Обязан выжить

Поэтому теперь в бывшей гостиной семилаповского дома, превращенной в коммунальную кухню, звучали простонародные выражения, сушилось всяческое тряпье, на разномастных столах гудели примусы и чадили керосинки, а в воздухе висел запах бедного, давно не ремонтированного жилья.

Так что, когда туда прямо с улицы зашел старый поч тальон, женщины, хлопотавшие возле своих столов, не сразу обратили на него внимание, а заметив, начали перекликаться друг с другом:

— Кого там?

— Егорыча!

— А чего?

— Чего-чего, письмо вон ему!

— Ну так зовите его!

— Егорыч!

— Егорыч, тебе письмо!

На их зов в темном углу коридора раскрылись двери, в кухню вошел высокий, худой дедуган в кацавейке и, дергая себя за свалявшуюся после сна бороду, спросил:

— Чего шумим, бабоньки? Кому я нужен?

— Так письмо тебе… Почтальон вон пришел…

— Почтальон? Где?

Егорыч сразу засуетился и, наконец заметив старика с кожаной сумкой, который так и торчал возле входных дверей, заторопился к нему, цепляя на ходу очки с подвязанной ниточками дужкой.

— Вот туточки распишитесь, — встретил его поч тальон и, передавая Егорычу пухлый конверт, важно пояснил: — Как-никак, заказное.

Женщины, побросав свои примусы и керосинки, дружно столпились вокруг дедугана.

— Ой, гля, Егорычу штой-то важное пришло…

— Никак, казенное… Может, от племянника? От него, Егорыч?

— От него, от него! — радостно подтвердил Егорыч и тут же принялся разрывать полученный конверт.

Женщины еще теснее сжались вокруг, а когда в руках Егорыча оказались блестяще-глянцевые фотокарточки, восхищению соседок не было границ.

— Погляди, бабы, Витенька-то у Егорыча красавец какой!

— А кто это с ним?

— Чего спрашиваешь, ясное дело…

— Вот повезло парню… Два года на фронте, и целый.

— Ты уж, Егорыч и нас побалуй… Если что интересное, расскажи. Мы, бабы, народ любопытный!

— Расскажу, расскажу… Обязательно расскажу, — и, пряча в бороде радостную усмешку, Егорыч заспешил назад, в свою комнату.

Каморка эта была не фанерной выгородкой, как большинство помещений, а настоящей небольшой комнатой с окном, в которой раньше жила прислуга. К тому же старые, капитальные стены не пропускали звуков, и только через рассохшиеся двери сюда долетал слабый шум из вечно неугомонной кухни. Меблировка же, как у всех, была бедной, и лишь богатое, старинной работы, бюро красного дерева, вплотную придвинутое к стене, напоминало о прошлом.

Вернувшись к себе, Егорыч разложил фотографии на маленьком столике, примостившемся у окна, подвинул ближе легонький венский стул и сел, держа в руках все еще не прочитанное письмо. Только потом, кончив рассматривать глянцевое изображение племянника и сфотографированной вместе с ним незнакомой, но чрезвычайно красивой девушки, Егорыч наконец-то поднес исписанный лист поближе к очкам и не спеша, а, наоборот, по нескольку раз перечитывая каждое предложение, занялся письмом.

Закончив чтение, Егорыч снова посмотрел фотографии, еще раз перечитал лист и задумался. Содержание письма так его поразило, что он положил конверт перед собой и долго-долго сидел, глядя в окно, не замечая при этом ни замусоренного двора, ни покосившегося сарая, ни зелени сада, разросшегося за покосившимся забором.

Так он просидел почти час и за все время пошевелился только раз, чтобы взять в руки старый латунный ключ, который неизвестно зачем был воткнут в ящичек для бумаг, а потом, с минуту подержав его перед глазами, осторожно вернуть на место.

Тем временем за окном начинались сумерки, а когда, наконец, зелень сада стала неразличимой, Егорыч поднялся, аккуратно убрал все со стола в ящик и вышел из комнаты. Оказавшись в коридоре, он послушал гомон, который все еще доносился из кухни, и осторожно постучал в соседнюю дверь.

— Митя… Вы дома?

В ответ послышалась возня, потом лязгнула защелка, и на пороге возник крепкий мужик в майке, армейских галифе и туфлях на босу ногу.

— Эт ты, Егорыч… — волосатой рукой здоровяк почесал заметный живот и спросил: — Че надо-то?

