Влюбленный дАртаньян или пятнадцать лет спустя

И Пелиссон сглотнул свое проваренное согласно рецепту яйцо.

– Заботьтесь, насколько это возможно, о своих ногах и подражайте мне во всем остальном. Сперва это может показаться не очень заманчивым, но когда вы втянетесь, все будет великолепно.

– Я об этом подумаю, – отозвался д'Артаньян без радости в голосе.

– Ладно. А наши дела? Что вы мне о них сообщите?

– Наши дела?

– Да, да, наши дела.

– Скверно.

– Ага. Кардинал?

–  Умер.

–  Так, так. Я знаю. Ла Фон?

– Исчез.

– А папка?

– Не найдена.

– Крайне досадно для его святейшества, он изрядно потрудился с пером в руке, чтоб отредактировать все семнадцать тысяч статей договора.

– Досадно и для солдат, им все еще приходится воевать.

– Такова, мой друг, их профессия, так же, как моя – изобретать машины. Кстати, у меня есть идея, которая…

Идея Пелиссона была нарушена появлением прекрасной Мадлен, в обеих руках она держала по письму.

– Что это значит? – осведомился Пелиссон.

– Письмо для каждого из вас, господа.

– Приступайте, д'Артаньян, приступайте. Я пока кончу с телячьей вырезкой.

Д'Артаньян распечатал письмо. Всего три строчки, но сердце подпрыгнуло в груди

День: послезавтра. Время: десять часов вечера. Способ: Королевская площадь, зеленое перо на шляпе.

Мари.

– Добрые вести, д'Артаньян?

– Превосходные.

– В счастливый час! – отозвался Пелиссон, распечатывая одной рукой письмо, в то время как другая продолжала трапезу. Учтите, что телятина – жалкое блюдо, если нет приправ, а мне их как раз запретили, чтоб не горячить кровь. Но вернемся к механизмам. Представьте, я готовлю проект переправы через реки. Но не по мостам, а с помощью подземных галерей, которые проложат под руслом. Вы представляете всю выгоду этого предприятия?

– Нет.

–  Приходится постоянно думать о войне, поскольку договор утерян.

–  Разумеется.

–  Мои подземные мосты, входы и выходы из которых знаю один только я, дезориентируют противника появлениями и исчезновениями войска.

–  Вы величайший гений своей эпохи, мой дорогой Пелиссон.

–  Дополнительная выгода: совершенно бесспорно, что в подземных ходах расплодится уйма кроликов. Жаркого у моих людей будет с избытком.

–  Ну, а рыба?

–  Об этом я тоже думал. Просверлив особые отверстия в потолке, мы получим щук, форелей, пескарей, уклеек.

–  Ваша армия будет отменно питаться.

–  Учтите еще напитки, которые мы будем подавать по специальным трубам, чтоб солдаты могли согреться.

–  Замечательно. А что у вас в письме? Я вижу, вы его распечатали?

–  Пустяки, – бросил Пелиссон. Король сообщил, что дает мне титул маршала Франции. Не знаю, замечали вы или нет, бывают особые годы для телятины, так же, как и для вина.

–  Ну а 1643?

–  Для телятины, по‑моему, год сквернейший.

XXXI. ШЕЛКОВЫЙ ШНУРОК

Двумя днями позднее в десять вечера дворянин с зеленым пером на шляпе прогуливался по Королевской площади.

Вид у него был решительный. Но если б кто‑то приложил ухо к его груди, он услышал бы, как неистово колотится сердце. А если б кто‑то рискнул еще посмотреть на губы, он увидел бы, что они дрожат – вещь прискорбная, если тебя зовут д'Артаньяном. Внезапно на площади остановилась карета.

Приоткрылось окошко. Оттуда высунулась рука в черной перчатке.

Говорила только эта рука, и она сказала: «Садитесь!»

Д'Артаньян прыгнул в карету.

Стоило ему очутиться внутри, как ему завязали глаза. Проделали это с такой настойчивостью, но так ласково, что оснований для жалоб у него не было.

Затем связали шелковым шнурком запястья – легкие узы, которые он мог бы разорвать одним движением рук, но в этих узлах была сила заклинания.

В XVI веке клятвы еще уважали, и ложь не стала свойством французской нации.

– Вы мой пленник, – прошептал голос. Лошади взяли с места галопом.

–  Что вы собираетесь со мной делать? – пробормотал д'Артаньян.

–  Видеть вас. Слышать вас.

