Здесь русский дух...

Старец что-то сказал азиату, и тот поспешил за ворота — видно, с каким-то заданием. Так и было. Гермоген попросил мужчину наломать сосновых веток, которые он, паря свои больные ноги, всякий раз клал в горячую воду. Приему старца научили еще в Сибири, когда у него только-только начала проявляться подагра.

Петру стало любопытно, куда отправился молодой слуга. Отпустив того на расстояние, он стал незаметно преследовать азиата, укрываясь за частоколом деревьев. Тогда-то молодой человек и увидал двух сильных мужчин нерусской наружности, которые, выбравшись из валежника, служившего им укрытием, отправились вслед за знакомым Петра. Он сразу узнал мужчин, ведь силачи на голову превосходили своих товарищей, прибывших от верховного вести с албазинцами переговоры. Русские же по каким-то неведомым причинам явно пытались затянуть обсуждение.

«Чего эти маньчжурские послы тут в такую рань делают?» — удивился Петр. Зачем они преследуют этого азиата? Уж не зло ли замыслили?

Так оно и вышло. Когда до молодого слуги оставалось всего-то ничего, маньчжуры вытащили откуда-то из складок своих длинных одежд большие кривые ножи.

«Мать честная! — чуть не вскричал Петр. — Они же нас сейчас убьют»…

Мужчина изо всех сил хлестнул тугой плетью коня и, выхватив из ножен саблю, поскакал на азиатов.

— Стой, воры поганые! — заревел он. — Послами прикидывались, а сами…

Петр вначале хотел их только попугать, но силачи вдруг, не сговариваясь, кинулись на него с двух сторон в надежде сбросить с лошади. Тогда Петр пустил в ход оружие.

— На, получи, ворюга! И ты тоже!

Ему хватило двух ударов саблей, чтобы похоронить все надежды посланников, причем не только их, но и самого маньчжурского правителя. Это он послал своих верных людей убить того, кого считал врагом престола.

Азиат с ужасом наблюдал, замерев на месте, и так стоял, не в силах пошелохнуться.

— За что они тебя хотели убить? — спросил его Петр, вкладывая саблю в ножны.

Тот пожал плечами.

— Нежели не знаешь? Никогда не поверю! Ты что-то скрываешь! Давай, докладывай, — приказал ему казак. — Не бойся — не враг я тебе, если от смерти спас. Ну!..

Тогда Лун рассказал молодому казаку обо всем. И кто он такой, и почему бежал от маньчжуров.

— Теперь я понимаю, зачем они к нам явились, эти посланцы, — сказал Петр. — Они тебя приехали искать, а нашли свою смерть. Их всех надо вот так, да не получится. Послов у нас не убивают, разве что когда за дурным делом их застанут, — ухмыльнувшись, кивнул он на два окровавленных тела, неподвижно лежавшие в снегу. — Теперь ступай. Никому про это! Ты понял меня?

Азиат послушался молодого человека и, забыв, зачем он отправился в лес, повернул назад.

«Надо и мне убираться, — подумал Петр. — Да и время — скоро невесту в церкву повезут»…

Возле Любашкиного дома уже собралась толпа. Все ждали прибытия жениха. Вот показался свадебный поезд. Впереди, в окружении сообщников по хулиганствам, шел Захарка в поношенной овчиной шубейке и лисьей шапке.

— Идут! Идут! — закричали в толпе. — Эй, Кушаковы! Давай, встречай жениха!..

Теперь все взгляды людей были обращены только на новобрачного.

— Шубка у жениха обношенная, — когда поезд подошел ближе, заметил кто-то из зевак. — Вроде не пристало новобрачному князю в такой одежде быть…

— Шуба овечья, но душа человечья, — возразил стоявший в сторонке старик с клюкой.

— Да! Соболья шубка больно кусается, и она не для нашего брата, — поддержала его дебелая молодуха.

— Эй, расступись, народ! Дай жениху дорогу! — крикнули в толпе, и люди тотчас стали расчищать проход к дому невесты.

Первыми прибыли на место согласно чину поезда дружки с дарами и гостинцами, включавшими лакомства для молодых девиц, а за ними родители, крестные и другие родственники новобрачного, следом военный — тысяцкий с самим женихом, и свахи, и соседи.

— Ой, подруженьки дорогие! Куда ж меня отдают? В чужую сторону? К доброму ли человеку? Как я ему полюблюсь? Придусь ли я ко двору его родичам? — следуя старинному обычаю, громко запричитала за окном невеста. И вдруг: — Папа, милый, может, передумаешь и не отдашь меня за Захарку? Не люблю я его!

