У королев не бывает ног

Для чешской литературы 70-х годов был характерен пристальный интерес к нравственной проблематике, к морально-этическим вопросам. В специфическом преломлении эта черта присуща и трилогии Неффа, которую можно рассматривать как своего рода притчу о том, как вознаграждается добродетель. Увы, говорит нам писатель, благородные порывы далеко не всегда венчаются успехом, а добродетель не только не всегда вознаграждается, но чаще происходит совсем наоборот. Однако он столь ярко разоблачает зло, что уже тем самым утверждается красота благородства и самоотверженности, пусть нерасчетливых и часто терпящих поражение, но представляющих способ поведения, единственно достойный человека. Остроумные и ироничные романы Неффа внушают отвращение к лицемерию и самодурству, учат ценить добро.

Полные невероятными приключениями, романы Неффа написаны во славу здравого разума. «Если бы люди умели рассуждать, — читаем мы в первом романе трилогии изложение мыслей Петра Куканя, — повсюду воцарился бы мир и покой, и не был бы сожжен Джордано Бруно, протестанты и католики могли бы сложить оружие, и человечество, столетиями терзаемое религиозными раздорами, получило бы возможность заняться более серьезными и полезными делами». Но «более серьезными проблемами» не удается заняться даже самому мудрому Куканю, не говоря уже о прочих тогдашних людях, жизнь которых протекала среди бесконечных войн. В последнем романе такова, например, Либуша-Кураж, способности которой на жестокость не приходится удивляться, ибо ведь — «Либуша не знала никогда ничего, кроме войны, только войны, и все время войны…».

Мечта Куканя об «умении рассуждать», способном предотвратить кровопролития, это, конечно же, из нового сегодняшнего мышления. По мере развития сюжета антивоенная направленность становится главным проблемным акцентом романов Неффа. Рассказ о похождениях сына пражского алхимика не может претендовать и не претендует на адекватную реконструкцию истории, но он выявляет логику ее закономерностей, наглядно подчеркивает ту безусловную истину, что Европа слишком мала для споров и войн. Здесь все переплетено друг с другом, все — родное, войны в Европе — братоубийственны и бессмысленны. И если в первом романе трилогии мысль автора устремлялась прежде всего к проблеме «личность и история», то в последующих обозначился выход к самой злободневной геополитической проблематике.

Мы говорили выше о тех традициях исторической романистики — от В. Ванчуры до Т. Манна и Ю. Тынянова, — на которые опирался В. Нефф, вырабатывая оригинальный жанровый вариант своих романов о Кукане. Мы отмечали также, что буйство фантазии в этих романах в известной мере полемически противостоит увлечению документалистикой. Но при всей своей самобытности Нефф-автор трилогии не одинок в современной литературе. Его романы можно сопоставить, например, с пародийным историко-философским романом «Загадка Прометея» (1973) выдающегося венгерского прозаика Л. Мештерхази, также отстаивающего идею недопустимости войны, прославляющего здравый человеческий разум, смелость, верность и честный труд.

На русском языке в 1980 году был издан роман «У королев не бывает ног», имеющий самостоятельное значение, как роман «Три мушкетера» в «мушкетерской» трилогии А. Дюма. Теперь читатель получает возможность прочитать весь цикл романов о Петре Кукане.

Владимир Нефф — блестящий рассказчик. Он искусно плетет интригу, нанизывает один эпизод за другим, выпукло и остроумно выписывая не только основные, но и второстепенные, «проходные» персонажи. Читатель не раз улыбнется остроумным «языковым ходам», ироническим анахронизмам. Но все это служит серьезной и глубокой мысли о человеке и человечестве, которое должно, наконец, научиться извлекать из своего прошлого уроки, ставить здравый разум выше низменных инстинктов и необузданных страстей. Романы Неффа развлекают и — заставляют задуматься, утверждают красоту доброты.

