Янтарная комната (ЛП)

В этот день в книге учёта боевых действий 50-го армейского корпуса дежурный офицер сделал следующую запись:

1.10.1941 г., Красногвардейск.

Для изъятия произведений искусства, находящихся в районе дислокации корпуса, высшим командованием назначены ротмистр доктор Волтерс и зондерфюрер доктор Руннефельдт.

В этот вечер — и это можно понять — Михаил Вахтер впервые за многие годы напился. Последнюю бутылку водки он прятал в спальне императрицы Марии Фёдоровны, в кровати из кленового дерева.

Запись в книге боевых действий 50-го армейского корпуса:

14.10.1941 г., Красногвардейск.

Вывоз под руководством искусствоведа, ротмистра Волтерса, и зондерфюрера доктора Руннефельдта изъятых в Пушкине произведений искусства, в том числе настенных панелей Янтарной комнаты из дворца в Пушкине (Царское Село), в Кёнигсберг.

Прошло две недели, и все это время Михаил Вахтер так много работал, что валился от усталости на походную кровать и три часа беспокойно спал прямо в Янтарной комнате. Походную кровать из спальни Александра I ему принес солдат из тех, что разбирали комнату. До этого кровать стояла в спальне в стиле барокко — довольно спартанское место отдыха царя-воина.

Доктор Руннефельдт требовал, чтобы у его помощников были чувствительные пальцы, и потому происходило всякое.

Например, состоялся примечательный диалог, когда старший фельдфебель построил свою роту, прибывшую в Пушкин с фронта на отдых.

— Всем внимание! — скомандовал фельдфебель Макс Химмерих и оглядел строй. — Среди вас есть люди, связанные с искусством?

Никто не отозвался. Солдаты хорошо знали Химмериха. Если кто-нибудь отзовётся, то может последовать: «Ты кто? Скульптор? Шагом марш в сортир срубать засохшее дерьмо со стен!».

— В чём дело? — проворчал Химмерих. — В моей роте нет ни одного человека, связанного с искусством? Одни невежды? Все, кто имеет отношение к искусству — шаг вперёд!

Немного помедлив, из строя вышли три человека. Фельдфебель Химмерих прищурился. Трое — это уже что-то.

Он подошёл к первому добровольцу и смерил его взглядом. Эти трое не походили на людей искусства, хотя Химмерих и сам не представлял, как они должны выглядеть.

— Вы кто? — проскрипел он.

— Стрелок Эберхард Гнайзл, герр фельдфебель.

— Я спросил, кто вы, — прорычал Химмерих, — а не ваше звание!

— Импрессионист.

— Ага! — Химмерих нахмурился. Импремист? Что это? Наверняка что-то неподходящее.

— Встать в строй! — скомандовал он. Второй «искусствовед» широко улыбнулся, когда фельдфебель шагнул к нему.

— А вы?

— Гончар, герр фельдфебель.

У Химмериха перехватило дыхание.

— Идиот! — заорал он, побагровев. — Делает горшки и называет себя художником!

Третий со смешанным чувством ожидал вопроса фельдфебеля и встал по струнке, когда Химмерих остановился перед ним.

— А вы? Тоже какой-нибудь художник-пачкун?

— Нет, герр фельдфебель. Глазуровщик.

Химмерих оторопел. Он совершенно не знал, относится ли это к искусству, как он себе представлял. Не пианист, не певец, не художник, и даже не маляр. Ну что за свинская рота!

— Встать в строй! — буркнул он и посмотрел на длинный ряд солдат. — Мне нужен человек с чуткими пальцами.

— У меня такие, герр фельдфебель! — раздался голос из середины строя.

— Шаг вперёд!

Из строя вышел ефрейтор.

— Профессия? — спросил Химмерих.

— Портной, герр фельдфебель.

Химмерих громко вздохнул. Портной! Портной без чутких пальцев ни на что не годен! Иначе зачем все портные носят напёрстки? То, что нужно!

— Через полчаса жду в канцелярии с вещами, — с облегчением в голосе сказал Химмерих. — Отправитесь на работу в царский дворец. Рота, разойдись!

Довольный, он широким шагом направился в канцелярию. Всего один человек, но всё же честь роты спасена. Люди искусства встречаются так редко. Чёрт знает, куда их отправляют служить.

