Разбойничий тракт

Сунувшегося на него бандита казак развалил на две половины с одного замаха, так же поступил он и со вторым джигитом. Глаза его отыскали разбойника с отрубленной рукой, тот выпучил белки с поседевшими зрачками, пустыми от страха, боли и ярости, не переставая тыкать культей перед собой.

– A-a, тебе мало? Подай тебе много, ты все равно будешь только жрать, срать, плодиться и спать на земляном полу в саманной сакле?! – зарычал Дарган. – Так получай сполна!…

Шашка с жутким хряском разрубила ключицу, вошла в тело едва не до половины грудной клетки и застряла там, зажатая ребрами. Абрек запрокинул голову, вытолкнул через рот волну крови, падая, забился подготовленным для праздника бараном, заколотым на пустыре за станицей. А Дарган уже выискивал нового противника, сегодня пролитой крови ему тоже было мало, он ехал домой в надежде найти наконец-то тихую пристань, его же снова вынесло в штормовое море.

Глава двенадцатая

– Д'Арга-ан, – прилетел откуда-то знакомый голос, и крик сразу повторился: – Месье д'Арга-ан, битве конец…

Он огляделся вокруг, как в тумане увидел трупы разбойников и казаков над ними, деловито обтирающих травой лезвия шашек. Путаясь в платье, к нему спешила его Софьюшка, на ходу заводя за ухо светлую прядь волос. В этом ухе посверкивала на солнце маленькая сережка с изумрудным камешком, цвет которого так шел к ее благородному бледноватому лицу. Но сейчас вид этого украшения, вдетого в розоватую мочку, вызывал у Даргана неприязнь, опершись на рукоятку окровавленной шашки, он уставился перед собой опустошенным взглядом, в груди разливался холодок отчуждения.

– Месье д'Арган… месье, – тихо позвала жена, боясь подходить ближе. – Не надо так смотреть, бой окончен.

Казак почувствовал на руке прохладу вместительной баклажки с чихирем, расцепив пальцы, подхватил емкость под донце. Он пил долго, жидкость хлестала через губы, пропитывая черкеску и рубаху под ней, а ему все казалось, что жажда не отступала. Последний глоток гулко прокатился по горлу, и баклажка опустела. Дарган отдал ее спутнице, его сухие глаза увлажнились.

– Софьюшка, прости меня ради Бога. Прав оказался тот офицер из Пятигорской, – с усилием заговорил он. – Я думал, что война закончилась, а она только начинается. Надо было бы пристукнуть вашего Наполеона и даже того, кто первым захотел силой отнять что-то у другого человека, тогда люди, глядишь, чуток поумнели бы.

– Люди никогда не поумнеют, но… Все пройдет, месье. – Жена решилась погладить его по плечу. – Мы видели много…

– Я не о том, – отстранился казак. – Сдуру потащил тебя в земли, где человек живет по звериному закону – кто сильнее и ловчее, тот и прав. А ты не такая.

– Я люблю тебя, – снова потянулась она к нему. – Все будет хорошо.

Дарган погладил ее по голове, прижал к груди и уставился в одну точку. По его лицу побежали едва заметные тени.

– Не выживешь ты здесь, – наконец признался он. – Для человека путь сюда заказан, кругом одни бирюки да чакалки о двух ногах.

– Казаков много, семья, дети, дом… Будем жить, – засмеялась она, не соглашаясь. – Месье д'Арган, пора ехать в станицу Стодеревскую, домой пора.

Казак долго вглядывался в светлые глаза, ставшие родными, пока не понял, что высмотреть в них что-то новое не удастся все равно – они до краев были залиты одной лишь любовью. Редкие в здешних краях голубые зрачки отражали только его самого да синий полог неба, раскинувшийся над ними. Этого было достаточно на всю оставшуюся жизнь, он обхватил жену за талию, крепко поцеловал в губы.

– Ты права, Софьюшка, надо двигаться, пока еще какая оказия не приключилась.

Казаки не стали возиться с трупами, которые, по местному обычаю, следовало бы передать родственникам с правого берега Терека. Они рассудили так: кто спровоцировал нападение, тот пусть за него и отвечает. К тому же обычным столкновением стычку назвать было трудно, скорее она походила на кровную месть родственников главаря абреков Ахмет-Даргана и его зятя, убитых накануне. На это указывало участие в бою двух женщин со светло-русыми, как у главаря, волосами, их предсмертные проклятия. Когда Дарган поделился этими раздумьями с Чеботарем, тот перекинул ружье в левую руку, правой потрепал дончака, мерно качающего холкой. Дорога вновь нырнула под сень карагачевых деревьев, пятна света забегали по черкескам, золотым сиянием отражаясь в начищенных газырях.

