Сильвандир

Сильвандир знала, чем закончилась дуэль между д'Ангилемом и Коллински, об этом много толковали в Париже; к тому же Кретте и д'Эрбиньи не раз восторгались при ней храбростью ее мужа и тем, как ловко он владеет оружием; вот почему молодая женщина сильно испугалась того, что может произойти; она бросилась за шевалье и догнала его, когда он уже ступил на лестницу, чтобы подняться к себе и переменить платье. Надо сказать, что Роже принадлежал к числу людей, которые прекрасно понимают: если оказываешь честь своему врагу и собираешься перерезать ему глотку, то при этом на тебе должен быть бархатный кафтан и кружевные манжеты.

Сильвандир не только страшилась скандала, у нее еще были свои виды на маркиза де Руаянкура.

Вот почему, как мы уже сказали, она догнала мужа, схватила его за руки и, пустив в ход слезы, попыталась умерить владевший им неистовый гнев. Роже впервые видел жену в слезах. Сердце у него было не каменное, и в этом неравном поединке он не только не удержал поле боя, но и потерял все. В тот же вечер маркиз де Руаянкур играл в гостиной в триктрак с метром Буто, а Сильвандир мило улыбалась.

Узнав о возвращении своего друга, Кретте вечером приехал в особняк д'Ангилема; однако, повинуясь приказанию Сильвандир, слуги сказали ему, что господин и госпожа д'Ангилем действительно возвратились, но еще не принимают.

На следующий день маркиз прислал письмо Роже: он уведомлял шевалье, что больше никогда не переступит порог дома д'Ангилемов, ибо накануне его не впустили в особняк, хотя во дворе, у подъезда, стояла карета Руаянкура.

В заключение он прибавил, что отныне их дружбе конец.

В полном отчаянии шевалье тут же помчался к маркизу де Кретте. Он увидел, что тот оскорблен до глубины души.

Правда, шевалье без труда убедил маркиза в том, что он, Роже, понятия не имел о том, что произошло накануне. Сильвандир уверила мужа, что все случившееся просто недоразумение, и он не сомневался, что сумеет уверить в этом и своего друга. Однако Кретте прекрасно понимал, в чем здесь дело, он с большой неохотой согласился по-прежнему бывать у д'Ангилемов, но при одном непременном условии.

— Пойми, шевалье, — сказал маркиз, — мне нанесено оскорбление, и сделали это твои слуги, стало быть, в глазах света оскорбление исходит от тебя. Поэтому я требую сатисфакции. Пусть как-нибудь, когда моя карета будет стоять у ваших дверей, господину де Руаянкуру ответят так же, как ответили мне. На этом условии я готов забыть о том, что произошло вчера, и никогда больше не вспоминать о случившемся.

Роже пообещал маркизу выполнить все, чего тот потребовал.

Приехав домой, шевалье сообщил жене о том, какое обещание он дал своему другу.

Сильвандир в ответ расхохоталась.

Однако Роже был вовсе не склонен шутить, он упрямо стоял на своем и впервые произнес те грозные слова, которые жена никогда не забывает и о которых муж потом вечно сожалеет:

— Я так хочу.

Вспыхнула ужасная ссора; Сильвандир впервые показала, какова она на самом деле; стало понятно, что она сущий деспот, и супруги долго швыряли друг другу в лицо фразы: «Я этого хочу!» и «А я не хочу!»

— Ну, раз вы этого не хотите, — сказал в конце концов Роже, надеясь восторжествовать, употребив страшные для всякой порядочной женщины слова, — ну, раз вы этого не хотите, мне остается думать, сударыня, что вы питаете к господину де Руаянкуру недозволенные чувства.

— Думайте все, что вам заблагорассудится, — отчеканила Сильвандир.

— Если господин де Руаянкур не покинет моего дома, — объявил Роже, — тоща покину его я! Но берегитесь, сударыня, если уж я уйду, то никогда больше сюда не возвращусь.

— Как вам будет угодно, сударь! Мир велик, вы еще молоды, и путешествие пойдет вам на пользу.

— Знайте, сударыня, я уеду немедленно.

— В добрый час! Я вас не удерживаю, сударь, — ответила Сильвандир. Роже совершил ложный шаг, он и сам это заметил, но слишком поздно; ему надо было не спорить с женой, а просто отдать нужные распоряжения швейцару, и дело с концом.

