Золотой выкуп

Бледный, дрожащий от страха Мирза Хамид встал с колен: у него забрезжила надежда остаться в живых.

— Где Одинабиби? — спросил Намаз.

— Так я и знал… — простонал вместо ответа хаким.

— Что «так и знал»? Людей ты ставишь не выше мухи или комара. Думал, что все тебе будет сходить с рук: хочешь — оклевещешь человека, бросишь за решетку, хочешь — выкрадешь чужую дочь и обесчестишь! — До сих пор Намаз усилием воли сдерживал себя, но ненависть жгучими волнами проходила по всему его существу. Лицо его покрылось пятнами, глаза налились кровью. Он взял Мирзу Хамида за грудки, встряхнул. — Отвечай!

— Не могу… не могу дышать… — прохрипел хаким жалобно.

— Говори, не то удушу, как мерзкую тварь.

— Бек!

— Опять ты за свое! Отвечай, где спрятал бедную девушку? Вот, отпустил тебя. Говори.

— Вы все равно не поверите мне, бек.

— А ты когда-нибудь говорил правду?

— Намазбай, позвольте немного отдышаться. — Мирза Хамид закрыл глаза и, широко открыв рот, задышал глубоко и часто. — И на солнце есть пятна, говорят. Что верно, то верно: я однажды оклеветал вас, обвинив, что вы украли коней, ударил пару раз плетью, предал на базаре сазойи… Не прав я был, затмение на меня нашло. Но сейчас, когда жизнь моя висит на волоске, именем всевышнего клянусь, к похищению девушки я не причастен. И нукеры мои не участвовали в этом темном деле. В прошлую среду, кажется, дай бог памяти, да, в среду, ваш тесть Джавланкул приходил ко мне вместе с тремя джигитами, спрашивал, не я ли украл безвинную девушку. Просил вернуть по-хорошему. Но я и тогда сказал, и теперь повторяю: нет, я не совершал этого злодеяния, нет. Клянусь всеми святыми: эту подлость совершил кто-то другой, но не я.

«Врет, спасения ищет, подлец! — подумал Намаз. — Трус и пакостник. Извивался перед Хамдамбаем, чтобы ему угодить, на безвинного человека руку поднял, а теперь соловьем заливается, чтобы оправдаться. Нет, не убийца я, но кто-то же должен очистить землю от этой нечисти! Хватит ему пакостить…»

— Хаким, — стал медленно вытаскивать Намаз револьвер из кобуры. — Ты мусульманин?

— Алхамдулилло!

— Становись на колени.

— Пожалуйста, бек, что прикажете, то и сделаю.

— Помолись, очисти душу перед смертью.

— Нет, нет! — завопил Мирза Хамид, вскакивая. Нелепо махая руками, словно отгоняя невидимых мух, он стал медленно отступать назад. — Бог свидетель, я не воровал девушку. Клянусь пятью своими детьми, старенькой матерью, бек! Не убивайте меня без вины!

— Значит, не ты?

— Не я, всевышний свидетель! — простер к небесам руки Мирза Хамид. Крик этот вырвался из его груди с такой силой, что на миг даже замолкли птицы, щебетавшие в камышовых зарослях. А Назарматвей, державший коней под уздцы, невольно вздрогнул. Кони встревоженно вскинули головы, навострив уши. «Кончал бы уж скорее, — подумал Назарматвей, теряя терпение. — Сколько ни пытай, все равно не признается, мерзавец. Не на того напали».

— Кто же ее украл?

— Бог свидетель, не знаю, — торопливо ответил Мирза Хамид. — Поверьте мне, с того дня, как был у меня ваш тесть, сам потерял покой, все ломаю голову, кто бы мог это сделать. Я чувствую, Намазбай, это специально подстроено для того, чтобы рассорить нас окончательно, сделать непримиримыми врагами.

— Хамдамбая рук дело?

— У меня нет оснований утверждать, что это он.

— Полицейские?

