Игра королей

Изо всех сил стараясь не ударить в грязь лицом, Скотт процитировал Рабле:

— «Но воронов, попугаев, скворцов они превращают в поэтов».

— Нет, — сказал Лаймонд, — попугаев они разрывают на части.

Четыре человека и цыганский табор добрались до гостиницы Острич в полночь, в густом тумане. Весь долгий путь Уилл Скотт держался рядом с Булло. С самого начала гнедой конь Лаймонда затерялся в толпе цыган; вспышки приглушенного смеха и обрывки песен то и дело доносились оттуда. Терки Мэт, сросшийся со своим конем, ехал в одиночестве. Булло, скакавший рядом со Скоттом, чутко прислушивался к звукам, долетавшим из высокой травы. Один раз со сверхъестественной проницательностью, какую Скотт подмечал в нем и раньше, Булло сказал:

— Он сегодня закусил удила. — И это настолько совпадало с мыслями юноши, что тот даже не повернул головы.

Лаймонд для Скотта стал центром мира. Ни непритязательная сердечность, царившая в Бранксхолме, ни утонченность Лувра, ни разнузданная, двусмысленная чувственность Холируда не подготовили его к той нечеловеческой жестокости, какую он нашел в Лаймонде. Подчиненным Лаймонда казалось, что тот никогда не бывает больным или усталым, встревоженным, огорченным или разочарованным; даже гнев, похоже, никогда не брал верха над ним. Если он отдыхал, то делал это в одиночестве, если спал, то непременно располагался в сторонке.

— Мне иногда кажется, что он вообще не человек, — высказал Уилл вслух свою мысль. — Наверное, он весь состоит из винтиков.

В тумане блеснула белозубая ухмылка.

— В сентябре я сам убедился, насколько он человек. Помнится, у тебя тоже была шишка на голове после стычки с Калтером и Эрскином?

Лошадь Скотта запнулась, он чертыхнулся, пришпорил ее и сказал:

— Я тогда четыре дня провалялся. Ты хочешь сказать, что и Лаймонду попало?

— Как самому обыкновенному человеку. Камнем. Уж и намаялись мы с Мэтом, когда пытались привезти атамана назад. Пришлось-таки оставить его в кустах: Калтер и все остальные набросились на нас, как клопы в богадельне. А когда опасность миновала и мы явились за ним, неуязвимый Лаймонд скрылся. Конечно, потом мы нашли его.

— Где?

— Говорить об этом было бы не очень красиво, в особенности когда два заинтересованных лица находятся поблизости. Если ты помнишь, вернувшись, мы и словом не обмолвились о ране Лаймонда. Ведь он, как ты и сказал, должен оставаться всемогущим. В субботу я еду в Эдинбург, а когда вернусь, расскажу тебе эту историю — она тебя просто очарует. Может быть, ты даже захочешь написать поэму о том, как Лаймонд провел дни после Аннана. Прелестная история.

Скотт, уловив язвительность в голосе цыгана, тихо улыбнулся самому себе и поехал дальше. Они старались двигаться по высокогорью, где туман был не таким густым, а дорога не так разбита. Вскоре вересковые заросли и мокрые папоротники Шотландии сменились английскими вереском и папоротниками. Путники пересекли границу и поехали молча по высокой сухой траве. Белизна тумана сменилась чернотой ночи: день закончился, и они одолели последний спуск.

И вдруг в тумане перед ними засверкали огни. Всадники приблизились, и огни стали принимать очертания окон, в которых горели фонари и свечи, открытой двери; до них стали доноситься звуки музыки, слабые голоса; появился теплый, навязчивый запах жареного мяса, смешанный почему-то с мускусом. Показался двор, кишащий конюхами, приводившими и уводившими лошадей, и, наконец, огромный силуэт в дверном проеме: невероятно полная женщина со свежим детским лицом, которая протянула к Лаймонду напудренные руки.

— Неужто это ты… и Джонни! Вернулись! Господи, а мы уж думали, что все нас забыли.

— Поэтому-то мы и пришли, — сказал Лаймонд. Глаза его синели, как море, и в них сияла небесная кротость. — Рыжик, это и есть гостиница Острич. Так что прыгай, мой Уилли, радуйся, Уилли, Англия — твоя и моя. — Легкой походкой он подошел к двери, сгреб в охапку монументальную хозяйку, которая сердечно расцеловала его и обняла за плечи пухлыми руками, а потом оба исчезли в доме.

