Роза и лилия

Еще за сто лет до того, в 1346 году, Эдуард III Английский испытал при Креси новое пороховое оружие, которое прозвали «железный горшок». Это было нечто вроде сосуда, к которому приделывалась труба. В это смахивавшее на реторту устройство засыпали черный порох, адскую смесь из селитры, серы и древесного угля, которую, по слухам, выдумали китайцы. Потом в трубу закладывали увесистый круглый камень и поджигали порох. Когда все шло гладко, камень улетал на триста шагов, но ни в чем нельзя было быть уверенным, ибо «горшок» делался из кованого железа неравной плотности и нередко взрывался. Кроме того, не было ничего мучительнее, чем пытаться поджечь порох через маленькое отверстие в ветреную или дождливую погоду.

И все же «железным горшком» заинтересовались на континенте, и над его конструкцией немало потрудились французы и генуэзцы. Им удалось создать два новых типа огнестрельного оружия, бомбарду и пушку, главным козырем которой была более прицельная стрельба. Французы научились отливать пушки в цельной форме, что резко снижало риск взрыва.

Именно это новое оружие и решил испытать граф де Клермон под Форминьи, в который раз доказав, что изобретения, на первый взгляд не стоящие внимания, могут со временем изменить судьбы человечества.

Ничего этого Кириель не знал. Он расположил своих воинов в саду на берегу реки и, следуя классической схеме войны, велел вырыть траншею, а за ней поставить наклонную изгородь для защиты лучников. Он полагал, что град стрел, которые они обрушат на французов, быстро остудит пыл вояк Карла VII, как это случилось при Креси в самом начале Столетней войны. Вдобавок у его лучников были большие луки, которые считались более грозным оружием, чем привычные на континенте.

Клермон переиграл англичан, для начала затевая там и сям мелкие стычки. Не он ли и выдумал войну нервов? Англичане поддались на его уловку, в уверенности, что это сражение не будет ничем отличаться от прошлых. Но у Клермона были совсем иные планы. Он приказал Жиро, первому помощнику, подвезти пушки и открыть огонь по изгороди, за которой англичане считали себя недосягаемыми для врага.

Французские ядра крушили изгородь и сеяли панику среди лучников. С мужеством отчаяния те бросили свои позиции и яростно атаковали пушки, французы же ударили на них с тыла, и это стало залогом победы. В полной неразберихе англичане не могли пустить луки в ход и схватились с французами врукопашную. Потери их были огромны. Подоспевшие отряды графов де Ришмона и де Лаваля довершили разгром войск Кириеля.

Потери англичан составили три тысячи семьсот пятьдесят человек, французов – втрое меньше. В битве при Креси все было наоборот.

Герцогство Нормандия было потеряно для английской короны и снова досталось Франции. Карл VII, посвященный в рыцари пастушкой, отомстил за своего великого предка Филиппа VI Валуа.

Так пушка вторглась в военное дело, и ее появление обернулось для англичан горьким разочарованием.

Англичане разбежались кто куда, и те, кто не попали в плен, добирались до родины на всех имевшихся в наличии кораблях. Но в Англию вернулись не все. Несколько дюжин беглецов разбрелись по лесам, решив мстить за коварство французов и за треклятые пушки. Они питались тем, что попадалось под руку, и промышляли грабежами, а время от времени и убийствами.

Тридцать один год, со времен захвата ее Генрихом V в 1419 году, Нормандия была в руках англичан. Множество английских рыбаков, пахарей и ремесленников обосновались в этих краях. Они переженились на местных, ибо любовь смеется над наследственными распрями и границами. Бежавшие с поля битвы солдаты ничего об этом не знали.

Оттого-то и убили они своего соотечественника Матье и супругу его, нормандку Жозефину, сделав сиротой их дочь и уведя сына в рабство. Оттого-то и стояла теперь Жанна с залитым слезами лицом на сельском погосте.

Она размышляла.

За несколько недель до смерти мать сказала ей: «Ты родилась пятнадцать сочельников назад».

Это случилось ровно через год после того, как двадцатишестилетний уроженец Пула Матье Пэрриш променял море на сушу.