– Так оно и есть, Даргашка, иначе зачем бы чеченцам портить отношения с нами, – подергав за уздечку, басовито загудел старый казак. – Женщины, которых ты срубил, доводились Ахмет-Даргану родными дочерьми, остальные джигиты – его дальние родственники. Я думаю, что чеченцы из других тейпов в это дело вмешиваться не станут, им не позволят старейшины, потому что так недолго извести и весь их род. А эти решили показать преданность традициям.

– И показали, – вздохнул Дарган. – Не думал, не гадал, что на пути к родному дому придется лишать жизни баб… За всю войну такого не было.

– Оттого и говорят, не знаешь, мол, где упадешь, а где встанешь, – Чеботарь сунул деревянную люльку в рот и запыхтел душистым турецким табаком. – Но на тебе вины нет. Первым в драку ты не совался ни в тот раз, в степу, ни во второй, в ущелье, когда кончили зятя Ахметки, ни в этот третий, на берегу Терека, когда порешил его дочерей. Значит, закона гор ты не нарушал.

– Мы сами живем по горским правилам, я привык почитать их с малолетства.

– Иначе здесь не выдюжишь. Хочу упредить, что у Ахметки еще одна дочка осталась, старшая, с малыми на руках. Один из них мальчик.

– Мне про это известно.

– От кого?

– От ее мужа, которого срубили в ущелье за Пятигорской.

– Когда внук вырастет, за отца с дедом отомстить обязан будет. Так у них заведено.

Некоторое время всадники ехали молча, не переставая зыркать по сторонам настороженными взглядами. Из-под копыт лошадей то и дело взлетали фазаны, глухари и вальдшнепы, но кони привыкли к хлопанью крыльев, они даже ухом не вели. Прямо на виду сновали зайцы и дикие свиньи, за поваленным деревом дорогу перешел олень с ветвистыми рогами, рыжими хвостами заметали следы хитрые лисицы, где-то в глубине протяжно и сыто зевнул бирюк. Лес жил своей жизнью, не вмешиваясь в судьбы живых существ, населяющих его, наоборот, стараясь спрятать их от опасностей. Изредка раздавался треск раздавленного сучка или писк зазевавшейся мыши, но не слышалось ни металлического бряцания, ни постукиваний и позвякиваний, хотя казаки были увешаны оружием до макушки. Прирожденные воины, они с малолетства были приучены приторачивать боевое снаряжение так, чтобы оно не шелохнулось в назначенном ему месте.

Дарган втянул ноздрями пахучий дымок от трубки соседа. Он не курил, но сейчас с удовольствием бы приложился к люльке, выструганной из корешка чинары.

– Дядюка Чеботарь, а ведь Ахмет-Даргана с его зятем убивал не я, на мне кровь только его дочерей, – решил признаться он. – Но если бы меня не опередили, я бы все равно их срубил.

– Уже грех легче. Четыре чеченских трупа – это многовато будет, к тому же все покойнички из одной семьи. А кто абреков порешил? – повернулся к нему старший отряда.

– Этого сказать я не могу.

– Ну и не говори, – легко согласился ветеран. – До той поры, пока кровник твой за Тереком вырастет. Впереди у тебя восемнадцать лет на размышления, постарайся за это время не растерять казацкой доблести, правоту свою надо уметь доказывать.

– Это нам известно.

– Как приедешь домой, займись обустройством семейного гнезда, чтобы в хате не переставали звенеть детские голоса, особливо мальчишечьи. Они не будут от беды или иной напасти платками носы закрывать, первыми подставят грудь за отца. Не мне тебя учить, но тыл у мужчины должен быть надежно защищен.

– Кое-какие наметки у нас есть.

– Вижу, не слепой, иначе между казацкими черкесками не трясла бы сейчас кисейным подолом французская скуреха, – добродушно засмеялся Чеботарь и тихонько прикрикнул на лошадь: – Куда понесла, скаженная, неужто конюшню почуяла? Тпру-у, резвая, кабы не пришлось тебе опять удила закусывать.