Скотт заметил, что Джонни Булло смотрит на него с насмешливым блеском в карих глазах.

— Идем, — сказал Джонни. — Нам тоже можно.

В утро перед сражением солдаты часто вспоминали квадратную залу Острича. Высотою в два этажа, она вся была увешана шелковыми занавесями; на двух вертелах, крутившихся над огнем, можно было зажарить по целому быку, а за переполненными столами рекой лилось вино. Все удовольствия, какие только мог пожелать досужий человек, он находил в Остриче. Те, кто стеснялся спать при людях, могли подняться на галерею второго этажа, где располагались отдельные комнаты.

В общем зале сверкали свечи. Раздавалась цыганская музыка, и в глазах рябило от пестрых нарядов. На фоне ярках ковров и фресок, украшавших стены, показывали свое искусство акробаты, арфисты, обезьяны, медведи, певцы, собаки, актеры и мимы. Громкий смех и голоса, рокот барабанов и гитар отдавались под сводами. Повсюду витали ароматы острых приправ. Между столами легко, словно яркие птицы, порхали женщины.

Уилл Скотт у одного из каминов сомлел от жары, запахов еды и яркого света. Лаймонд исчез, Джонни Булло с другими цыганами включился в представление, а Мэт, поговорив с кем-то у дверей, ушел. Тоска по жареной оленине вдруг охватила Скотта — и тут он увидел огромное блюдо с дымящимся, остро пахнущим приправами оленьим бедром, водруженное на стол белыми, унизанными кольцами руками великанши хозяйки. Она улыбнулась Уиллу. Женщина была красива. Ее круглое лицо, молодое и свежее, как лепесток розы, светилось в то же время материнской заботой. Ухоженные волосы блестели. Из-под бархата и горностая виднелась пышная белоснежная грудь, на которой покоилось рубиновое ожерелье.

Уилл неуверенно поднялся. Она поставила на стол вино, две кружки, хлеб и сыр, положила ножи, а потом легонько подтолкнула его, усаживая на прежнее место.

— Не каждый день выпадает такое счастье — сама Молли прислуживает тебе. Но ты приехал в особенной компании. — Ее красивые глаза оценивающе взглянули на юношу из-под подкрашенных ресниц. — Хорошие манеры. Силен, но нежен. А это означает благородное происхождение и сострадательное сердце… Как тебя зовут?

Противиться ей было невозможно. Он улыбнулся:

— Меня зовут Уилл.

— Уилл! Вот так уже лучше. — Ее нежные губы изогнулись в улыбке, и она материнским жестом слегка взъерошила Скотту волосы. — Поешь хорошенько, мой мальчик, а твой золотоволосый друг скоро вернется. Боже! — Молли воздела к потолку свои небесно-голубые глаза. — Что за волосы! Он родился, чтобы губить нас — наши тела и наши души. Ты только посмотри. — Она запустила белую руку в вырез платья и извлекла на свет золотую цепочку, к которой было прикреплено кольцо с великолепным бриллиантом. — Наверно, в моей жизни драгоценностей было больше, чем у многих других, но вот это кольцо, которое он подарил, я всегда ношу с собой. — Она рассмеялась и спрятала цепочку. — Да не пугайся ты. Для таких, как он, бриллиантовые кольца — пустяк, но тебе не придется расплачиваться за обед украшениями. Не обращай внимания на мою болтовню. Поешь, выпей и забудь о своих бедах. Для этого и существует Острич.

Женщина удалилась легкой походкой, а Уилл проводил ее тоскливым взглядом и решил, что в следующий раз запасется бриллиантами. Потом он обратился к еде и забыл о Молли. Оленина оказалась великолепной — сочной и ароматной. Вино было слегка подогретым и приятным на вкус. Странным и ласковым огнем светили свечи. Жизнь была замечательна.

С непринужденным изяществом Лаймонд скользнул на скамью напротив Скотта и подвинул к себе вино и тарелку. На нем было красивое, свежее платье, и Скотт сразу же почувствовал, что его куртка и штаны заляпаны грязью. Отрезав себе ломоть оленины, Лаймонд сказал, словно читая его мысли:

— Молли, к несчастью, не одевает великанов, мой Пирр. Ты познакомился с ней? — Уилл кивнул. — Молли вышла замуж за владельца гостиницы. — Лаймонд налил себе вина, выпил, разглядывая людей за соседними столами. — И с тех пор владельца гостиницы никто не видел. Он женился на Молли, привез ее в Острич, а через месяц осталась одна только Молли и ее девушки.