Мари

Около полудня на следующий день, когда мы с женой радостно смеялись и обсуждали какие-то мелкие детали нашего скудного домашнего хозяйства, — так быстро были забыты все горести в переполнявшей нас радости, — как вдруг я заметил, что выражение ее лица изменилось, и спросил, что случилось:

— Тише! — сказала она. — Я слышу лошадей.

Я посмотрел в указанном ею направлении и там, около холма, увидел конный отряд человек из тридцати-сорока, большинство который были белые.

— Смотри, смотри! — сказала Мари. — Там мой отец и кузен Эрнан скачет рядом с ним.

Это была правда… Сразу за Анри Марэ, говоря ему что-то на ухо, ехал Перейра. Оба они напоминали мне читанную в детстве сказку о человеке, к которому привязали злой дух, тянувший его к ужасной судьбе вопреки положительным побуждениям его хорошей натуры. Худой, истощенный, с безумными глазами Марэ, и красивый, чувственный Перейра, хитро шепчущий ему на ухо… Они точно представляли типажи той сказки. Побуждаемый каким-то неясным импульсом, я обвил руки вокруг Мари.

— По крайней мере, дорогая, — сказал я, — мы хоть некоторое время были счастливы с тобой.

— Что ты хочешь этим сказать, Аллан? — спросила она подозрительно.

— Я подумал только, что счастливые часы явились для нас подарком…

— Возможно, — медленно ответила она, — но, по крайней мере, они были действительно очень хорошими и, если мне суждено умереть хоть сегодня, я довольна тем, что дожила до завоевания этих счастливых часов…

И в этот момент подъехала кавалькада буров. Эрнан Перейра, чьи чувства, очевидно, обострились ненавистью и ревностью, первым узнал меня…

— Да ведь это минхеер Квотермейн, — сказал он. — Как это получилось, что вы оказались здесь? Как это сталось, что вы еще живы? Комендант, — обратился он к угрюмому человеку с печальным лицом, примерно шестидесяти лет, которого я прежде не встречал, — здесь имеет место весьма странное дело… Этот хеер Квотермейн, англичанин, был вместе с губернатором Ретифом в городе зулусского короля, что может засвидетельствовать хеер Анри Марэ. Теперь, как вы знаете наверняка, Питер и все его люди мертвы, убиты Дингааном… Как же могло случиться, что этот человек спасся?…

— Почему это вы забрасываете меня вопросами, минхеер Перейра? — спросил мрачный бур. — Несомненно, англичанин объяснит все это сам.

— Конечно, я объясню, минхеер, — сказал я, — хотите ли вы, чтобы я сейчас же начал?

Комендант заколебался. Затем, отозвав Анри Марэ в сторону и поговорив с ним некоторое время, он ответил:

— Нет, я думаю, не теперь: дело чересчур серьезное. После того, как мы перекусим, мы выслушаем вашу историю, минхеер Квотермейн, а пока я приказываю вам не покидать это место.

— Вы хотите этим подчеркнуть, что я арестован, комендант? — спросил я.

— Если вам нравится это выражение, то да, минхеер Квотермейн… вы арестованы, так как нужно объяснять, как получилось, что примерно шестьдесят наших братьев были убиты в Зулуленде, как скот на бойне, в то время как вы спаслись. Ну, ладно, теперь — ни слова… Вскоре, несомненно, слов будет множество! Эй, вы, Каролус и Йоханнес, присмотрите за этим англичанином, о котором мне пришлось слышать такие странные истории! Да, не забудьте зарядить свои ружья, а когда вам скажут, приведете его к нам.

— Как обычно, твой кузен Эрнан привез плохие подарки, — горько сказал я Мари. — Ладно, давайте тоже съедим наш обед, который, может быть, хееры Каролус и Йоханнес окажут нам честь разделить с нами, захватив свои заряженные ружья…

Оба охотно приняли приглашение и от них мы услышали много новостей достаточно ужасных, особенно детали истребления буров в этом округе, который из-за этого страшного события теперь и навсегда известен, как ВИИНЕН, или Место Плача. Достаточно сказать, что таких новостей хватило, чтобы прогнать всякий аппетит, хотя Каролус и Йоханнес, которые к этому времени уже немного пришли в себя от потрясения, ели так, что это могло бы вызвать зависть у самого готтентота Ханса.

