?

Улыбаться было по-прежнему больно, так что он воздержался.

— Я так понял, монсеньер, что капеллан епископа полон веры в своего господина. Несомненно, он способен утихомирить враждующие стороны. И послать армию в бой. Но вот против кого…

— Да? — не удержался англичанин.

— Против кого, монсеньер, — продолжил Клаас огорченно, — увы, но я так и не сумел понять.

Они поняли, — ибо он хотел дать им это понять, — все, что требовалось; ибо эти трое отнюдь не поддерживали короля Генриха, но стояли на стороне Йорков, а стало быть, и французского дофина, герцога Миланского и неапольского короля Ферранте. Того самого, за которого вскорости будет сражаться Асторре со своим отрядом.

Клаасу потребовалось немалая ловкость, чтобы отсюда перевести разговор на собственный интерес к оружию, но в этом он преуспел. Он смиренно принял все те советы, коими сочли возможным вознаградить его собеседники. Затем беседа коснулась городской лотереи, которая не столь давно принесла выигрыш вдове мейстера ван Эйка и одному из друзей английского торговца.

— Надеюсь, друг мой, ты не забыл купить билет, — сказал ему Адорне. — Кто знает, что ты можешь выиграть?

Билет он еще не купил, но теперь сделает это непременно.

— Пойдем. Но сперва прогуляемся немного и заберем домой моих шумных отпрысков, — предложил дядя Серсандерса. — Надеюсь, однако, что ты не забудешь доставить письма и доспехи мессеру Арнольфини.

Разумеется, он не забудет. Гости поднялись и двинулись к выходу. Клаас ничуть не удивился, когда вслед за этим они вдвоем с Адорне по залитым полуденным солнцем улицам направились ко внутренней гавани.

— Ты привез мне письма от моих родичей из Генуи, — промолвил Адорне. — Есть ли еще какие-нибудь новости?

Гора тюков встретилась им на пути, и они обошли ее с разных сторон. Затем встретились вновь.

— Что я могу сказать вам, монсеньер? Ваш родич Проспер Адорно станет новым дожем, когда король Франции утратит власть в Генуе. Но кто знает, когда это произойдет? У мессера Проспера много друзей, однако они пока не желают, чтобы их имена называли вслух.

— Главное, чтобы они остались друзьями, — ответил на это Адорне. — Ты знаешь, многие генуэзские дожи вышли из нашей семьи. Благодаря своим левантийским факториям, они никогда не нуждались в деньгах, но приход турков все изменил.

— Утрата Фокеи, — кивнул Клаас. — Я слышал, в Милане многие говорили об этом. По-моему, это просто позор, мейстер Ансельм, что теперь все права получила Венеция. Разумеется, Аччайоли так не считают. Мессер Проспер де Камулио — превосходный человек, он только и ждет, чтобы ему предоставили возможность проявить себя. И, разумеется, Брюгге также страдает. И компания Шаретти в числе прочих.

— Да, — кивнул Адорне. — Я слышал, что ты проявляешь заботу о делах своей хозяйки. Это похвально.

Клаас постарался, воздерживаясь от улыбки, отобразить на лице удовольствие от этих слов.

— Я счастлив работать на благо демуазель, но у меня совсем нет опыта. Монсеньер, смогу ли я время от времени обращаться к вам за советом? Демуазель де Шаретти желала бы расширить свою компанию и, по-моему, я нашел для этого возможность.

— Ты желаешь сделать вложения? — поинтересовался Адорнэ. — Как ты знаешь, я больше не вхожу в городской совет. Однако мне известно, какая недвижимость выставлена на продажу и что еще может появиться на рынке. Возможно, нам следует поговорить об этом.

— Монсеньер, не знаю, как вас благодарить, — откликнулся Клаас. — Такая встреча, несомненно, была бы выгодна для нас обоих. О, взгляните, вот и ваши дети! И ваш племянник Ансельм.

Они уже добрались до внутренней гавани, что было весьма досадно. На белом, чуть припорошенном снежком льду с визгом и хохотом резвились дети. Там были две старшие дочери Адорне и его вечно хмурый старший сын Ян. С ними не только племянник, но также гости из Зеландии. Секретарь и капеллан Адорне привезли из Вейра маленького принца Шарля; а также с ними были кузины его отца, Кателина и Гелис ван Борселен.

Завидев Адорне, молодые люди устремились к нему. Первой оказалась Кателина ван Борселен, с которой Клаас встречался уже трижды. Она хихикала и перешептывалась с лордом Саймоном на пристани Дамме, обижалась на разговоры по-гречески в доме Адорне, просила прощения… пусть неловко, но просила прощения… в доме демуазель, за то что послужила причиной гнева Саймона.

И, разумеется, это она первой предупредила его насчет Джордана де Рибейрака.

Сегодня, похоже, она была в лучшем расположении духа и также лучше выглядела живое лицо с тонко очерченными бровями и круглым подбородком раскраснелось и лучилось здоровьем, а пряди темно-каштановых волос, выбившись из-под капюшона, обрамляли высокие скулы. Она заправила их внутрь, умело остановившись прямо перед Ансельмом Адорне и с улыбкой поприветствовав его. После этого перевела взгляд на Клааса, нахмурилась и наконец приподняла брови.

— А также наш новоявленный гонец. Мне сказали, будто теперь тебя окрестили Никколо. Похоже, ножом.

Впрочем, ее голос звучал не слишком язвительно, и все же Адорне, высоко ценивший хорошие манеры, в свою очередь нахмурился и отошел, чтобы поговорить с детьми, оставив Клааса на берегу.

— Вы о моем лице, демуазель? — осторожно поинтересовался Клаас. — Я просто лег и позволил прокатиться по мне на коньках.

У нее сейчас было то же самое выражение, что у Юлиуса, когда тот сожалел о случайно вырвавшихся словах. И поскольку он не ощущал особой враждебности, то Клаас добавил:

— Это был просто глупый несчастный случай. И имя тоже случайное. Миланцы предпочитают его фламандскому. Но это никому еще не помешало называть меня Клаасом.

— Или как-нибудь по-другому, — добавил Ансельм Серсандерс, со свистом подкатив к ним на плохо подогнанных коньках. — Смотри, я их одолжил. Хочешь попробовать?