Янтарная комната (ЛП)

— Что означает слово «штруллен»? — неожиданно спросила Яна.

— Мочиться.

— А «абпротцен»?

Вахтер посмотрел на неё с удивлением.

— Где ты услышала эти слова?

— Один солдат спрашивал… через окно.

— Солдаты говорят «абпротцен», когда им надо сходить в кусты, присесть на корточки…

— Ах, вот оно что.

Яна взяла сумку. Вахтер почувствовал, как к горлу подступил комок. Миг прощания, последние минуты, последние слова, последние взгляды. Возможно, это навсегда…

— До свидания, Михаил Игоревич.

— До свидания, доченька. Сохрани тебя Бог.

— И вас, Михаил Игоревич. Мы скоро увидимся.

— Непременно увидимся.

Он открыл дверь и после ухода Яны быстро закрыл. Долгое прощание — нескончаемая мука. С поникшей головой Вахтер вернулся в комнату, сел на диван и уставился на три чемодана.

Кёнигсберг. Майн кёниг [4]… Вахтеры до сих пор исполняют свои обязанности. Они твердо вам это обещали.

Юлиус Пашке сидел на той же подножке и ждал красавицу-медсестру. Он все-таки решил ее взять. Под брезентом, за ящиками, час назад он оборудовал для неё лежанку: принёс три одеяла, а в углу поставил ведро, которое ночью можно будет опорожнять. Проблема заключалась только в его напарнике, ефрейторе Хайни Долле. Он родился в Кёльне и требовал, чтобы его называли Доллем [5]. Когда он травил анекдоты, то живот от смеха болел ещё четверть часа. Это с одной стороны. Но с другой стороны, он был ярым национал-социалистом. Его отец был политическим деятелем в Кёльне, работал в пропагандистском отделе районного комитета Кёльн-Митте и верил всему, о чём врал Геббельс в еженедельной колонке газеты «Рейх». Если Долль обнаружит «зайца», это может плохо кончиться.

Яна появилась перед Пашке так же бесшумно, как и в прошлый раз. Просто вынырнула из тени. Пашке засопел и кивнул на сумку.

— Это всё?

— Да. В Кёнигсберге я получу всё необходимое.

— А фото жениха в рамке?

— У меня нет жениха.

— В мире, видимо, полно слепцов. — Он откинул расшнурованный брезент у заднего борта и бросил сумку в кузов. — Иди, я помогу тебе забраться. Через полчаса начальник придёт проверить, всё ли готово.

— Как тебя зовут? — спросила Яна, тоже переходя на «ты».

— Юлиус. Юлиус Пашке. Из Берлина. Трубочист. Обожаю что-нибудь скрести. Он сцепил руки в замок у живота, чтобы подсадить Яну, и кивнул. — Милости прошу в мою машину. А как зовут тебя?

— Яна. Яна Роговская. — Она подняла ногу, поставила на сцепленные замком руки, опёрлась о плечо Пашке и запрыгнула в грузовик. Её стройные ноги оказались перед лицом Пашке. «Этого Йоханна никогда не поймет, — подумал он. — И она ещё гордится своими ногами. Вот это настоящие ножки!»

— Спрячься! — произнёс он хрипло. — И веди себя тихо. Я поставил там для тебя ведро.

— Штруллен и абпротцен…

— Крошка, всё будет в порядке. Ты всё правильно делаешь. Давай, ползи дальше. Когда будет можно, я шепну, чтобы ты вылезала. Поняла?

Яна кивнула, перекинула ноги и поползла вдоль стенки на приготовленное для неё место. Когда глаза привыкли к темноте, она увидела в углу ведро, а рядом с тремя одеялами обнаружила «неприкосновенный запас» Пашке, то есть продуктовый паёк солдата, который он может использовать только в случае крайней необходимости, и на каждом построении обязан его показывать, как и презервативы. Унтер-офицера Пашке никто не проверял, он сам проверял водителей и их напарников.

Она улеглась между ящиками, подложила под голову сумку и закрыла глаза. Только сейчас она почувствовала дрожь в теле от нервного напряжения и попробовала успокоиться. Всё идёт хорошо, сказала она себе. И дальше тоже всё будет хорошо. Просто успокойся, Яна. Сохраняй спокойствие, это сейчас самое главное. Голова должна быть ясной. Ничего с тобой не произойдёт… форма медсестры тебя защитит.

Немного позже снаружи раздались голоса. Пашке громко доложил:

— Всё в порядке, герр ротмистр.