— Цыц, девка! — послышался грозный голос Платона. — Еще раз пикнешь, так мигом как следует выпорю! Ишь, не люб он ей… Кто люб? Твой бездельник Петька? Не будет из него толку, а нам мужицкие руки в доме нужны, поэтому беру в помощники Захарку. В кузнечном деле мне поможет…

— Вот, ты о себе думаешь, а каково мне?.. — причитала Любка.

И снова голос Платона:

— Цыц!.. На все воля Божья, — грубо отрезал он.

Встречали поезд новобрачного по всем чинам и правилам — с песнями и прибаутками, с приветственными речами и поцелуями.

Любашка вышла за ворота в подвенечном красном сарафане, зареванная и растерянная, а следом за ней — отец с матерью. Кузнец был в меховой одежде и кафтане, тогда как Любашкина мать Марфа оделась в шубу, по случаю праздника нацепив цветастый платок.

— У, иродова душа! — завидев Платона, выругался стоявший поодаль Петр.

Невесту подвели к жениху, который в эту минуту раздавал сладости девкам и детишкам. Увидев Любашку, Захарка бросился к ней.

— Ах ты, падла! — снова не удержался от грубости казак. — Да я тебя!..

Злость охватила его. Ну же, что ты ждешь? «Давай, скачи к своей возлюбленной, а не то под венец уведут!» — кто-то настойчиво шептал ему на ухо, но он медлил. «Сейчас… — говорил Петр сам себе. — Еще минутку…»

От волнения у него дрожали руки. «Наверное, я не смогу этого сделать»… — неожиданно мелькнуло у Петра в голове. Когда жениху и невесте подогнали покрытые огромным тулупом сани, запряженные тройкой лошадей, да с колокольчиками, да со свадебными лентами, он не выдержал, вскочил на коня и поскакал к кушаковскому дому, но все равно не успел. Новобрачных уже успели укутать в тулуп, и тройка лихо понесла их по заснеженной дороге. За ними ушли к монастырю и четверо дровней с родственниками, свахами и друзьями.

— Стой! — размахивая плетью, кричал Петр. — Стой!

Поравнявшись с санями новобрачных, он попытался остановить лошадей. Куда там! Возница был опытным мужиком, и когда парень протянул руку, чтобы схватить пристяжного за ремень, он огрел его плетью, и тот чуть было не слетел со своего жеребца.

— Любанюшка! — закричал парень. — Это ж я, твой Петр! За тобой приехал!.. Только одно твое слово, и я увезу тебя.

— Уходи, Петя! — услышал он в ответ. — Поздно! Уходи!

— Да не поздно, Любанюшка! Не поздно! Ну, скажи что-нибудь!

И снова:

— Уходи!

Отчаяние охватило Петра.

— Ну если так, то ладно! Тогда я на другой женюсь!.. Так и знай! — в запале крикнул казак. — Ты слышишь меня? Я женюсь! Э-эх, Любаня, Любаня, — придержав коня, с горечью в голосе проговорил он. — Еще говорила, любит…

Три дня после этого Петр не вставал с постели. Ночью охал, стонал, а то и рыдал в подушку. Днем же лежал с открытыми глазами, упершись неподвижным взглядом в потолок. Ничто не помогало — ни ласковые увещания матери, ни строгий голос отца. Петр как будто решил совсем отойти от мира, да только не может молодое сердце долго грустить. Однажды утром он встал и объявил отцу с матерью: женюсь!

— На ком же? — усаживаясь завтракать, с удивлением посмотрел на него Федор. Он только что умылся на крыльце принесенной из колодца ледяной водой, и теперь выглядел свежо и молодо. — Любка-то твоя вроде как замуж выскочила.

— Верно, сыночек, — подхватила хлопотавшая возле печи мать. — Чего ты вдруг? Не захворал ли? Давай потрогаю голову…

— Не надо, мама, я здоров, — отвел ее руку Петр. — Лучше давайте думать, кто девку сватать пойдет, — устроившись на лавке рядом с отцом, проговорил парень.

— Это ты про кого говоришь? — опуская деревянную ложку в стоящий посреди стола горшок с ячневой кашей, спросил Федор.

— Про Катьку…

— Чего? Какая еще Катька? — недоверчиво поглядел на сына Федор.