— Зайдите ко мне, Митя.

— Эт можна…

Егорыч завел соседа к себе в комнату, усадил на венский стул, а сам, устраиваясь рядом на койке, покрытой верблюжьим одеялом, начал:

— Вы помните, Митя, наш разговор, когда вы хотели отгородить себе кусочек коридора?

— А че ж не помнить-то? Помню! Хорошо б было… Свой выход, вроде как квартира отдельная. Жаль, не вышло…

— А теперь, Митя, выйдет, — Егорыч дружески потрепал здоровяка по колену. — Выйдет!

— Да ну? — обрадовался здоровяк и сразу же с сомнением в голосе заметил: — Так вроде пока ничего не меняется…

— Меняется, Митя, меняется… Я решил к Виктору, племяннику своему, ехать.

— Эт-та что же… Совсем? — стул под здоровяком скрипнул.

— Совсем, Митя. Он у меня теперь в городе служит и к себе зовет.

— Так, так, так… — прикидывая что-то про себя, здоровяк аж закрутился на месте. — Эт, как я понял, комнату эту ты, Егорыч, оставляешь вовсе?

— Именно! — Егорыч хлопнул себя ладонями по коленям. — И если вы мне поможете, а вы, как я слышал, экспедитор, значит, человек оборотистый, то…

— Понял, Егорыч… Что надо? — здоровяк вместе со стулом придвинулся ближе.

— Да я думал, продуктов бы… А еще, понимаете, Митя, племянник пишет, у него там с мебелью не того. Вот я и решил, тут у меня старичков знакомых много… Меблишка у них кой-какая старая сохранилась. Ну и выменял бы. Новой все равно не достать, да мне и старая как-то нравится больше…

— Эт понятно… Вы ж и сами со старого мира.

— Ну что ж в том плохого, Митя? Кто ж знал, что так будет…

— Да я ничего, Егорыч, ничего… Я сам помню, хорошо жили.

— Да, было… И еще я хотел просить вас, Митя, — Егорыч осторожно тронул соседа за волосатый локоть, — может, вы мне поможете меблишку эту малой скоростью отправить, а?

— Какой разговор, Егорыч. — Митя сорвался с места. — И отправим, и продуктами поможем, и прочим! Да, Егорыч, я запамятовал, это вроде как бабы тебя так звать наловчились, а ежели как надо?

— Как надо, Викентий Георгиевич, — усмехнулся Егорыч.

— Ну, раз такое дело, Викентий Георгиевич… — здоровяк поднялся и отодвинул стул. — Я за бутылочкой подскочу. Вроде под такой уговор по обычаю и дерябнуть не грех, а?

— Ну если по обычаю, то дерябнем, — согласился Викентий Георгиевич и, усмехаясь, поднялся с койки…

На этот раз начальник сам зашел в кабинет к подчиненному. Увидев его, капитан НКГБ мгновенно вытянулся, на что начальник просто не обратил внимания, и пренебрежительно кинув: «Да сиди ты, сиди», — принялся рассматривать непрезентабельное помещение.

Комната и впрямь была неудобной. Узкая, непропорционально удлиненная, она не давала возможности даже стол поставить как следует, и его пришлось повернуть боком. К тому же через зарешеченное окно нельзя было что-нибудь увидеть из-за того, что соседний брандмауэр, возвышавшийся в каких-то трех мет рах, заслонял все.

Оценив надлежащим образом капитанский закуток, начальник двусмысленно хмыкнул, подтянул стул поближе и, плотно усаживаясь, приказал:

— Ну, рассказывай, у тебя вроде как новости есть.

— Есть!

Сидеть в присутствии начальника капитан счел неудобным и, сделав вид, что это нужно для дела, поднявшись, отошел к шкафу. Докладывать стоя ему было гораздо привычнее, и он без запинки выложил:

— У подопечного нашего дядька где-то в России объявился. Божий одуванчик. Так он его сюда вытребовал.

— Зачем?

— Так, по нашим данным, жить вместе собираются… Сам-то он детдомовский вроде, а дядька ему заместо родителей был.

Начальник про себя оценил услышанное и коротко бросил:

— Откуда известно?

— Служанка болтала. Они себе домработницу взяли. Из местных. Кстати, через нее и вопрос с языком выяснился.

— С каким еще языком? — не понял начальник.

— С иностранным, ну тем, что в рапорте… — напомнил капитан. — Он форс давит, с девкой своей по-французски балакает.