Разбойник Кадрус

— О! Вы прекрасно все понимаете. Но если вы непременно желаете более ясного объяснения, то я скажу вам, что имею честь просить руки вашей племянницы девицы Жанны де Леллиоль для моего благородного друга кавалера де Каза-Веккиа.

Гильбоа побледнел и судорожно ухватился за ручку кресла.

— Как?! — вскрикнул он. — Моей племянницы Жанны?! Но вы хотите разорить меня!

— Неужели вы хотите уверить нас, — повторил гасконец, — что ничтожный миллион, который вы так любезно обещали мне, составляет все ваше состояние? Этого не может быть. Мы прекрасно знаем, что вы так хорошо управляли состоянием, законно принадлежащем мадемуазель Жанне, что набралась весьма кругленькая сумма, сложенная сами знаете из чего…

Смеясь над испуганным бароном, Фоконьяк продолжал:

— Да, любезный Крез, мы знаем, что от провизии, предназначенной для императорской армии, растолстели не солдаты, а ваш кошелек.

— Это ложь! Это ложь! Вы не сможете этого доказать! — вскрикнул барон.

— Да, — лукаво продолжал гасконец, — я очень хорошо понимаю причины ваших энергичных отпирательств. Но я вам докажу, когда наступит время, что и с этой стороны вы уязвимы. Императора можно заинтересовать в том отношении, чтобы объявить вас виновным. Он не побоится огласки. Позвольте задать вам один простой вопрос.

Барон согнулся, а Фоконьяк произнес:

— Да! Один простой вопрос: разве вы намерены оставить у себя состояние девицы Леллиоль, если вскрикнули при первом слове о браке: я разорен! Это мне напоминает историю похищения молодой девушки подкупленными негодяями. Цель угадать легко…

При этих словах Гильбоа страшно побледнел. Кадрус наблюдал за расстроенным лицом барона, когда Фоконьяк разглагольствовал о причинах похищения Жанны. Гильбоа, как все трусы, начал плакать.

— Вы знаете, — говорил он, ломая руки, — вы знаете, я невиновен!.. Меня самого обокрали… Я продал свое Отривское поместье… Воры украли у меня эту сумму… полтораста тысяч!

— Шардон отдал эти деньги Дюбуа, парижскому нотариусу на улице Сен-Дени, — сказал Кадрус, грозно подходя к барону, который думал, что настал его последний час.

— Пощадите!.. Пощадите!.. — вскрикнул он, падая перед Жоржем на колени. — Пощадите мою жизнь!.. Возьмите мою племянницу… но не губите меня!

Кадрус оттолкнул его ногой.

— Не тебя я щажу, — сказал он, — просто не хочу, чтобы мое вступление в твою семью было загрязнено такой кровью, как твоя.

Он увел с собой Фоконьяка из гостиной, где оставил барона, который поднялся с колен и бросил им вслед ненавидящий взгляд, говоря:

— О! Неужели я не найду способа покончить с этим человеком?

Через минуту хозяин Магдаленского замка велел своему управляющему немедленно явиться к нему в кабинет.

Глава XXXIV

СГОВОР

Когда Шардон получил такое приказание, он знал, что или его хозяин находится в крайнем затруднении, или что-то замышляет.

«Решительно это что-нибудь важное», — подумал управляющий.

— Что с вами, барон?

— Ах! Если бы ты знал, что со мной случилось. Что за несчастная мысль была похитить Жанну, и какой гибельный случай привел этих двух человек в лес!

Глаза Шардона засверкали.

— Неужели вы напали на след странствующих рыцарей, избавивших мадемуазель Жанну от наших поползновений? — с притворным смирением спросил управляющий.

— Именно, — ответил Гильбоа.

— Это были влюбленные, — повторил Шардон. — Я это говорил, если вы вспомните, барон, — продолжал он, когда его хозяин сделал утвердительный жест, — рано или поздно птицы станут порхать около клетки. Теперь стоит только ловко расставить силки…

— Мы ничего не можем против них сделать, — сокрушался Гильбоа.

— Ничего не можем?! — воскликнул Шардон.

— Ничего! — продолжал барон. — Ты увидишь! Письмо, которое наш курьер должен был отвезти в Англию…

— И что?

— Они завладели этим письмом и перстнем…

— Ах, черт побери! — вырвалось у Шардона.