С. Шерлаимова

Часть первая

СЫН АЛХИМИКА

ДВА РОЖДЕНИЯ

Завернутый в белое одеяльце, перетянутое голубым свивальником, омытый теплой водичкой, Петр, новорожденный сын пражского алхимика Янека Куканя из Кукани, посапывал возле своей матери, которая лежала в постели, придвинутой на расстояние руки к его колыбели; впервые в жизни он спал как существо самостоятельное, отдельное от ее тела, и можно предположить, что младенческий сон его был без сновидений, поскольку новоявленное дитя, увидевшее свет сим днем вскоре после полудня, ничего еще не ведало об облике здешних мест, краев и людей, а без этого сны невозможны. Ночь была темным-темна и полна зловещих предзнаменований, точно так же, как и знамений добрых; ну, а поскольку знамения эти уравновешивали друг друга, нам остается признать, что это была самая обычная ночь второй половины апреля.

Внизу, под ложницей родильницы, в своей мастерской, где адски воняло нашатырем и охладелым чадом, пан Янек Кукань из Кукани, муж достойный и раздумчивый, тоже переживал необычайные, волнующие мгновения, ибо, судя по всем приметам, близилось к завершению Великое его творение, то бишь создание Философского камня, носившего также название Королева материи, Великий магистериум, Великий эликсир, Жемчужина совершенств, что обладает свойством превращать обычные металлы в металлы драгоценные.

Сидя перед хитроумной, хотя для повседневных надобностей и непригодной печкой, званной «атанор», он зябко кутался в черный бархатный плащ, достигавший ему до пят, и время от времени небольшими кожаными мехами раскалял слабо тлеющий древесный уголь и тем поддерживал предписанную температуру под глиняной миской, наполненной песком, куда была помещена герметически закрытая колба, прозванная Философское яйцо, и не сводил с ее содержимого, золотисто-желтой жидкости с красноватым оттенком, взгляда воспаленных глаз, остроту которых усиливали криво нацепленные на нос очки в деревянной оправе.

Этот красноватый оттенок, нежный, еле приметный, какой рождается снежным утром, когда робко заявляет о себе наступающий рассвет, и был для алхимика причиной столь великого довольства, что оно граничило с изумлением и опаской, ибо это означало, что материя, на сотворение которой он положил уже шесть с половиной лет (да еще с полгода согревал в песочной ванне) близится к последней, пятой стадии своей готовности. Первая стадия, носившая название Caput corvi, или Голова ворона, отличалась черной окраской. После длительного согревания Голова ворона блекнет, седеет, что означает переход материи ко ступени второй, называемой Облачение грешника, или же, в сокращении, просто Грешник. Когда же Грешник побелеет, подоспеет время третьей стадии, или Белого лебедя; после длительного прокаливания Белый лебедь желтеет, и наступает стадия четвертая, наделенная прозвищем Воловья желчь, или Львиный зуб, пока, наконец, если все идет своим чередом, порошок не обретет замечательного красноватого оттенка Философского камня, Lapis philosophorum, и не станет ослепительно ярким, отливающим перламутром, мягким, как воск, но взрывающимся в огне.

Дом алхимика находился на западной окраине нашей королевской столицы, неподалеку от городских валов, в только что возникшем квартале, заселенном по преимуществу придворными и краевыми чиновниками средней руки. Сумрачная его мастерская была снабжена одним-единственным окном, узким, как бойница, и украшена изображением змеи, кусающей свой собственный хвост; тело ее как бы обрамляла надпись, сделанная по-гречески, в которой содержалась основная заповедь алхимиков всех времен: «Все едино есть»; подобное изображение, но воспроизведенное на эмали с такой же надписью, пан Янек носил на перстне с печаткой, который никогда не снимал.

Помещение было невелико, но загромождено до чрезвычайности, ибо, кроме «атанора», там стояли еще пять весьма причудливых печей, теперь потушенных; самая большая из них — для плавки металлов — была распахнута; сквозь чащу разных стояков и странных треног, сундуков и табуреток, заваленных склянками, и ступками, и книгами, по всей видимости, вельми учеными, и коробками, и плавильными тиглями, казалось, невозможно пролезть; самой большой примечательностью здесь была огромная реторта, укрепленная на медном кольце; над всем этим возвышались полати, куда взбирались по лестнице; их подпирали две стойки, увешанные черепками разных видов, щипцами и весами. На полатях, закутавшись в облезлую медвежью шубу, лежал, забывшись безгрешным сном праведника, прислуживающий брат пана Янека, монах Августин, ученый человек, помимо прочего понимавший еще и речь, с помощью которой Адам с Евой объяснялись в раю.