Золотая роза с красным рубином

– Они бы напали, если б не ружья, – Сенча впервые подал голос, мрачный и холодный.

Десятник и некоторые стрельцы от неожиданности оглянулись к нему. Они не скрывали удивления на серьёзных лицах.

– Хм, – отозвался десятник, отворачиваясь от калмыка.

Никто не возражал Сенче, все безмолвно соглашались с его заявлением. Желающих оказаться в руках кочевников не было, и общая опасность заставила временно позабыть о том, кто был кем и на каком положении.

На ночлег остановились в серых поздних сумерках. От подножий ближних гор принесли сушняк и развели небольшой костёр. В удалении послышался волчий, но какой‑то гнусавый вой, то ли и вправду там выли степные волки, то ли так перекликались степняки. Лошади вслушивались, прекращали щипать траву и, приподнимая головы, тревожно фыркали. Несмотря на витающее предчувствие близкой опасности, усталость брала своё, после ужина всех потянуло в сон. Десятник разбил стрельцов по парам, только между ними разделил ночь на дозорные часы.

Глубокой ночью Удача вмиг проснулся от подозрительного шороха, словно в высокой траве проползла змея или пробежала мышь. Оба стрельца дремали: сидели у костра с опущенными головами, утомлённые дневным переходом и однообразным безлюдьем степи, широко освещаемой месяцем и низкими звёздами. Поглядывая на них, крадущийся Гусейн подобрался к Белому князю и застыл. Князь лежал головой на седле, дышал ровно, по виду беспечно. Гусейн осторожно присел и ощупал, что у него было в кожаной сумке. Затем отступил, уже без боязни шуметь отошёл за очертания стреноженных лошадей, и там раздалось звучание струи справляющего лёгкую нужду мужчины. Князь беззвучно приподнял голову, глянул ему в спину, потом на вскинувших головы дозорных стрельцов у костра. Удача закрыл веки, снова погрузился в объятия сна, невольно слыша, как Гусейн вернулся к своему месту и улёгся, подправил шерстяной плащ.

Ночь прошла без происшествий, степняки так и не осмелились напасть на них. Едва рассвело, легко позавтракали и без задержки продолжили путь. Двигались то лошадиным шагом, то рысью в том же порядке, какого придерживались накануне. Ранним утром пропали из виду далёкие охвостья Белых гор, и после обеденного привала стали мельчать Чёрные горы, постепенно сливаясь с холмами. С ними отстали и конные степняки.

Вновь увидели кочевников только на другой день. Эти были на верблюдах, настороженно следили, чтобы отряд не направился к размываемым маревом бусинкам юрт, и тоже отстали. Остаток дня прошёл в однообразном передвижении по бескрайним холмистым и равнинным просторам. Следующий день ничем не отличался от предыдущего. А к вечеру последующего встретились яицкие казаки, которые занимались соколиной охотой на степных лисиц.

12. Дьяк Посольского приказа

Самую большую из юрт улусного стойбища калмыков украшали разноцветные ленты, которые слабо трепетали от ленивых дуновений тёплого степного ветерка. А по обе стороны её полога ничем не отличимыми один от другого истуканами застыли два телохранителя тайши улуса. Стояли они с саблями в ножнах и с пиками в руках, оба в пёстрых праздничных халатах. Сам тайша улуса Мончак и его родственник тайша Дундук были внутри юрты, всю вторую половину дня вели по‑восточному неторопливые тайные переговоры с русским чиновным дьяком.

Дьяк посольского приказа Фёдор Горохов прибыл в этот признающий власть царя улус через Астрахань, куда спустился волжским речным путём на посольском струге. В Астрахани воевода города и края во время роскошного ужина, устроенного в честь важного гостя из Москвы, объяснил ему настроения среди пограничных кочевников, а после дал, кроме ценных советов, ещё и важных по местным представлениям сопровождающих: отрядил стрельцов, двух купцов с товарами для орды и проводников калмыков. Стрельцы и купцы придали Горохову значительность, но одновременно собственную значительность почувствовали и тайши, которые собрались для встречи с московским посланником.

