Чингисхан. Пенталогия (ЛП)

– По словам хвастливых христиан, желавших нас напугать, эти латники вот уже сотню лет не имеют себе равных на поле боя. – Багатур поднял лату, и всем стала видна аккуратная дырочка, через которую пробивался солнечный свет. – Мы не можем оставлять позади себя или сбоку крупные силы врага или города, однако если это лучшее, чем они располагают, то, я думаю, мы их удивим.

Тут все подняли свои мечи и луки и начали в ликовании выкрикивать имя Субэдэя. Это делал и Бату, стараясь не стоять особняком. Он увидел, как Субэдэй скрытно мазнул по нему взглядом. Приметив, что молодой темник радуется наряду с остальными, он удовлетворенно улыбнулся. Ладно, пускай радуется. Войско монголов крепко, и Субэдэй им нужен затем, чтобы вести за собой против огромных конных армий – все дальше на запад, в сторону тех закованных в железо истуканов. Люди, подобные Субэдэю, для Бату свое отжили. Так что его пора придет естественным образом; торопить события нет ни нужды, ни смысла.

*

На берегу Амударьи Чагатай построил летний дворец – символ западной оконечности империи, к югу простирающейся до самого Кабула. В качестве площадки для строительства он выбрал высокий гребень над рекой, где всегда, даже в самые жаркие месяцы, дует прохладный ветерок. Местное солнце пропекло чингизида досуха и дотемна, словно выпарив из тела всю влагу и оставив лишь жесткую сердцевину, будто у растущего в пустыне дерева. Как родич великого хана, Чагатай ныне повелевал Бухарой, Самаркандом и Кабулом, со всеми их богатствами. Люди здесь уже давно научились уживаться с летним зноем, попивая прохладные напитки и самые жаркие дневные часы проводя в дремоте. В этих городах Чагатай завел себе почти сотню новых жен, из которых многие уже успели родить ему сыновей и дочерей. Приказ Угэдэя о взращивании новой армии он истолковал буквально и теперь услаждался звуками младенческого плача из детских комнат собственного

сераля

. Для своей коллекции красивых женщин он даже выучил новое слово, которого в его родном языке не имелось в наличии.

И все же временами на Чагатая накатывала тоска по морозным просторам его родины. Здесь, в новых владениях, зима была чем-то быстротечным – непродолжительным преддверием к новой зелени и новому теплу. И пусть на ее коротком протяжении новым подданным Чагатая приходилось несладко, у них все равно не было понятия о тех бесконечных, всепроникающих, лютых холодах, которые, в сущности, выпестовали и выковали монгольский народ; о диких заброшенных предгорьях, где за каждую живительную крупицу пищи приходилось в буквальном смысле слова биться, а ставкой была жизнь или скоропостижная смерть. В этих краях в изобилии произрастали и фиги, и всевозможные фрукты. Покатые холмы омывались реками, которые раз в несколько лет взбухали паводками, но никогда не пересыхали – такого здесь не было на памяти даже у стариков.

Летний дворец был возведен по образу и подобию Угэдэева чертога в Каракоруме, но при этом предусмотрительно ужат в пропорциях. Чагатай был не настолько глуп, как на то, вероятно, рассчитывали его возможные недоброжелатели. Вряд ли великий хан пришел бы в восторг, прознав, что кто-то воздвиг дворец, пышностью и великолепием соперничающий с его собственным. Все-таки Чагатай предпочитал значиться в числе сторонников хана, нежели его противников.

Приближение слуги к комнате аудиенций, выходящей на реку, он расслышал заранее. С учетом климата чингизид дал Сунтаю единственное послабление – разрешение носить сандалии с шипастыми подошвами, звонкое клацанье которых становилось слышным задолго до того, как появлялся сам слуга. Чагатай стоял на балконе, увлеченно наблюдая за утками, что укрывались сейчас в прибрежных камышах. А над ними в полной неподвижности завис одинокий орлан-белохвост, смертельно грозный в своем безмолвии.

Как только Сунтай появился, Чагатай молча указал ему на кувшин архи – здесь его называли араком, – что стоял на столе. Надо сказать, с какого-то времени оба, и хозяин, и слуга, стали добавлять в напиток анисовое семя, популярное среди персов. Чагатай отвернулся обратно к реке, а Сунтай, сдвинув две чары, наполнил их и добавил немного воды, от чего напиток побелел, уподобившись по цвету кобыльему молоку.

