Уэверли, или шестьдесят лет назад

– Я до сих пор не спрашивал вас, мистер Уэверли, – продолжал майор Мелвил – о деле менее важном, но которое тем не менее получило огласку и было истолковано не в вашу пользу. Говорят, что в вашем присутствии и так, что вы могли его прекрасно слышать, был произнесен изменнический тост, и вы, офицер на службе его величества, потерпели, чтобы другой, а не вы потребовал удовлетворения от обидчика. Этого поставить вам в вину на суде нельзя, но если, как мне известно, офицеры вашего полка требовали от вас объяснений по поводу этих слухов, мне остается только удивляться, как вы, дворянин и офицер, сочли возможным от них уклониться.

Это уже было слишком. Осажденный и теснимый со всех сторон обвинениями, в которых грубая ложь переплеталась с действительными фактами, неизбежно придававшими ей правдоподобие; один, без друзей и в чужом краю, Уэверли счел, что жизнь и честь его погибли, и, опустив голову на руки, решительно отказался отвечать на какие-либо дальнейшие вопросы, поскольку его откровенное и чистосердечное признание обратилось против него же.

Перемена в Уэверли не удивила и не рассердила майора Мелвила. Он продолжал невозмутимо задавать ему один вопрос за другим.

– Какой мне смысл отвечать вам? – угрюмо сказал Эдуард. – Вы, очевидно, убеждены в моей виновности и в каждом моем ответе ищете лишь подтверждение вашего предвзятого мнения. Так упивайтесь вашим мнимым торжеством и перестаньте меня мучить. Если я способен на ту подлую трусость и предательство, в которых вы меня обвиняете, я не стою того, чтобы верили хоть одному моему ответу. Если же вы меня подозреваете незаслуженно, а бог и моя совесть свидетели, что это так, тогда я не вижу, почему своим чистосердечием я должен вкладывать оружие в руки моих обвинителей. У меня нет больше оснований отвечать ни на один ваш вопрос, и я поэтому твердо решил не давать больше никаких показаний.

И, приняв прежнюю позу, он впал в угрюмое молчание.

– Позвольте мне, – сказал следователь, – напомнить вам одно соображение, способное побудить вас к чистосердечию и откровенности. Неопытный юноша, мистер Уэверли, легко может стать жертвой преступных планов искусных и хитрых людей, а один по крайней мере из ваших друзей – я имею в виду Мак-Ивора из Гленнакуойха – несомненно занимает среди них одно из первых мест. Вас же, по вашей видимой бесхитростности, молодости и незнакомству с местными нравами, я склонен был бы отнести к категории первых. В этом случае ложный шаг или ошибка, которою я бы охотно счел невольной, могут быть легко заглажены, и я с готовностью стал бы вашим заступником. Вам, несомненно, должны быть известны силы шотландских повстанцев, их ресурсы и планы; вот и заслужите это заступничество и откровенно изложите все то, что вам по этому поводу стало известно. В этом случае, мне кажется, я могу взять на себя обещание, что единственным неприятным последствием вашей связи с этими несчастными интригами явится кратковременный арест.

Уэверли с полным самообладанием слушал это увещание, пока дело не дошло до последних слов. Тут он вскочил со стула и заговорил с необыкновенным жаром, которого он еще не проявлял:

– Майор Мелвил – ведь так вас зовут? – я до сих пор или чистосердечно отвечал на ваши вопросы или решительно отвергал их, потому что дело пока шло только обо мне. Если же вы считаете меня подлецом, способным доносить на других, которые, каковы бы ни были их преступления против общества, принимали меня как гостя и друга, заявляю вам, что считаю ваши вопросы еще более возмутительным оскорблением, чем ваши клеветнические подозрения, а так как мое несчастное положение не позволяет мне отвечать на них иначе, как словом, то знайте: вы скорее вырвете у меня из груди сердце, чем я единым звуком обмолвлюсь о вещах, которые могли мне стать известны только благодаря полному доверию людей, оказавших мне гостеприимство.

Мистер Мортон и майор переглянулись, причем первый, которого в течение всего допроса донимали приступы сильного насморка, прибегнул к своей табакерке и носовому платку.

