Уйти от погони, или Повелитель снов

И прошел бы дальше, крича: «Вода! Хорошая ключевая вода! Сладкая вода!» – если бы Мардух не возмутился и не закричал:

– Поганый пес! Ты облил меня, теперь пыль сядет на мой хитон – и он станет грязным. Ты должен заплатить мне за стирку или купить новый хитон!

На что Маздак ответил:

– Пес – друг человека, потому поганым он быть не может. Но коли ты, ростовщик, хочешь из-за обычного пустяка сделать меня своим должником на всю жизнь и рабом своим, ибо знаешь, что денег у меня на новый хитон для тебя нет и никогда не будет, то вот, что я тебе скажу… – наклонился над ухом Мардуха и прошептал: – Я знаю твою тайну… Я донесу о ней царю царей…

В ужасе и в великом смятении бросился Мардух прочь от смеющегося ему вслед водоноса. Ибо не было в Персии большей опасности, чем попасть пред светлые очи царя царей. Гневом своим пресекал он существование целых племен и народов. И что уж тут – один из родов недавно выкупившихся из неволи иудеев?

В ту же ночь вошел Мардух в сон Маздака, дабы прознать то сокровенное, что стало известно проклятому водоносу и может погубить потомков Иосифа.

Однако увидел там солнечный день, прекрасные дворцы и запруженные богато одетым, смеющимся народом улицы, самого Маздака, разбрасывающего золото людям.

И тогда Мардух понял, что делать ему…

Он вошел во сны нескольких друзей Маздака, такой же голытьбы, как и он сам, обучил их словам, которыми они должны были прельстить Маздака на поднятие бунта против царя царей. Припрятал основное богатство, малую часть разменял на золото, серебро и медь, засыпал деньги в сундуки с виду большие, но совсем не емкие… Скупил большое количество зерна и муки, спрятал их в тайных складах в старых пещерах, поставил в охране верных иудеев. Словом, когда народ повалил грабить и жечь Персеполь, единственным богачом, готовым к встрече толпы, был сам Мардух. И потерял он при погроме ровно одну треть своих богатств, которые, к тому же, сам и раздал бунтовщикам.

Прошел год – и народ стал проклинать еще недавно так любимого ими Маздака и восхищаться мудростью и неслыханной щедростью Мардуха. Ибо первый жил во дворце царя царей и был там сыт и пьян, а весь народ персидский мучился от недоедания и нехватки хлеба. Мудрый же Мардух нашел способ прокормиться, ел сам и раздавал хлеб голодным. И теперь Маздака охраняли верные воины, а Мардух ходил по городу босой и безоружный, ему кланялись встречные люди по своему желанию и с чувством благодарности в сердце.

И случился день, когда гнев народа переполнил чашу терпения – и снес Маздака с престола, а потом и казнил его. Вернулся на трон царя царей потомок великого Кавуса. Вернулись на свои посты чиновники, солдаты, офицеры и надсмотрщики, засвистели плетки, началась работа в штольнях и на полях, в ремесленных мастерских, потекли деньги от налогов в царскую казну, а оттуда – в сундуки Маздака, ибо знал новый царь царей, кто и за какие суммы вернул ему трон, возвращал ростовщику долг свой, равный трехкратному расходу Мардуха. И чтобы ускорить возвращение денег, начал войны с соседями…

Одним словом, восстание Маздака, если считать и доходы от продаж его пекарнями лепешек в Персеполе и в других городах Персии, увеличили состояние семейства Мардуха семикратно. И теперь уже бывший оборвыш-ростовщик, живший в лачуге рядом с грязной канавой на краю Персеполя, имел собственные покои в царском дворце и стоял по правую руку от властителя Персии, давал указания устами царя царей: кого казнить, послать армию для усмирения бунта или для захвата соседей, ввести новый налог или устроить погром невесть откуда взявшихся в Персии армян, у которых всегда есть припрятанные на черный день деньги.

Вот о чем мне следовало вспомнить, когда я проснулась после первой встречи с Повелителем снов. Но отец не предупредил меня о возможности подобной встречи – я я историю эту, как и продолжение ее, хоть и не забыла, но со случаем, касающимся меня, не соотнесла. Подивилась наличием такого чудища – и все. Повелитель снов! Подумаешь…

Глава тринадцатая

София и Повелитель снов

Я лежала на руках осторожно несущего меня по грязному темному Парижу гвардейца и одновременно стояла посреди нагромождения камней с синеющей на горизонте лазурной полоской Мертвого моря и с изломанной грядой черных от солнечного жара Синайских гор.