— Да, — продолжал Гильбоа, — они захватили и ограбили нашего курьера. Потом, вероятно, продержав его в плену несколько дней, выпустили его и послали продолжать путь к Людовику Восемнадцатому. Меня удивляет только одно: почему мой верный курьер не приехал предупредить меня, как только оказался на свободе.

Барон не подозревал, что гонец, на верность которого он полагался, получил десять тысяч, обещанных Кадрусом, и весело отправился исполнять свое деликатное поручение. «Каков король, таков и лакей», — говорит пословица.

— Меня вот что удивляет, — продолжал Шардон после минутного размышления. — Вы мне говорите, что влюбленные захватили перстень и письмо, а потом прибавляете, что курьер продолжает путь в Англию. Зачем же он едет туда?

— Люди эти удержали нашего курьера только на то время, пока подделали перстень и письмо, потом отправили его, убежденного, что он везет оригиналы его величеству. Я теперь нахожусь в полной зависимости от этих людей.

— Кто же эти люди, барон, скажите мне.

— Кавалер де Каза-Веккиа и маркиз де Фоконьяк.

— Я так и думал! — вскрикнул Шардон. — Когда вы приняли их здесь в первый раз, я предчувствовал, что от них пойдут неприятности. Потом мне кажется, я где-то видел одного из них… А между тем, — продолжал Шардон, как бы говоря сам с собой, — волосы и сбритая борода преображают человека. Зеленая шапка и красный камзол тоже его меняют… Потом я видел его мельком… Он убежал через несколько дней после моей посадки… Нет, это нелепо! Однако я видел его только вчера. Он волочит ногу, как «старая кляча».

— Как «старая кляча»? — повторил Гильбоа, ничего не понимая.

— Да, — ответил управляющий.

— Но что это значит? — настаивал барон.

— В тюрьме так называют тех, кто там не в первый раз.

— Как! — вскрикнул барон. — Ты думаешь, что Фоконьяк — каторжник? Это невозможно! Фуше до мельчайших деталей изучил прошлое этого человека. Повторяю, твое подозрение — нелепость.

— Почему же? — возразил Шардон. — Бывали вещи позатейливей. В тюрьме есть свои легенды, где бывшие каторжники играли такие же удивительные роли, как и этот маркиз. Но прежде всего скажите мне, барон, почему вы думаете, что кавалер и маркиз — те влюбленные, имена которых мы стараемся узнать?

— Нет ничего проще, — ответил Гильбоа. — Оба официально просили у меня руки моих племянниц.

Он рассказал, как Фоконьяк вынудил его дать слово и как он обещал руку Мари де Гран-Прэ с миллионом в приданое и свадебной корзинкой в сто тысяч экю. Потом рассказал о притязаниях кавалера де Каза-Веккиа на Жанну де Леллиоль. Притязания эти невозможно отвергнуть, потому что эти люди по странной случайности знали все.

— Но что говорит мадемуазель Мари о подобном предложении? Никак нельзя, чтобы ваша племянница согласилась выйти за этого донкихота.

— Ты ошибаешься. Молодые девушки так загадочны! Когда я ей сказал о планах этого Фоконьяка, она сначала расхохоталась. На другой день, из желания ли называться маркизой или по какой другой причине, она согласилась на мои настоятельные просьбы.

— А вы настаивали?

— Ведь речь шла о моем изгнании или, по крайней мере, о ссылке. Император не щадит заговорщиков.

— А что ответила мадемуазель Жанна, когда вы ей сообщили о предложении кавалера?

— Я еще с ней не говорил. Но моя племянница, должно быть, сговорилась с этим молодым человеком. Где и когда они виделись, я не знаю. Только она ждет этого предложения. Я не могу в этом сомневаться при виде самоуверенности этих людей. Как тут быть? — с горестью сказал хозяин Магдаленского замка.

Шардон, погруженный в глубокие размышления, не ответил.

— О чем ты думаешь? — спросил Гильбоа.

— О том, что объясняет мне разом все обрушившиеся на вас несчастья. Слушайте, наверное, кавалер и маркиз связаны с мошенниками. Доказательства тому — поддельные письмо и перстень. Это подтверждает мои опасения относительно того места, где я впервые увидел этого Фоконьяка. О кавалере де Каза-Веккиа я ничего не могу сказать, кроме старинной поговорки: «Скажи мне, кто твой друг, и я скажу, кто ты».