–  Вам кажется, вы еще худо меня знаете?

–  Ах, я совсем ничего не знаю.

–  А я тем более. Я никогда не любил.

–  А красавица англичанка, о которой мне рассказали?

–  Она не была красавицей.

–  Вы в этом уверены?

–  Она была дурная.

–  Что же в итоге?

–  Укол булавкой в сердце.

–  А теперь?

–  Шпагой.

–  Глубоко?

– По самую рукоять.

– Вам больно?

– Я благославляю тот деньг когда увидел вас.

– Увидел? Слабое слово.

– Вы ангел среди этих существ – женщин‑рыб‑рептилий, которые называются девушками.

– Но это уже сразу целых три измерения, в то время как для геометрии вполне достаточно двух.

– Вы все такая же, Мари.

– Верю.

И горячие губы прильнули к губам д'Артаньяна.

– А вы верите мне?

– Мари…

– Не повторяйте этого имени ,– заговорил вновь голос. – Для вас я не должна быть более Мари де Рабютен‑Шанталь.

– Тогда кем же?

– Просто никем.

Новый поцелуй воспрепятствовал д'Артаньяну вновь открыть рот. Да и что мог бы он сказать, глупец? Четверть часа спустя карета остановилась.

–  Выходите.

–  Когда я увижу вас опять?

–  Через неделю.

–  Где?

–  На том же месте. В тот же час.

–  Долго ждать.

–  Ничего не поделаешь. Д'Артаньян!

–  Я здесь.

–  Вы никого больше не любите? Никого из моих подруг?

–  Ваших подруг? Да я всего раз их видел.

–  А Жюли?

–  Винегрет, который мнит себя пудингом.

–  Берегитесь, я ее очень люблю.

–  Тогда я люблю ее тоже.

–  Прощайте.

Шнурок был развязан, повязка снята, и д'Артаньян очутился на Королевской площади еще более удивленный, чем в день своей первой дуэли.

Когда он взлетал по лестнице к себе в комнату, ему было не тридцать пять, а семнадцать лет. На повороте он встретил Мадлен Тюркен. Она горько плакала.

– Что с вами, дитя мое? – спросил он с тем наивным сочувствием, которое отличает счастливых людей.

– Не смею сказать, господин лейтенант.

– Глупенькая! Грохот пушек закалил наши солдатские уши. Мы можем выслушать все что угодно.

– Хорошо!

И Мадлен с молниеносной быстротой расстегнула корсаж и обнажила левую грудь, превосходную грудь, на которой запечатлелась пятерня.

Это зрелище вывело д'Артаньян из рассеянности.

– Кажется, господин Тюркен перешел к действиям?

– У меня есть и другие знаки.

– Дитя мое, это дела семейные. Но все же я потолкую с вашим мужем.

–  Будет он вас слушать!

–  Я изобрел способ, как заставить себя слушать. Вытрите ваши слезки. Ступайте спать. И д'Артаньян запечатлел поцелуй на лбу молодой женщины. Ему было более не семнадцать, ему стукнуло семьдесят лет.

Войдя к себе в комнату, он обнаружил, что все еще держит в руках шелковый шнурок. Он не мог хорошенько припомнить, но этот шнурок имел какое‑то отношение к его прошлому. Поскольку просветление так и не наступило, д'Артаньян пожал плечами и уснул, сжимая в руке трофей.

Обидно, когда отважный солдат ведет себя подобно малому ребенку, тиская игрушечного медвежонка. Но покинем пока эту комнату.

XXXII. ЖЕСТОКАЯ ЗАГАДКА

Утром д'Артаньяна посетил Планше.

Планше возобновил свою торговую деятельность, взрыв летательного аппарата лишь испортил ему камзол и разорвал правое ухо.

– Ну, Планше, что новенького? – осведомился мушкетер. – Какие ты несешь мне вести?

– Во‑первых, о себе самом.

– И каковы же они?

– Вести отличные.

– Твоя жена?..

– Укрощена.

– Навсегда?

– Не могу ручаться, но сил у бестии поубавилось, зубы обломаны, а когти сданы в ломбард.

– Твои шурины?

–  В превосходном виде.

–  Что ты хочешь этим сказать?

–  Один покоится на Пантенском кладбище, другой – на Монмирайке.

Выкованный из стойкого металла, д'Артаньян не мог не дрогнуть, услышав такую весть от человека, про которого думал, что он изготовлен его по собственному рецепту.