– Мистер Уэверли, – сказал майор, – мое нынешнее положение в равной мере не позволяет мне наносить и принимать оскорбления, поэтому я не буду продолжать объяснение, которое к этому клонится. Боюсь, что мне придется подписать приказ о содержании вас под стражей, но пока тюрьмой для вас послужит этот дом. Не думаю, чтобы мне удалось убедить вас разделить с нами ужин (Эдуард отрицательно покачал головой), но я прикажу подать его в отведенное вам помещение.

Наш герой поклонился и прошел под конвоем полицейских в небольшую, но изящно обставленную комнату, где, отказавшись от предложенной еды и вина, бросился на кровать и, обессилев от тревог и душевного напряжения этого несчастного дня, забылся глубоким и тяжелым сном. На это он, верно, и сам не рассчитывал; но говорят, что североамериканские индейцы, когда их пытают, способны заснуть, едва лишь на миг прекращаются их мучения, и спят до тех пор, пока их снова не станут терзать огнем.

Глава 32. Совещание и его последствия

Майор Мелвил попросил мистера Мортона присутствовать на допросе, во-первых, считая, что он сможет использовать его здравый смысл в практических делах и преданность королевскому дому, и, во-вторых, желая иметь безупречно честного и правдивого человека свидетелем действий, от которых зависела честь и жизнь знатного молодого англичанина, наследника значительного богатства. Он знал, что каждый его шаг будет разбираться самым строгим образом, и ему важно было не допустить каких-либо сомнений в своей беспристрастности и неподкупности.

После ухода Уэверли лэрд и священник молча сели за ужин. В присутствии слуг ни один из них не хотел касаться предмета, занимавшего их обоих, а говорить о чем-либо другом было нелегко. Молодость и явная откровенность Уэверли составляли разительный контраст с мрачными подозрениями, которые сгущались вокруг него. В его манере была какая-то наивность и простосердечие, которые не вязались с образом прожженного интригана и заговорщика, и это сильно располагало в его пользу.

Оба задумались над подробностями допроса, но каждый расценивал их сообразно со своими чувствами. Эти люди обладали и живым умом и проницательностью, они в равной мере были способны сопоставить различные части показания и сделать из них необходимые заключения, но привычки их и воспитание были настолько различны, что из одних и тех же предпосылок выводы у них получались совершенно непохожие.

Майор Мелвил всю свою жизнь провел либо в военных лагерях, либо в крупных городах; он был бдителен по роду своих занятий и осторожен по жизненному опыту; зла на своем веку он видел много, а потому, хоть и был справедливый блюститель закона и честный человек, к людям относился строго, а подчас и с излишней суровостью. Мистер Мортон, напротив, перешел от мира книг своего колледжа к простой и покойной жизни сельского пастора. Встречаться с дурными людьми ему приходилось редко, и обращал он на них свое внимание лишь для того, чтобы пробудить в них раскаяние и желание исправиться. Кроме того, прихожане настолько любили и уважали его за ласку и заботы, что, желая отплатить ему добром и зная, какую острую боль причиняют ему их отступления от правильного пути, наставлять на который было делом его жизни, скрывали от него свои дурные поступки. Таким образом, хотя имена лэрда и пастора пользовались в округе одинаковой популярностью, там сложилась поговорка, что лэрд знает лишь худое в приходе, а священник – одно лишь хорошее.

Пристрастие к изящной литературе, которое ему приходилось сдерживать, чтобы оно не мешало его богословским занятиям и пасторским обязанностям, также являлось одной из отличительных черт священника. Это влечение научило его в молодые годы понимать романтику, и эта способность не вполне утратилась под влиянием событий его последующей жизни. Ранняя смерть прелестной молодой жены, которую он избрал по любви, и единственного сына, вскоре последовавшего за матерью, наложили на него неизгладимый отпечаток. Даже спустя много лет после этого горя в его характере, и без того мягком и созерцательном, замечалась особая чувствительность. Понятно поэтому, что в настоящем случае он относился к делу совсем не так, как суровый приверженец дисциплины, строгий блюститель закона и недоверчивый светский человек, каким был лэрд.