Тем временем во дворец из Пушкина прибыли десять человек с чуткими пальцами, их представили доктору Руннефельдту. Надеясь на то, что в армии четко выполняют приказы, он не стал расспрашивать каждого, а собрал всех в Янтарной комнате. С янтарных панелей уже сняли три фанерных щита, и они проявились во всём великолепии. Все восторженно их рассматривали.

— Это Янтарная комната, — тихо произнес один из этого десятка.

Доктор Руннефельдт пристально на него посмотрел.

— Вы о ней знаете?

— Только по фотографиям, но они не передают всего. Эта красота ошеломляет.

— Кто вы по профессии?

— Скульптор, герр зондерфюрер.

— Вот и замечательно. Во время отсутствия ротмистра Волтерса или меня будете старшим. Как вас зовут?

— Людвиг Гронау, герр зондерфюрер.

— Хорошо, Гронау. Будете подчиняться мне. — Он кивнул на Вахтера, который смотрел на скульптора критическим взглядом. — Это герр Вахтер. До сих пор именно он заботился о Янтарной комнате и неотделим от неё. Если у вас будут вопросы, обращайтесь к нему. И ещё: если герр Вахтер что-то предложит, расценивайте это как приказ. Он знает каждый камешек на стенах.

Доктор Волтерс держался теперь в стороне от доктора Руннефельдта. Он целыми днями занимался регистрацией оставшихся в Екатерининском дворце произведений искусства. С каждым часом он волновался всё больше. Количество ценных предметов во дворце превосходило все ожидания. С колотящимся от предвкушения сердцем он снова и снова просматривал длинный список. В нём было записано:

Свыше двухсот произведений искусства, среди которых известные в кругу искусствоведов весенние букеты из позолоченной филиграни и драгоценных камней;

огромная коллекция саксонского (мейсенского) и французского фарфора;

коллекция Екатерины II из пятидесяти икон, некоторые в золотых окладах с драгоценными камнями;

единственная в мире коллекция Петра I, основателя Петербурга. Только в ней одной было шестьсот пятьдесят икон. В коллекции были представлены все школы иконной живописи от зарождения иконописи. Их преподнесли в дар царю церкви и монастыри;

сорок пять потолочных росписей итальянской школы, а под ногами — бесценный паркет.

В роскошных комнатах висели огромные люстры из горного хрусталя и драгоценных камней, а в личных покоях Екатерины II обнаружились уникальные непристойности: резные позолоченные стулья с ножками в виде возбуждённых пенисов, деревянные подвесы для гобеленов в виде мошонок и спинка дивана с изображением вагины.

Доктора Волтерса поразило это изобилие произведений искусства. О них знал и Мюллер-Гиссен, ведь именно он все их зарегистрировал.

— Всё заберу! — пробормотал Волтерс себе под нос. — Всё! Ни один предмет не пострадает.

Конечно, фюрер в своём музее в Линце не будет выставлять резные пенисы, а Гиммлер или Розенберг, или ещё кто-нибудь — ах да, Геринг — их не получат, с восторгом размышлял Волтерс. Это я оставлю себе… ведь я могу это себе позволить. У меня большой дом. Почему бы там не устроить комнату Екатерины? Прекрасные непристойности будут поднимать настроение. И всё это бесценно.

Вечером он ужинал вместе с доктором Руннефельдтом в офицерском клубе штаба корпуса, съел половину цыплёнка, выпил лёгкого вина и чувствовал себя превосходно. Его не заботили мысли о солдатах, которые в тридцати километрах отсюда засели в траншеях и блиндажах и несли большие потери. Советские войска предприняли контрнаступление… их 42-я и 45-я армии штурмом пытались прорвать кольцо блокады. 23-я армия пыталась укрепиться на южном берегу Ладожского озера, чтобы обеспечить снабжение города по озеру. В Ленинграде начался голод…

— Когда прибудут грузовики? — спросил он доктора Руннефельдта, обгладывая куриную косточку. У него было хорошее воспитание, в отличие от английского короля Генриха VIII, который бросал обглоданные кости через плечо.

— Двенадцатого, — коротко ответил доктор Руннефельдт.

— Мы успеем к этому времени?