Потом послышался голос доктора Руннефельдта:

— В случае необходимости мы остановимся и подождём вас. Когда будем заправляться?

— Все машины полностью заправлены, герр зондерфюрер. Топлива должно хватить на четыреста километров.

— Если так… Поехали, ребята.

— Счастливого пути, герр зондерфюрер.

Она услышала, как загудели моторы и под колёсами зашуршал гравий. Счастливого пути, Михаил Игоревич… Я еду вместе с вами. Она снова улеглась на сумку и одеяла, прижав ухо к деревянной перегородке кабины, когда ефрейтор Долль уселся за руль. На первом отрезке пути машину предстояло вести ему, поэтому он выспался. Теперь отдыхал Пашке, он уютно устроился на сиденье.

— Послушай, я тут недавно услышал анекдот! — сказал Долль. — Заходит учительница в класс, садится за стол, а трусики не надела. Маленький Франц с первой парты заглянул ей под юбку и начал широко улыбаться. «Франц — спрашивает учительница, — в чём дело? Почему ты улыбаешься?» А пацан отвечает: «Никогда ещё не видел трусы из кротовьего меха…» Неплохо, да?

— Трогай! — скомандовал Пашке. — Пропусти всех, мы будем замыкать.

— Почему? Раньше...

— То было раньше, а сейчас другое дело! Мне велели смотреть, чтобы никто не отстал. А в этом случае лучше всего ехать последним. Понял?

Так лучше всего, решил Пашке. Сзади никого не будет, и малышка сможет подышать воздухом, никто не увидит. Ещё по школе известно, что лучше всего скрываться на последней парте. Умнее надо быть, ефрейтор Долль.

Наконец мотор заурчал, Долль включил передачу, и машина тронулась, раскачиваясь и разбрасывая гравий. По днищу как будто стучали железные шарики.

«Кёнигсберг, мы едем, — подумала Яна. — Янтарная комната возвращается… и Вахтеры тоже».

Покачивание кузова и монотонный гул мотора убаюкали её, вскоре она заснула с улыбкой на губах.

Когда она проснулась, уже наступил день, шёл дождь, капли стучали по брезентовому верху. Рядом с Доллем с открытым ртом спал Юлиус Пашке и громко храпел. После полудня они поменяются, получат фасолевый суп в банках и разогреют его на спиртовке. Потом Долль отомстит ему ужасным храпом.

Яна подползла к стенке кабины и немного приподнялась. Ей хотелось пить, но Пашке об этом не позаботился и не оставил фляжку. Стоя на коленях, Яна ощупала ящик возле себя, отковыряла щепку и начала жевать. Слюна заглушила чувство жажды. Это был старый, проверенный способ: жевать, всё равно что, лишь бы жевать… и жажда отступит, хотя бы ненадолго.

Проникающий через прорехи в брезенте свет позволил ей прочитать надписи на ящиках, сделанные доктором Руннефельдтом.

На ящике, из которого она выдернула щепочку, было написано: «№ 23, четыре ангела, голова воина и скульптурная композиция из ваз». А потом уже другим карандашом доктор Руннефельдт дописал: «Янтарная мадонна из спальни императрицы Елизаветы Петровны».

Яна наклонилась, поцеловала ящик и имя императрицы и перекрестилась. Богородица, помоги, пусть всё пройдет хорошо. И прошу тебя, позаботься о Михаиле Игоревиче.

Машина доктора Руннефельдта, открытый внедорожник марки «Адлер», не подходил для местных дорог. Брезентовая крыша защищала от дождя сверху, но не сбоку. К кузову она прилегала неплотно. Кроме того, дул сильный боковой ветер, и дождь хлестал через щели. Рядом с водителем сидел доктор Волтерс. Он ясно дал понять, что не хочет сидеть сзади, рядом с Вахтером, которого зря взяли с собой. Доктор Руннефельдт не возражал и поменялся с ним местами. Как раз там в откидной крыше была большая дыра. Правая сторона кителя Волтерса начала промокать. Материал впитывал воду как губка, а ведь форму он сшил на заказ, из лучшего аахенского сукна.

— Дерьмо, а не машина! — возмутился он и повернулся к доктору Руннефельдту и Вахтеру.

На них тоже капал дождь через пару щелей, но вполне терпимо. Доктор Руннефельдт заткнул широкую щель носовым платком и усмехнулся Волтерсу с некоторым пониманием.