А он вместо этого вступил в спор, и дьявольская женская хитрость оказалась сильнее его слепого гнева.

— Как, вы еще здесь? — осведомилась Сильвандир, видя, что муж остановился, обескураженный ее дерзостью.

Роже грозно шагнул к этой потерявшей стыд женщине, но чувство собственного достоинства удержало его.

— Бретон! — крикнул он камердинеру. — Через час мои дорожные сундуки должны быть в карете!

Он вышел из гостиной и поднялся к себе. Сильвандир не произнесла ни слова, она даже не попыталась удержать мужа.

Прошел час; то был, должно быть, самый тревожный и самый горестный час в жизни шевалье. При каждом звуке он вздрагивал и обращался в слух, он все еще надеялся, что жена одумается и войдет к нему с мольбою на устах и с полными слез глазами. Он отдал бы десять лет жизни, лишь бы Сильвандир поступила так! Однако он скорее согласился бы умереть, чем первым сделать шаг к примирению; после того, что произошло, ему оставалось только одно: твердость. Ему надобно было, по крайней мере, выказать силу воли, коль скоро не удалось выказать силу духа.

Целый час Роже не мог побороть тревогу, сердце у него бешено колотилось; наконец он взял шляпу и спустился в гостиную.

Сильвандир была одна, она вышивала на круглых пяльцах.

— Стало быть, вы твердо решили ехать? — небрежно спросила она, как будто речь шла о прогулке в лес Сатори. — Вы нас все же покидаете?

— Да, я еду, сударыня, — отвечал Роже, сраженный ее равнодушием, — честь имею откланяться.

— Когда же мы снова свидимся?

— Я буду иметь честь поставить вас об этом в известность.

— Прощайте, шевалье.

— Прощайте, сударыня.

И, не пожав руки, которую ему протянула Сильвандир, Роже стремительно вышел, сбежал по лестнице на крыльцо, сел в карету и громко крикнул:

— В особняк Кретте, да побыстрее!

При этом он не без удовольствия услышал, как Сильвандир в ярости захлопнуло приоткрытое окно гостиной: стоя у этого окна, молодая женщина, видимо, следила за тем, что происходит внизу…

Кретте от души посочувствовал д'Ангилему.

Шевалье хотел отправиться к маркизу де Руаянкуру и вызвать его на дуэль, но Кретте удержал друга.

— Пойми, мой милый, — сказал он ему, — ты в ложном положении и винить в этом должен лишь самого себя: тебе следовало проявить терпение, внимательно наблюдать за женой и маркизом, получить какие-нибудь доказательства и только тогда, опираясь на них, вызвать господина де Руаянкура на поединок. Но ты ведь ничего толком не видел, ничего толком не знаешь; еще вчера ты принимал этого человека в своем доме. Что же изменилось со вчерашнего дня? Можешь ли ты утверждать, будто он за это время совершил что-либо предосудительное? Нет, нынче он даже не был у тебя. Маркиз де Руаянкур ответит, что он не понимает, о чем ты говоришь, что ты просто бредишь, и все признают, что ты не прав, я сам первый это скажу.

— Что ж ты мне посоветуешь?

— Черт побери! Коль скоро ты объявил, что отправляешься путешествовать, так и сделай. Поезжай в Италию, в Германию, в Англию, возьми на содержание танцовщицу, займись чем-нибудь, что тебя развлечет, наконец.

— Я ненавижу женщин!

— Ну это уже дело известное. Однако ничто не излечивает нас от любовных неудач лучше, чем какая-нибудь прихоть. Знаешь, если б не крошка Пуссет, я неделю назад, чего доброго, пустил бы себе пулю в лоб или сделался траппистом. Попробуй-ка и ты утешиться по моему примеру.

— Нет! Но я уеду, я покину Париж! Если я тут останусь, то сойду с ума.

— Почему бы тебе не отправиться в Ангилем?

— А как я объясню, что приехал без жены?

— Ба! Мадемуазель Констанс тебя об этом не спросит.

— Констанс меня давно забыла и хорошо сделала. Она, должно быть, уже замужем… Ах, Констанс, Констанс! Какая разница между нею и Сильвандир!

— Друг мой, ты совершенно прав: ничто не походит на женщину меньше, чем другая женщина. Ну ладно, тогда поезжай-ка в Англию, там ты узнаешь много полезного о том, как приводить слабый пол к послушанию, наши соседи по ту сторону Ла-Манша весьма понаторели в такого рода вещах.