Переговоры должны были иметь очень серьёзные последствия, а потому оказывались тяжёлыми, продолжались третьи сутки. И Горохов не был доволен их ходом. Густые чёрные брови дьяка сходились у переносицы большого с горбинкой носа крыльями сумрачного беркута, уже не уверенного, что ему удастся поймать крупную дичь, на какую рассчитывал вначале. Причину непреодолимых противоречий он видел в третьем тайше, который тоже сидел на толстом ковре, расстилаемом только при приёме знатных гостей. Было ему лет сорок, и он единственный остался при оружии – из поясных ножен торчала серебряная рукоять охотничьего ножа. Этот тайша Дайчин недавно перекочевал из степей Азии к берегам Яика, ещё не был подданным царя и вносил смуту в калмыцкие умы. Дьяк про себя проклинал его, чертыхался, однако до поры до времени сдерживался, избегая угроз и брани, старался убеждать. Посаженный возле жаровни с углями, как самый почётный гость, он говорил витиеватым слогом, производящим наибольшее впечатление на туземцев.

– В калмыцкой орде над калмыками и татарами владельцы вы, тайши, – мягко продолжил он разговор с другого захода. – А станете заодно с крымскими ханами, они вас своими холопами сделают. Надо вам знать, все татары калмыкам не желают добра, послушны вам только из страха, а по своей мусульманской вере желают всякого добра крымским татарам. Предсказатели их татарские по закону своему говорят, что быть татарам и Крыму в разорении от калмыков. Вот они и ищут вам разорения, стараются с милостью великого государя рассорить, чтобы отвлечь ваши помыслы от Крыма. Так вам бы наоборот, сближаться с великим государем в одной мысли против крымцев.

– И в нашем калмыцком письме написано, что калмыки будут владеть крымскими юртами, – осторожно вмешался тайша Мончак. – Есть на крымском острове гора, называют её там Чайка‑бурун. Про ту гору написано у нас, что в ней много золота, и владеть тем золотом калмыкам. Что татары нам не желают добра, мы и сами знаем. Мусульманин доброхот мусульманину и нам подчиняется только пока мы сильнее. Однако и на русских надеяться нельзя. Яицкие казаки, а по Волге русские люди в городах, а особенно подданные государя башкиры много нам делают ежегодно всякого зла. Русские люди к тому же обычаев наших не знают, оттого и рознь между нами. А крымский хан каждый год присылает к нам послов, обещает большую добычу, если поёдём с ним на русские города, а города потом отдаст нам в полон. Однако мы не слушаемся и крымскому хану не помогаем. Но и на Крым идти войною, какая нам выгода? За службу государю мы уже год наград не видели, а крымскому хану за мир с ним государь ежегодно шлёт по сорок тысяч золотых рублей. Крымцы получают их, и всё равно войною на него ходят. Калмыкам обидно, почему им не давать тоже по сорока тысяч золотых рублей за их службу?

Горохов надменно рассмеялся, но смех получился натянутым.

– Крымский хан пообещал давать вам государевы города? Да он у нас давно не только какого‑нибудь городка, но и деревни не смог взять. Вы хотите получать из казны тысячи золотых, так сначала покажите свою службу. Вот у вас сейчас посол крымкого хана, так отправьте его в Москву, за это получите большое жалование. А послу в Москве ничего плохого не сделают.

Мончак покачал головой с неодобрением.

– Этого никак сделать нельзя, – возразил он. – Нас все станут укорять предательством, и никто больше послов к нам не будет посылать. А мы от этого прогадаем и от царя станем зависеть, как ещё никогда не зависели.

– Если так, – дьяк гордо расправил плечи, – то государь велит с русских городов идти на вас огненным боем, и к врагам вашим, дальним калмыкам пошлёт гонцов, чтобы они шли на ваши улусы и брали вас как добычу.

– Ты что? Нам грозить приехал?! – вспыхнул Дайчин. – Если бы ты не был прислан из самой Москвы, то за такие слова быть бы тебе в Бухаре на рынке рабов. Если бы государь решил нас воевать, он бы, не грозясь, велел идти войной и разорять. И мы не боимся войны. Это в божьей руке, кому бог в войне поможет.