Я знала это место, ибо здесь один из моих предков прошел твердой поступью во главе своего легиона на Иерусалим и установил власть Рима над страной садукеев и фарисеев, верующих в Бога единого, но совершенно по-разному, а потому ненавидящих друг друга больше, нежели народы, которые исповедовали многобожие. Никаких источающих мирру смоковниц, манн небесных и прочих чудес природы, встречаемых моим предком в этих краях, я не обнаружила. Лишь солнце, камни и две полоски – лазурная и черная – на далеком горизонте, подрагивающие в мареве восходящего воздуха.

Зато увидела стоящего в десяти шагах передо мной беловолосого старца с посохом в руке и в белой хламиде. Лицом это был другой старик, но очень похожим.

– На колени! – прорычал он. – И кайся!

И камни под ногами моими отозвались эхом, словно скалы в глубоком ущелье.

– На колени! – Повторил он грозным рыком. – И кайся!

Горизонт за спиной старца окрасился красным светом – и принялся медленно багроветь, словно набухать кровью. С двух сторон от нас стал мир сужаться, словно оматериализовавшийся мрак. Звуки в нем глохли – и голос старца будто отталкивался от них и многократно вонзался в уши, скреб там и давил в мозг:

– Кайся!.. Кайся!..

Вопль сей не показался мне страшным. Я поняла, что нахожусь во сне, что вольна напрячь силу воли – и проснуться, открыть глаза и ощутить себя на руках великана Порто посреди пропахшего помоями Парижа. И старец сей меня не веселил даже, казался мне лишь любопытным. Потому я ответила:

– Полно куражиться, старик. Говори, что нужно тебе, и я просыпаюсь.

– Ты не проснешься никогда! – услышала я грозный ответ. – Ты пленница Повелителя снов!

– Надолго? – улыбнулась я.

– Навеки!

Я рассмеялась – и попыталась распахнуть глаза.

Веки оказались смеженными, сил на то, чтобы раскрыть их, у меня не оказалось. Я просто не чувствовала своих век.

Тогда я решила помочь им руками – и руки не послушались. Точнее те руки, что были у меня лежащей на руках Порто, висели, как плети, а те, что оставались во сне, деть и легли на лицо и пальцами едва не выкололи мне глазницы, но не заставили меня по-настоящему проснуться.

– Ты убедилась? – спросил старик. – Это – только начало. Я тридцать лет искал способа подчинить тебя своей воле во сне – и вот свершилось! Сама великая София Аламанти у меня в плену! Ты слабее меня, несчастная гордячка, и тебе придется принять мои условия. Или умереть.

Он гордился собой. Он думал, что я по сию пору не знаю, кто он.

– Ты опоздал, Иегуда, – сказала я. – Еще два-три дня тому назад ты смог бы удивить меня и попытаться со мной сразиться. Но сейчас я готова к встрече. Потому что я знаю, кто ты, почему ты здесь и что ты хочешь от меня. А ты не знаешь, откуда это мне известно, почему я позволила тебе заманить себя в твой сон.

– Ты не собьешь меня, Аламанти! – произнес старик полным торжества голосом. – Ты попала в мир снов по моей воле! Я сильнее тебя!

При этом он широким и плавным движением переместил ногу сначала вбок, потом вперед, одновременно посох свой вознес над левым плечом так, что стал похож на того китайца Фу, с которым я упражнялась в способах боевой борьбы кун-фу во время плавания на пиратском корабле по морям и океанам. Все эти танцевальные «па», красивые, отточенные, отработанные долгими часами тренировок движения нужны были китайцу и этому старику того лишь ради, чтобы сконцентрировать сознание свое и волю, собрать напряжение всех мускулов направленными в одну точку, а потом нанести один-единственный, но действительно сокрушающий удар, способный раздробить любую человеческую кость или даже череп. Забава для плебейского сословия, способного лишь на взбрык в ответ на окрик хозяина, иногда на мятеж, всегда приводящий к признанию рабом своей вины. Такими методами могут бороться ничтожества между собой. Но не с Аламанти.