До самого неба (СИ)

Значит, вниз по реке… А юноша доверчив — вот так, сразу сообщить незнакомцу, где находится его племя. Впрочем, Уман Ик’Чиль понимал, что вряд ли выглядит сейчас угрожающе, скорее уж — жалко.

— Почему ты один? — снова спросил он у юноши.

Тот понял. И сразу посерьезнел.

— Стать… — тут он произнес несколько слов на своём языке. Как показалось Уман Ик’Чилю, торжественно, так можно говорить о каком-то священном обряде. — Стать… сильный.

О подобном Уман Ик’Чиль тоже слышал. У некоторых охотничьих племен есть обычай: оставлять юношей в лесу одних на какое-то время, чтобы те смогли обходиться самостоятельно. И только тот, кто пройдет испытание, сможет стать полноправным мужчиной рода. Сам обычай Уман Ик’Чиль счел правильным, хоть и не находил ничего разумного в том, чтобы соблюдать его на чужой земле. Юноша кажется умелым охотником, это верно, но здесь есть другие племена, да и дикие звери… Тут, однако, взгляд Уман Ик’Чиля наткнулся на сложенное у входа оружие: копье, лук со стрелами — на взгляд опытного воина, неплохо сработанное. Да, юноша не безобиден, может за себя постоять. Как, видимо, и другие мужчины его племени. Недобро кольнуло: они сильные, у них хорошее оружие. Сколько их пришло в эти края? Нет ли новой угрозы для народа Красного Ягуара?

Но Уман Ик’Чиль отвел от себя злые мысли — негоже платить недоверием тому, кто… Кто вернул его на прямой путь. «Ицамна привел тебя ко мне, юный охотник. Ты — мой знак удачи, того, что Творец не отвернулся от меня». И, окончательно отбросив настороженность, он улыбнулся своему спасителю:

— Моё имя — Уман Ик’Чиль. А твоё?

— Твоё? — юноша растерянно прикусил губу.

Уман Ик’Чиль приподнялся, сел… он всё ещё чувствовал страшную слабость… Указал на себя нетвердой рукой. Повторил:

— Уман. Ик. Чиль, — указал на юношу: — Ты?

— Чиль… — эхом повторил тот. Опять заулыбался, показав на Уман Ик’Чиля, воскликнул: — Чиль!

Пусть так. Уман Ик’Чиль не стал поправлять. Должно быть, юноше нравилось это имя. Или на его языке оно обозначало что-то хорошее… А возможно, по обычаю его народа, назвать имя — было знаком особого доверия… Как бы то ни было, юноша ударил себя кулаком в грудь и торжественно произнес:

— Шанук!

Уман Ик’Чилю, конечно, ничего не говорило это имя, но понравилось его звучание.

— Хорошо. Шанук.

Нестерпимо захотелось снова прилечь. Сила не торопилась к нему возвращаться, и Уман Ик’Чиля от малейшего движения одолевала усталость. Юноша увидел это, подошел, мягко нажав на плечи, уложил обратно. Строго произнес:

— Чиль быть слабый. Теперь Чиль есть.

С этими словами он отошел к огню, там лежали между камнями кусочки… мяса?.. Шанук, проследив его взгляд, показал на кусочки, затем на оленью шкуру:

— Зверь. Такой.

Оленина, выходит. Запах ударил в ноздри, разбудил голод. Уман Ик’Чиль жадно смотрел на мясо, от которого отвык за долгий срок воздержания…

Шанук бросил один кусочек в огонь, что-то нашептывая… Уман Ик’Чилю пришел на память ещё один рассказ путешествующих торговцев. О загадочных обычаях Севера: мол, есть там народ, чьи жрецы знают Тайное Слово, и шепчут его огню, а уж дым приносит Слово прямо к богам. И будто бы боги слушают Тайное Слово больше, чем заклинания мудрых жрецов Чак’Балама. Уман Ик’Чиль не поверил тому рассказу… может, зря не поверил?..

Шанук отвлек его от этих размышлений. Присел рядом, поднес кусочки к самому рту Уман Ик’Чиля, приказал:

— Есть! Чиль есть!

Кто осмелится приказать Уман Ик’Чилю? Только боги да халач виник. Но Чак’Балам далеко, а юный кочевник — рядом, и знать не знает, кого решил кормить с руки. Это не рассердило Уман Ик’Чиля, а позабавило. Да и прав Шанук: надо подкрепиться, не хочет же он и дальше оставаться слабым. И голод… От одного лишь мясного запаха рот заполнился слюной. «Но как же очищение?» — внезапно опомнился Уман Ик’Чиль. Не осквернит ли он себя этим мясом? Но сомнение было недолгим: — «Ицамна привел его. Значит, он чистый. И всё, что он даёт — чистое».