Вскоре после того, как мы закончили обед, Ханс, который, между прочим, казался уже совсем восстановившим свои силы, пришел убрать посуду. Он сообщил нам, что буры организовали «большую болтовню» и скоро должны послать за мной. И действительно, через несколько минут явились двое вооруженных мужчин и приказали мне следовать за ними. Я повернулся, чтобы сказать несколько прощальных слов Мари, но она запротестовала.

— Я иду туда, куда и ты, супруг мой, — и поскольку со стороны охраны не было никаких возражений, она пошла вместе с нами.

Примерно в двухстах ярдах в стороне, в тени фургона, собрались буры. Шестеро из них сидели полукругом на табуретках, или на чем только пришлось сесть, чернобровый мрачный комендант находился в центре, за столом, на котором лежали бумаги.

Слева от них расположились Принслоо и Мейеры, как бы представляя тех людей, которых я спас у Делагоа, а справа — другие буры, приехавшие сегодня. Я понял с первого взгляда, что передо мною находится военный суд и эти шестеро — судьи, комендант же был председателем суда.

Я намеренно не называю их имен, так как не желаю, чтобы подлинные виновники грубых ошибок, о которых я пишу, стали известны последующим поколениям. Кроме того, они действовали честно согласно имевшимся у них сведениям и фактически были лишь слепыми орудиями в руках этого черного негодяя — Эрнана Перейры.

— Аллан Квотермейн, — сказал комендант, — вас привели сюда, чтобы должным образом судить военным судом, учрежденным согласно закону, принятому в лагерях буров-эмигрантов. Вам известен этот закон?

— Я знаю, что такой закон существует, но имеет ли право, комендант, ваш военный суд судить человека, не являющегося буром, в данном случае, подданного королевы Великобритании?

— Мы обсудили этот пункт, Аллан Квотермейн, — сказал комендант, и отвергли его. Вспомните, что перед тем, как вы поехали с покойным Питером Ретифом к вождю Сиконьеле, когда вам была придана команда зулусов, вы дали присягу переводить правильно и быть верным всем делам генерала Ретифа и его сотоварищей. Именно эта присяга и отдает вас под юрисдикцию настоящего суда.

— Я отклоняю вашу юрисдикцию, — ответил я, — хотя это и правда, что я давал присягу переводить правильно… Я требую, чтобы это заявление было записано в протокол.

— Это будет сделано, — сказал комендант и старательно сделал заметку на лежавшей перед ним бумаге. Затем он сказал:

— Обвинение против вас, Аллан Квотермейн, заключается в том, что, будучи одним из членов комиссии, которая направилась к королю зулусов Дингаану под командованием губернатора и генерала Питера Ретифа и его компаньонов, вы совершили лживый и коварный поступок, уговорив Дингаана убить Питера Ретифа и его сотоварищей, в особенности Анри Марэ, вашего тестя, и Эрнана Перейру, его племянника, с которым вы были в ссоре. Далее, после организованного вами вышеупомянутого убийства, вы договорились с королем зулусов, как вам вернуться в безопасное место. Признаете вы себя виновным?

Когда я услышал это отвратительное обвинение, ярость и негодование вызвали у меня громкий смех.

— Вы безумец, комендант, — воскликнул я, — если осмеливаетесь говорить обо мне такие вещи! На каком основании выдвинута против меня эта ужасная ложь?

— Нет, Аллан Квотермейн, я не безумец, — ответил он, — хоть и правда, что из-за ваших злобных деяний я, потерявший жену и троих детей под копьями зулусов, выстрадал достаточно, чтобы сделаться безумным… Что же касается доказательств против вас, то вы услышите их. Но сперва я напишу, что вы не признаете себя виновным.

Он сделал это и продолжал:

— Если вы признаете некоторые факты, то это сохранит нам много времени. Эти факты заключаются в том что, зная, что должно произойти с комиссией, вы пытались уклониться от ее сопровождения. Правда ли это?

— Нет, — ответил я, — я ничего не знал о том, что должно случиться с комиссией, хотя я чего-то и опасался, так как недавно спас своих друзей, — я указал на Принслоо, — от смерти от руки Дингаана. Я не хотел сопровождать комиссию по другой причине: в день отбытия в Зулуленд я женился на Мари Марэ. Однако, в конце концов, я поехал, потому что генерал Ретиф, являвшийся моим другом, очень просил меня поехать, чтобы быть его переводчиком.