Полонянин

– Тебе, путник, первенцу имя давать, – мне говорит.

– Нарекаю тебя Гридиславом! – сказал я торжественно, из ножен кинжал выхватил и прядку волосиков пуховых с головы младенцу отсек.

Заплакал малыш. Не понравилось ему, видать, что волос лишился, и на радость собравшимся, на рубаху задудолил.

– Слава Гридиславу, – тихонько, чтоб маленького не испугать, сказал Нырок.

– Слава Гридиславу, – так же тихо подхватили люди.

А мальчишка дудолить закончил, угукнул деловито и заулыбался. Значит, принял имя. И все вокруг улыбаться стали.

– Ну, здраве будь, Гридя, – сказал я. – С возвращением тебя в Явь.

– Забирай, мать, Гридислава, – нехотя отдал Нырок сына.

Та подхватила его и быстро с улицы в дом отнесла. А Нырок рубаху поднял, пятно мокрое народу показал, а потом носом в него ткнулся.

– Ух, душок-то забористый! – рассмеялся громко.

– Да будет тебе, свое же не воняет! – подхватил его смех пьяненький мужичок.

– Пойдем-ка, кум, за здоровье Гридислава выпьем, – поднял он глаза на меня.

– Отчего же не выпить, – улыбнулся я. И все за столы пошли. [81]

Сели, выпили как полагается, Гридиславу здоровья и долгих лет пожелали. Потом за родителей чаши подняли. Затем рубашку с братиной по столам пустили. Каждый нюхал ее да нахваливал. Словно не моча на ней была детская, а благовоние заморское. А чтоб нюхалось лучше, к братине прикладывались. Каждый пил, сколько за единый дых влить в себя сможет. Потом дальше передавали.

Ну а я, как и положено куму, в почетных гостях оказался. Рядом с Нырком да Баяном. Узнал меня подгудошник, но виду не подал сразу. Только когда все уже изрядно накушались бражки и медов пьяных, он меня в сторонку поманил.

– Как же ты здесь, Добрый? – спросил меня тихо.

– Дела у меня важные, – ответил я ему.

– Никак к отцу в гости наведался?

– Нет, – вздохнул я. – К отцу меня не допустили. Да и в Любиче я проездом, путь мой дальше лежит. Ольга меня по нужде великой отпустила…

– Уф, – вздохнул он облегченно. – Так ты по Ольгиному поручению?

– Ну да, – кивнул я.

– А я-то думал, что ты из полона сбежал.

– И в мыслях у меня такого не было, – покачал я головой. – А ты-то как здесь?

– Тоже мимо проходил, – ответил он. – В Муром двигаюсь. Больно уж на муромов посмотреть захотелось.

– А что на месте не сидится? – спросил я.

– А чего сидеть? – засмеялся он. – Все одно, кроме почечуя, ничего не высидишь. Пока молодой, хочу Мир посмотреть и себя людям показать. А у муромов, говорят, уши хлебные. Вот иду проверить – брешут люди или правду говорят?

– Так нам по пути, выходит, – обрадовался я.

– А ты тоже туда? – И он, смотрю, тоже обрадовался.

– Угу, – кивнул я ему.

– А в попутчики меня возьмешь?

– Отчего же нет? Вдвоем-то веселей.

– Эй, кум! Ты чего там замешкался? – Нырок меня окликнул. – Баян, ты тоже сюда иди. Мы еще за пращуров и Богумира не пили…

– Идем мы! – крикнул я хозяину.

– А Гридислав, это кто? – спросил меня Баян, когда мы к столу возвращались.

– Были у меня два побратима, Гридя и Славдя, Гридислав и Славомир. Вот случай представился хоть одного из Нави выдернуть.

– Может, еще где на именины набредем, – улыбнулся Баян. – Путь до Мурома не близкий, тогда и Славдю в Явь возвернешь…

До глубокой ночи мы именины праздновали. Песни с Баяном пели, с Нырком плясали. С мужичком, Нырковым деверем, на руках боролись. Снова пели и пили… Наелся я до отвала, напился до икоты. Разморило меня с устатку. Пошел коня проведать. Дремал Буланый. Я на бока его посмотрел и порадовался. Он тоже без прокорма не остался. Барабаном раздулся. Я было опасаться стал, как бы у него с нутром от перееда чего не случилось. Он на меня посмотрел да с шумом воздух испортил. Это хорошо. Значит, не занедужит. А коник ногу переднюю подобрал, губу нижнюю отклячил и глаза прикрыл. Иди-ка ты, мол, хозяин, спать не мешай. Я и пошел. На сеновале нам с Баяном девки Нырковы постелили. Завалился я там, зарылся и храпака дал. В сытости и тепле хорошо спится.

А на заре я Баяна растолкал да дочек Нырковых разбудил. Подивился я на паренька, как это он сразу с двумя справился? Красава нам в дорогу снеди собрала, Нырок мешок овса для Буланого к седлу приторочил. Попрощались мы с ним, как кумовьям прощаться положено, и в путь через Славуту с Баяном отправились.

3 января 952 г.

– Баян! Смотри справа! – кричал я, а сам отмахивался горящей головней от наседавшего на меня копейщика. – Сзади! – предупредил меня Баян. Я заметил краем глаза мелькнувшую тень и нырнул вниз. По волосам холодком пробежался ветер. Это вражий меч рассек воздух над моей головой. «Успел!» – пронеслась мысль.

В ответ ногой по дуге… Грохнулся вражина. Под колени я его пяткой подрубил. Кулаком ему в морду сунул, а сам кувырнулся, меч его оброненный подобрал. Новый удар копейщика я уже клинком отбил. А потом ушел под древко, подсел под недруга, поддел его плечом и опрокинул через себя. Копейщик, падая, головой об корень навернулся. Только шея хрустнула, да, уже мертвая, рука в кулак судорожно сжалась. – Баян! – крикнул я и на выручку сопутнику бросился.

Гляжу: один возле Баяна в снегу лежит, а еще двое вовсю в него мечами тыкают. Но не поддается подгудошник, проворно от клинков уворачивается. В отместку то ногой, то кулаком супротивникам сунет. Силенок у него немного, но каждый его удар точно в цель летит. Ярятся налетчики, никак понять не могут, почему в паренька не попадают? Под ударами Баяна крякают. И наутек бы бросились, но упрямство им отступить не позволяет.

Когда поняли налетчики, что я на выручку пареньку спешу, упрямства у них поубавилось. Стрекнули они в лес не хуже молодых оленей. Только кусты заиндевевшие затрещали, когда они через них ломанулись.

Нагнулся Баян над поверженным, ладонь ему к шее приложил.

– Готов, – сказал и на меня глаза поднял: – А твои как?

– Так же, – кивнул я.

– И чего это они на нас поперли? – пожал плечами подгудошник.

– Видно, случайно наткнулись.

– Совсем булгары обнаглели. – Он внимательно разглядел убитого. – Доспех на нем ратный, – сказал он. – Значит, где-то поблизости войско есть.

– Давай-ка убираться отсюда. Да поживее. Поймали мы Буланого. Я костер снегом забросал, а Баян наши нехитрые пожитки собрал. Вдвоем мы на спину коня запрыгнули. Тронул я поводья и прочь от этого нехорошего места Буланого погнал.

Отъехали мы подале. Я коня придержал. Прислушался. Тихо в лесу.

– Оторвались, кажись, – сказал Баян.

– Это что же? – спросил я подгудошника. – Так далеко булгары в славянские земли забираются?

– Особенно в последнее время их много стало, – сказал Баян и поудобней на конском крупе устроился. – Ватаги по весям гуляют. Народ православный грабят и в полон берут. Потом в вотчину свою, в Булгар, на торжище волокут. Видать, они нас здесь встретить не думали. Ловцы, чтоб им пусто было!

– А может, посмотрим, чего они нахапали? – спросил я его.

– А давай! – хлопнул он меня по плечу. – Если наши у них есть, попробуем высвободить.

– Вон тот худосочный у булгар, видать, за вожака, – шепнул мне подгудошник.

– Так оно и есть, – кивнул я в ответ. – Видишь, как он распоряжается. У, вражина!

– И доспех на нем чудной какой-то.

– Ну, каждый под себя защиту, по удобству, подбирает, – сказал я и стал отползать назад.

Мы нашли булгар ближе к вечеру. Никого не таясь, словно у себя дома, они разбили стан на просторной опушке. Костры запалили. Стали снедь готовить. На запах горелого мы и пошли.

Их было много. Больше сотни. И все хорошо ополчены. Сразу было видно, что не гулящие это люди, не разбойники. Доспехи на них крепкие, оружие справное. У каждого копье, нож, кистень. У конников мечи. Щиты за спинами висят. Вожак хоть недужный на вид, а доспех на нем крепкий. Зипун длиннополый. Железными бляхами обшит. Ворот у зипуна высокий, шею сзади прикрывает. На ногах сапоги рыжие. На голове шишак лисьим мехом обмотан. И не важно, что его на первый взгляд возгрей прибить можно, по повадкам видать – вой бывалый. Эка лихо он своими распоряжается. Те ему подчиняются беспрекословно. Порядок в становище. Во всем порядок.