Сильвандир

Наступил час прогулки. Шевалье, как и накануне, вышел из камеры, как и накануне, его проводили на площадку, там он, как и накануне, встретил восьмерых своих товарищей по несчастью. Он подошел к тому, кто пробыл здесь десять лет, и осведомился о его имени.

— Граф д'Олибарюс, — ответил тот.

Роже порылся в памяти: имя это было ему совершенно незнакомо.

— А по какой причине вас держат здесь? Послушайте, граф, скажите мне откровенно, это останется между нами.

— Я могу лишь повторить то, что уже сказал вам вчера: я и сам об этом не имею понятия.

— Вы и сами не знаете?

— Не знаю, сударь.

— Но неужели за те десять лет, что вы пробыли в заключении, — спросил шевалье, понижая голос, — вы даже не попытались совершить побег?

Граф д'Олибарюс пристально посмотрел на Роже, ничего не ответил и повернулся к нему спиной. Он принял шевалье за доносчика.

«Черт побери! — подумал Роже. — Если бы я пробыл тут десять лет, я бы уже раз десять попытался убежать».

Потом он прошептал:

— Так-так! Хоть я и не сижу тут десяти лет, почему бы мне не попробовать бежать?

Затем Роже подошел к остальным узникам, но все попятились от него как от зачумленного.

Граф д'Олибарюс уже поделился с ними собственными подозрениями, и это, видимо, принесло свои плоды.

Шевалье так и не удалось перекинуться хотя бы словечком с другими заключенными, это привело его в самое дурное расположение духа и утвердило в решимости покинуть Фор-л'Евек как можно скорее.

Все же он решил дать королю неделю сроку для того, чтобы тот исправил допущенную несправедливость; если же за неделю несправедливость эта не будет исправлена, решил Роже, тогда ему придется сосредоточить все свои помыслы на одном: на своем побеге!

XXI. О ТОМ, КАК КОРОЛЬ ПОЗАБЫЛ ИСПРАВИТЬ НЕСПРАВЕДЛИВОСТЬ, ДОПУЩЕННУЮ В ОТНОШЕНИИ ШЕВАЛЬЕ Д'АНГИЛЕМА, И О ТОМ, ЧТО ИЗ ЭТОГО ВОСПОСЛЕДОВАЛО

Мы уже однажды наблюдали, как смело действовал Роже, правда, в гораздо менее трудных обстоятельствах. Приняв какое-нибудь решение, он, как уже знает читатель, выказывал редкостное упорство в достижении цели.

Прошла неделя; шевалье д'Ангилем счел бы, что он недостаточно доверяет его величеству королю, если бы на протяжении этой недели хотя бы изредка думал над планом своего побега: такой план можно было начать обдумывать лишь в том случае, если бы король забыл его освободить. Множество мыслей проносилось в голове шевалье, и все они были связаны с возможным побегом, но он усилием воли отгонял их. Все эти дни он не слишком страдал от одиночества, хотя остальные узники в часы прогулок по-прежнему сторонились его. Надежда ни на минуту не оставляла Роже, и, каждый раз, когда дверь в его камеру отворялась, он думал, что, должно быть, мучимый раскаянием, король решил наконец исправить допущенную ошибку.

Но у короля, видимо, были иные дела и заботы; во всяком случае, он ни в чем не раскаивался: неделя прошла, а ошибка, допущенная по отношению к шевалье д'Ангилему, так и не была исправлена.

И потому, когда истекла последняя минута последнего часа последнего дня недели, Роже стал всерьез обдумывать план побега.

Прежде всего он внимательно осмотрел свое узилище. И вот что он установил:

дубовая дверь — толщиною в три дюйма;

окно — забранное двойной решеткой;

стены — толщиною в четыре фута.

Все это не вселяло особых надежд.

Шевалье нажал плечом на дверь: два замка и два засова говорили о том, что она заперта прочно.

Затем он потряс оконные решетки: они были надежно укреплены в толще стены.

Роже во многих местах стучал по стенам: они всюду рождали глухой звук, и это указывало на то, что никаких пустот в них нет.

Чтобы высадить дверь, нужен был лом.

Чтобы распилить оконные решетки, нужен был напильник.

Чтобы продолбить стены камеры, нужна была кирка.