Однажды зимним вечером он рассказал об этом дочке. Матье служил матросом на рыбацком судне, принадлежавшем брату герцога Сомерсета, и случилось ему в год 1435-й от Рождества Христова избегнуть погибели в страшный шторм в проливе Ла-Манш. Ни жив, ни мертв, очнулся он на песчаном берегу близ Фекана. Все товарищи его утонули. Какой-то корабельный плотник подобрал Матье, вернул к жизни, накормил и одел. Моряк стал помощником плотника и, честно отслужив свой долг, решил навсегда распрощаться с чудовищем по имени море. Он страстно полюбил землю и деревья. Что может быть устойчивее дерева! Один из арендаторов взял Матье к себе на работу, а вскоре замолвил за него словечко у шевалье де Монклери, мелкого дворянина из Сомерсета, и моряк получил кусочек земли с домом и колодцем в местечке Бук-де-Шен, что в трети лье от Ла-Кудрэ. Он арендовал свой участок за пятьдесят солей [2] с условием платить со второго года. Это было вовсе не много, но ведь в первый год на земле мало что уродится. Тот год Пэрриш питался морковью и капустой да мясом дроф, которых ловил голыми руками.

Монклери дал ему еще и двух быков для обработки четырех гектаров земли с условием, что быки остаются его собственностью, а Матье вспашет еще два гектара подлеска, которые он хотел расчистить в конце зимы. Треть земли, объяснял Матье дочке, всегда обрабатывается, а две трети, как исстари заведено, лежат под паром.

Главной ценностью были быки, за которых давали вдвое больше, чем за все земли. Ели они всегда вволю, но выглядели исхудалыми. Чтобы раздобыть лемех, Матье задолжал кузнецу Тибо. За лемех давали тогда шестую часть цены быка. Пэрриш вернул долг за три года. Щепетильная аккуратность, с которой Матье выплачивал долг, сблизила его с кузнецом, и тот два раза в год исправно точил его лемех.

Матье Пэрриш был парнем хоть куда, и свое сердце отдала ему Жозефина, старшая дочь арендатора. Тот дал согласие на свадьбу, и Жозефина немедля перебралась к Матье.

Первой родилась она, Жанна, а через три года на свет появился Дени. Два года спустя был и третий ребенок, мальчик, но он скоро скончался, бедняга, от жесточайшего воспаления горла.

Жанна бросила взгляд на могилу маленького Матье, который первым из их семьи очутился на этом кладбище и теперь покоился на отведенном для детей участке.

– Мне кажется порой, что у меня два мальчика, – говорила Жанне мать. – Ты так похожа на сорванца.

Жанна смеялась.

У нее и правду были мальчишеские ухватки. Она любила лазить по деревьям в поисках птичьих яиц и не гнушалась брать у отца тесло, отправляясь за хворостом.

Тесло…

Из ее измученной груди вырвался вздох. Сколько воспоминаний!

Тесло нашлось совершенно случайно. Перепахивая подлесок, Матье вдруг наткнулся в земле на что-то твердое – это оказался топор, уже не одно поколение покоившийся в лесу. Осмотрев находку, кузнец объявил, что топор слишком ржавый, чтобы служить по назначению, но тесло из него вполне можно сделать. Так и порешили.

Железо в те времена стоило дорого.

Да, она смахивала на мальчишку, хотя год назад и была потрясена приходом первых месячных. Ей показалось, что она умирает, и только смех матери привел ее в чувство.

– Это такое очищение для девочек, – сказала мать.

Жанна не очень хорошо поняла ее. Отчего это мальчишки не должны очищаться, а девочки должны?

Внешность ее с тех пор ничуть не изменилась. Стройная как тис, со стриженными острым кухонным ножом под горшок волосами, она походила на отца, от которого унаследовала телосложение и серебристую белизну волос. От матери ей достались только серо-голубые глаза и кожа, которую солнце во время работы в полях тронуло едва заметной смуглотой. Жанна упорно не хотела расставаться с коричневатыми мальчишескими штанами и еще менее женственной рубахой, застегнутой на все пуговицы. Да и руки у нее были сильные, мускулистые, с прямоугольными ногтями, которые она подравнивала плотницким напильником отца…