Чагатай принял чару, не сводя глаз с висящего над рекой орлана. Щурясь на закатное солнце, он наблюдал, как хищник со сложенными крыльями камнем пал в воду и взмыл обратно со слитком живого серебра – извивающейся у него в когтях рыбиной. С заполошным кряканьем взлетели утки, и Чагатай улыбнулся. Когда в воздухе вечерами веяло прохладой, к своему новому дому он начинал ощущать приязненность. Что и говорить, земля для его потомков подходящая. Угэдэй, можно сказать, проявил щедрость.

– Ты слышал новости, – сказал Чагатай скорее утвердительно, нежели вопросительно. Любое послание, достигающее летнего дворца, так или иначе, проходило через руки Сунтая.

Слуга кивнул, неторопливо выжидая, когда хозяин договорит. Для тех, кто Сунтая не знал, он смотрелся как обычный воин, только, пожалуй, с излишне изрезанными щеками и подбородком, что избавляло его от необходимости бриться во время походов. Вид у него был нарочито неряшливый, а от сальных волос несло прогорклым жиром. Привычку персов к мытью Сунтай презирал, за что сильнее других страдал от гнойников и сыпей. С учетом своей темноглазости и худобы выглядел он как матерый убийца. А по сути, ум Сунтая по своей зловещей остроте ничуть не уступал ножам, которые он носил под одеждой.

– Не ожидал я, что еще один мой брат уйдет так скоро, – негромко сказал Чагатай. Опрокинув содержимое чары в горло, он звучно рыгнул. – Получается, двое со счета. Остаемся только я и

он

.

– Хозяин, нам бы не следовало при подобных разговорах стоять у окна. Здесь всюду уши.

Чагатай, пожав плечами, взмахнул пустой чарой: мол, идем. Сунтай двинулся за хозяином, попутно прихватив со столика кувшин с араком. Они разместились за резным, с золотой инкрустацией столом из черного дерева, некогда принадлежавшим персидскому государю. То, что стол стоял по самому центру комнаты, вовсе не было данью символизму. Просто Сунтай знал, что так их не подслушает даже самый искусный шпион, припадающий ухом к внешним стенам. У Угэдэя в этом новом дворце наверняка имелись свои соглядатаи, так же как и у Сунтая, разместившего своих в станах Субэдэя и Угэдэя, Хасара и Хачиуна – словом, всех влиятельных лиц, до которых только дотягивались руки. Преданность – дело хлопотное, но лучше относиться к нему рачительно.

– У меня есть известие о том, что хану стало плохо и он был при смерти, – сообщил Сунтай. – Как близко он оказался от царства духов, сказать не могу. Для этого мне надо допросить лечившего его шамана, но он, к сожалению, не в моей власти.

– И тем не менее я должен быть готов выдвинуться сразу, едва ко мне прискачет первый же гонец. – Несмотря на расположение стола, Чагатай невольно огляделся, не слышит ли кто, после чего подался вперед и заговорил вполголоса: –

Сорок девять дней

прошло, Сунтай, прежде чем эта новость дошла до меня. Если я действительно хочу сделаться великим ханом, вести должны долетать ко мне быстрее и быть подробнее. Когда Угэдэй свалится в следующий раз, мне нужно оказаться на месте прежде, чем тело его охладеет, ты меня понял?

В знак покорности и почтения Сунтай на арабский манер коснулся кончиками пальцев своего лба, уст и сердца:

– Ваше слово для меня закон, повелитель. Один из моих вернейших слуг оказался пронзен на охоте вепрем. Понадобилось время, чтобы произвести в ханской свите замену. Тем не менее у меня есть двое других осведомителей, готовых войти в круг его приближенных. Уже через несколько месяцев они войдут к нему в полное доверие.

– Долго. Ну да ладно, Сунтай, быть по сему. Это единственный способ перехватить бразды правления. Я не хочу, чтобы это прежде меня сделал его слабак сын. Служи мне верой и правдой, и ты возвысишься вместе со мной. Народ моего отца слишком силен для человека, который не в силах управлять даже своим телом.