Ничего этого у шевалье не было.

Зато у него была смекалка человека, выросшего в деревне и привыкшего собственными силами справляться со множеством самых различных трудностей, которые ставит перед ним жизнь; зато у него было терпение узника, который долгие часы, долгие дни, долгие годы способен вынашивать одну-единственную мысль всякого узника: мысль о свободе!

Он обследовал свою темницу изнутри; теперь надо было обследовать ее снаружи.

Как обычно, за ним пришли, чтобы отвести на прогулку. Выйдя из камеры, он прошел через просторное помещение, расположенное перед нею, где по ночам по-прежнему собирались и резвились кошки и крысы, обитавшие по соседству.

Помещение это представляло собою нечто вроде склада, тут на окне не было решетки; шевалье не знал, куда выходит окно, потому что ему не позволяли приближаться к окну, а сам он остерегался просить такого позволения. Склад был битком набит старыми тюфяками, одеялами, рваными занавесками из саржи, вдоль стен стояли какие-то лари; можно было подумать, что это лавка торговца, скупающего обивку и мебель.

Легко понять, что кошки, крысы и мыши чувствовали себя тут весьма привольно.

Затем шевалье попал в длинный коридор, в котором имелись две двери: одна вела в комнату, расположенную перед его камерой, вторая — на винтовую лестницу, откуда и можно было попасть на площадку для прогулок. Обе двери были тщательно заперты на засовы, а по коридору прохаживался часовой.

На сей раз Роже даже не пытался вступить в разговор с другими заключенными. Его всецело занимала мысль о побеге, и он, точно с собеседником, вел с этой мыслью безмолвный разговор. Во время прогулки шевалье с нетерпением ждал минуты, когда он вернется к себе в камеру.

Рассчитывать на то, что удастся бежать с площадки для прогулок, было нельзя, ибо для этого пришлось бы высадить две двери и неожиданно напасть на часового.

Поэтому все надежды шевалье были связаны с помещением, служившим складом. И на обратном пути он осмотрел эту комнату с гораздо большим вниманием, чем прежде. Доносившийся через окно шум указывал на то, что оно выходит на улицу. На складе было достаточно чехлов и занавесок, из которых можно было сплести веревку.

Таким образом, все сводилось к тому, чтобы проникнуть туда.

Роже вновь вошел в камеру, и дверь за ним заперли на ключ и на оба засова. Узником владела теперь одна мысль: если он решится на побег, то воспользоваться для этого надо будет складом.

Шевалье отделяла от свободы лишь одна дверь. Но что это была за дверь! Трехдюймовая дубовая стена, вделанная в каменную стену!

И со стороны камеры на ней ни единого винта, ни единого гвоздя: все было закреплено снаружи, а потому не было никакой возможности отвинтить дверные замки и засовы, если бы даже у заключенного оказался нужный для этого инструмент.

Однако инструмента у него тоже не было.

Узнику принесли ужин; Роже бросил внимательный взгляд сквозь приоткрывшуюся дверь и прислушался: до него донеслись выкрики уличных торговцев, проходивших внизу.

Шевалье поел; покончив со скудной трапезой, он лег на кровать.

И тут до него вдруг донесся легкий шум; он вытянул шею и увидел маленькую мышку: ободренная тишиной, она вновь осмелилась пробраться в камеру, чтобы полакомиться крошками с его стола.

Роже удивился тому, что на сей раз он не испытал привычной гадливости, увидев гонца из мышиного царства: крохотный зверек, пришедший проведать узника и попросить его поделиться излишками еды, теперь уже внушал ему скорее сочувствие, а не отвращение. Кроме того, шевалье уже начал тосковать, и маленькая гостья сулила ему хотя бы некоторое развлечение.

Вот почему он решил снизойти до зверька и обратиться к нему с несколькими ободряющими словами, полагая, что мышка только ждет этих слов, дабы подойти ближе и тем выразить признательность за оказанную ей честь; однако трусливая мышка, напротив, и отважилась-то проникнуть в камеру лишь потому, что была уверена: ее врага там нет. Услышав голос узника, она исчезла с быстротой молнии.

Шевалье, прежде пробормотавший что-то в осуждение несправедливости рода людского, теперь пробормотал что-то насчет неблагодарности мышиного племени.