Только одного не смог себе объяснить Уман Ик’Чиль. Почему не взял мясо сам, своими руками — ведь не так уж он и слаб. Почему захотел ухватить ароматные кусочки прямо с ладони Шанука, касаясь губами пальцев, пахнущих костром…

— Шанук.

— Чиль.

…Вскоре сытость сморила его. И, засыпая, он слышал тихое нашептывание рядом. Слова чужого языка журчали прохладным ручьем, вымывая из сердца тревогу…

…Сон не скоро отпустил Уман Ик’Чиля. Шанук за это время успел удачно поохотиться — судя по тому, что теперь сидел на корточках у огня и разделывал свежее мясо. Оглянулся на проснувшегося Уман Ик’Чиля, весело спросил:

— Чиль хорошо?

Да, чувствовал себя Уман Ик’Чиль превосходно. Вместо ответа он легко вскочил на ноги, показав Шануку, что, и вправду, здоров и крепок. И снова голоден… Юноша довольно улыбнулся, указал на освежеванную тушку:

— Зверь. Маленький. Такой… — он приставил ладони к голове, пошевелил ими, изображая, как «маленький зверь» двигает ушами.

— Кролик! — узнал Уман Ик’Чиль. И рассмеялся. Заливисто, безоглядно весело, мотая головой — так он смеялся лишь в детстве, когда, бывало, играл со щенком… И Шанук засмеялся тоже, довольный, что «Чилю» хорошо и весело…

Уман Ик’Чиль приблизился, присел рядом. Юноша, не отрывая от него взгляда, протянул руку, потрогал оставшиеся у Уман Ик’Чиля украшения из нефрита: браслет и массивные серьги — такие позволено носить только прославленным военачальникам. Затем Шанук, чуть нахмурившись, уважительно коснулся побелевших давних шрамов: вот этот — от ножа, Уман Ик’Чиль получил его в поединке с правителем Кан’Кина, а те два — отметины от стрел… Эти знаки доблести, истинные украшения мужчины, ценились дороже нефрита и яшмы… И, наконец, внимание юноши притянули волосы Уман Ик’Чиля — сейчас они были не собраны, по обыкновению, на затылке, а свободно лежали на плечах. Шанук погладил длинные пряди.

— Красивый, — тихо произнес он.

— Тебе понравились украшения? — решил, было, Уман Ик’Чиль, показав на браслет и серьги.

Шанук убрал руку, вздохнул.

— Нет. Чиль красивый.

Уман Ик’Чиль понял. И изумился. Вот как: нет на нём сейчас роскошных одежд — вовсе нагой. Нет нагрудного знака, нет ярких перьев и драгоценных раковин. А чужой юноша смотрит на него так, как никто никогда не смотрел. Столько восхищения в открытом взгляде — не почтительно-робкого, но дерзкого, горячего… Уман Ик’Чиль не знает, что ему с этим делать, не хочет он сейчас разгадывать этот смелый взгляд. Потому отодвигается от Шанука.

Чтобы стереть огорчение, появившееся на лице юноши, Уман Ик’Чиль решил расспросить о собственных украшениях Шанука. Кроме костяных фигурок в ушах, на юноше красовалось ожерелье из звериных клыков — в Чак’Баламе ни один охотник не мог таким похвастать.

— Зверь? — спросил Уман Ик’Чиль, кивнув на ожерелье.

Шанук зарделся, погладил украшение пальцами и принялся объяснять — с неприкрытой, совсем ещё детской гордостью:

— Этот зверь добыть здесь. Такой зверь… — юноша оскалился, очень похоже изобразив ягуара. — Красивый. Как Чиль…

— А эти откуда? — побыстрее перевел разговор Уман Ик’Чиль, указав на клыки, которые раньше ему видеть не приходилось.

— Этот… — по лицу Шанука пробежала тень. — Этот зверь там. Север. Где холод. Шанук тогда рано ходить охота. Отец Шанук добыть. Большой зверь. Такой…

Юноша поднялся, раскинул руки, будто лапы. Нет, о подобном звере Уман Ик’Чиль даже не слышал.

— Зверь не сразу отдать мясо. Ударить лапа. Так… — он показал. — Отец уйти. Край доброй охоты. Зверь уйти за ним. Так…

Юноша задумчиво сжал в ладони доставшиеся ему зубы «большого зверя» — убийцы его отца:

— Шанук помнить…

Сильные люди. Неудивительно, что они преодолели дальний трудный путь и смогли быстро обжиться здесь. Они пришли из мест, где лютые холода, где водятся невиданные звери, убивающие одним ударом лапы…

Шанук не позволил ему задуматься надолго. Юноша всё это время не прекращал заниматься добытым кроликом, и теперь объявил: