Мари

— Ханс, — сказал я, — оставайтесь здесь с лошадью. Я подкрадусь к домам и посмотрю, есть ли там кто-нибудь.

— Будьте осторожны, баас, — ответил он, чтобы вы не застали там зулусов, так как эти дьяволы кругом…

Я кивнул головой, ибо не мог сказать ни слова, и начал взбираться на холм. На протяжении нескольких сотен ярдов я переползал от камня к камню, прощупывая себе дорогу, потому что кафрская тропа, которая вела к небольшому плато, где был родник, над которым стояли дома, была засыпана грудами камней. Я наткнулся на питаемый этим родником ручеек, привлеченный его журчанием, и, следуя вверх по его бережку, услышал звук, заставивший меня припасть к земле и насторожиться.

Из-за непрерывного журчания ручейка я не мог точно определить происхождение этого звука, но он показался мне похожим на рыдания или всхлипывания… Пока я ожидал в неподвижности, огромная африканская луна внезапно показалась над чернильной грядой облаков, заливая все вокруг ярким светом, и… О!.. При этом свете, выглядевшую скорее неземным духом, чем женщиной, я увидел… увидел Мари! Она стояла в каких-нибудь пяти шагах от меня, около ручья, куда пришла, очевидно, за водой, так как она держала в руках какой-то сосуд. На ней была черная одежда, такая, какую носят вдовы, сшитая из грубой материи, и поэтому ее лицо казалось особенно бледным в лучах луны. Глядя на нее из тени, я даже видел слезы, бегущие по ее щекам, ибо она плакала по тем, кто больше не возвратится…

Мой голос был буквально сдавлен в горле и я не мог произнести ни единого слова. Поднявшись из-за скалы, я двинулся к Мари. Она увидела меня и вздрогнула, затем проговорила дрожащим шепотом:

— О, супруг, Бог послал тебя призвать меня? Я готова, супруг, я готова! — и она неистово протянула ко мне руки, бросив сосуд, который лязгнул от удара о камень.

— Мари! — выдохнул я, наконец, и при этом слове кровь бросилась ей в лицо и я увидел, что она задыхается, не в силах закричать.

— Успокойся! — прошептал я. — Это я, Аллан, которому удалось бежать живым…

А дальше я помню только то, что она упала в мои объятия…

— Что здесь произошло? — спросил я, когда рассказал ей мою историю, или, вернее, кое-что из нее.

— Ничего, Аллан, — ответила она. — Я получила твое письмо и мы сразу же выехали, как ты приказал нам, не говоря ничего другим, потому что ты ведь помнишь, что комендант Ретиф дописал в твоем письме, что именно так следует поступить… Так что мы избежали большой резни, ибо зулусы не знали, куда мы уехали, и никто нас здесь не преследовал, хоть я и слышала, что они особенно тщательно искали именно меня. Мой отец и кузен Эрнан прибыли в лагерь только через два дня после нападения зулусов и, открыв или догадавшись о нашем убежище, — я не знаю, каким образом, — приехали сюда. Они говорят, что прибыли предупредить буров, чтобы они были осторожны, ибо Дингаану нельзя доверять, но было слишком поздно… Так что они также избежали резни, ибо Аллан, многие, многие были убиты: они говорят, пятьсот или шестьсот человек, причем в большинстве это женщины и дети. Но, благодарение Богу, многие все же сумели спастись, так как прибыли мужчины из других, дальних лагерей и из охотничьих партий, и они отбросили зулусов, убивая их десятками.

— Здесь ли сейчас твой отец и Перейра? — спросил я.

— Нет, Аллан. Они узнали о резне и что зулусы отступили. Так же они получили плохие новости, что Ретиф и все с ним убиты в городе Дингаана. Говорят также об измене какого-то англичанина, который, якобы, сговорился с Дингааном, что он убьет всех буров.

— Это ложь, — сказал я, — однако, продолжай.

— Тогда, Аллан, они приехали и сказали мне, что я уже вдова, подобно многим другим женщинам, я, которая еще фактически не была ничьей женой… Аллан, Эрнан сказал, что мне не следует горевать по тебе, ибо ты заслужил свою участь, так как попался в свою собственную ловушку, будучи одним из тех, кто предал буров. Фру Принслоо бросила ему прямо в лицо, что он лжет и, Аллан, я сказала, что никогда не буду с ним разговаривать, пока мы не встретимся перед судом господним!

— Но я-то буду говорить с ним, — пробормотал я. — Ладно, где они сейчас?

— Они ускакали сегодня утром к другим бурам. Я думаю, что они хотят привести их сюда, чтобы они поселились здесь, если им понравится это место, которое так легко оборонять. Они говорили, что возвратятся завтра и что во время их отсутствия мы будем в полной безопасности, так как у них есть сведения, что зулусы отступили за Тугелу, забрав с собой раненых и скот. Но идем в дом, Аллан, в наш дом, который я приготовила для тебя, как только смогла получше. О, мой Бог! Наш дом, на порог которого, думала я, никогда не ступит твоя нога. Да, когда луна выкатывалась из этого облака, я еще думала именно так и, смотри, они еще совсем близко друг от друга… Но слушай, что это?

Я прислушался и уловил стук копыт.

— Не пугайся, — ответил я, — это всего лишь Ханс с моей лошадью. Он убежал также. Я потом расскажу тебе, как это ему удалось.

Когда я сказал это, появился Ханс — мрачная, истощенная личность…

— Добрый день, мисси, — сказал он с претензией на учтивость. — Теперь вам следует дать мне хороший обед, так как вы видите, что я привел к вам бааса назад в целости и сохранности. Разве я не говорил вам, баас, что все будет хорошо?

Потом он от полного истощения замолчал, а мы не были этим опечалены, кому в такой момент нужно слушать болтовню бедного парня…

Немного более двух часов прошло с тех пор, как луна вырвалась из облаков. Я поздоровался с фру Принслоо и со всеми моими другими друзьями и был принят ими с восторгом, как человек, восставший из мертвых. Если они любили меня до этого, то теперь новая благодарность прибавилась к их любви, ибо, не будь моего предостережения, они также познакомились бы с зулусскими копьями и погибли бы. Именно на их часть лагеря было совершено самое злобное нападение, и из тех фургонов едва ли кто спасся бы бегством.

Я рассказал свою историю, которую они слушали в гробовом молчании. Только, когда она была закончена, хеер Мейер, постоянная мрачность которого еще усугубилась, сказал:

— Всемогущий! Но ты имеешь счастье, большое счастье, Аллан, остаться невредимым, когда все остальные убиты… Теперь, не знай я тебя так хорошо, мне следовало бы подумать, подобно Эрнану Перейре, что ты и этот дьявол Дингаан перемигнулись друг с другом.

Фру Принслоо возмущенно набросилась на него:

— Как смеешь ты говорить такие слова, Карл Мейер? — воскликнула она. — Должен ли Аллан вечно получать оскорбления только потому, что он англичанин, чему он никак помочь не может? Со своей стороны я думаю, что если кто-нибудь перемигивался с Дингааном, то это вонючий кот Перейра. Иначе, почему он ушел оттуда перед истреблением людей и привел с собой этого безумца, Анри Марэ?

— Разумеется, я не знаю, тетушка, — сказал покорно Мейер, потому что, подобно всем остальным, он боялся фру Принслоо.

— Тогда почему ты не можешь держать за зубами, вместо того, чтобы причинять боль? — спросила фру. — Нет, не отвечай, потому что ты только ухудшишь дело… Лучше отдай остаток этого мяса бедному готтентоту, — я забыл сказать, что к этому времени мы уже поужинали, — который, хоть и съел достаточно, чтобы разорвать любой белый желудок, я полагаю, справится еще с фунтом или двумя…

Мейер смиренно повиновался и вместе с остальными исчез из виду: как они старались делать, когда фру проявляла воинственные признаки, так что мы остались втроем.

— Ну, — сказала фру, — все устали, и я говорю, что настало самое подходящее время, чтобы идти отдыхать. Доброй ночи, племянник Аллан и племянница Мари, — и она ушла, переваливаясь, как старая утка.

— Супруг мой, — сказала Мари, — не войдешь ли ты и не осмотришь ли этот дом, который я приготовила до того, как начала думать, что ты умер? Это бедное место, но я молю Бога, чтобы мы смогли здесь быть счастливы, — и она взяла меня за руку и поцеловала раз, и второй и третий…