— Не знаю…

Вспышка ярости Намаза стала проходить, решимость сменилась сомнением. Тлевшая в уголке сознания мысль не допустить несправедливости возгоралась все сильнее, охватывая все его существо. «Возможно, и не он украл Одинабиби, — думалось Намазу. — Решись он на это, разве стал бы называться своим именем? Значит, кто-то спрятался за чужим именем. Кто бы это мог быть? Нет, надо все выяснить до конца, тогда и наказывать. Ведь я сам поклялся бороться против лжи и клеветы, нельзя мне поддаваться слепой ненависти и ярости, приумножая несправедливость…»

— Намаз! — вскричал нетерпеливо Назарматвей. — Да кончай ты с ним скорее! Так мы тут до вечера проторчим!

Намаз убрал револьвер в кобуру, подошел к Мирзе Хамиду, окаменевшему в ожидании.

— Чем докажешь, что не ты украл Одинабиби?

— Голову кладу под заклад! — поспешно ответил тот.

— Назар, принеси из моего хурджина бумагу и карандаш, — приказал Намаз. Потом повернулся к Мирзе Хамиду: — Пиши. «Я, дахбедский управитель Мирза Хамид, не участвовал в похищении Одинабиби, дочери жителя Джаркишлака Джавланкула. В случае доказательства моей вины готов понести заслуженную кару». Написал? Приложи палец.

— Готово, Намазбай.

— Сколько человек находится в тюрьме?

— Привлеченных по вашему делу восемь.

— Пиши. «Я, дахбедский управитель Мирза Хамид, клянусь, что сегодня же освобожу из тюрьмы, находящейся в моем ведении, всех арестованных. Если не исполню свое слово — готов нести наказание». Готово?

— Сейчас, последнее слово. Аллах свидетель, Намазбек, все будут сегодня же освобождены.

— Пиши дальше. «Я, дахбедский управитель Мирза Хамид, даю слово, что освобождаю на целый год от разных налогов все население, находящееся в моем подчинении. Если не выполню этого своего обещания, пусть голова моя будет снесена с плеч долой…»

— Уверяю вас, однако, бек, вам не придется снимать мою голову.

— Это мы посмотрим. Все? Приложи палец.

— Баракалло [42], Намазбек, баракалло. Я знал, верил в вашу справедливость и вот теперь убедился воочию. Даю вам слово, я примусь за похитителей девушки даже раньше вас самих, чтобы совесть моя была чиста перед вами. Только, Намазбек, у меня к вам просьба.

— Говори.

— Я бы просил вас, чтобы в эти дни вы не появлялись в Дахбеде и Джаркишлаке: кругом полным-полно солдат.

— Капитана Олейникова?

— Нет. Из Самарканда прислано много солдат. Теперь я могу считать себя свободным?

— Проваливай. И поскорее принимайся за исполнение твоих клятвенных обещаний.

ГЛАВА СЕДЬМАЯ. СХВАТКА В КУШКУРГАНЕ

Страшно перепуганный Мирза Хамид в тот же день выполнил все обещания, данные Намазу. И был тут же наказан: снят с должности управителя Дахбедской волостью. А наместник Самаркандского уезда полковник Чертов обвинил его в укрывательстве преступника и целые сутки продержал в тюрьме.

Намаз, отпустивший джигитов на осеннюю уборку урожая, все свое время посвятил розыскам Одинабиби. Днем, конечно, он разъезжать не мог. Допросив ночью в спешке нескольких человек, никаких важных сведений он не получил. Перепуганная мать Одинабиби ничего путного не сообщила. Она только все повторяла: «Они были в одежде нукеров, нукеры то были, сынок, нукеры». «Нет, дело так не пойдет, — думал Намаз. — Я должен их достать хоть из-под земли! Иначе как я буду помогать другим, если не могу справиться со своим несчастьем? Не скажут разве, что я трус, потерявший гордость? На чужой роток не накинешь платок. Люди не любят тех, кто не умеет защитить свою честь и достоинство. Никто не пойдет тогда за мной. Нет, я не покину Дахбед, пока не разыщу Одинабиби. Привлекать же к этому делу чужих — недостойно мужчины. Сам должен докопаться до истины, только сам!..»

Однако в волостях Самаркандского уезда, казалось, не осталось уголка, где могли бы безбоязненно скрываться Намаз и его соратники. В каком бы кишлаке они ни появлялись, через час-другой начиналась перестрелка. С кем бы Намаз ни перемолвился словечком, тот на другой день оказывался за стенами тюрьмы…

В тот памятный день Намаз и его приближенные собрались в доме родственника Шернияза, чтобы справить свадьбу последнего. Многие джигиты не успели еще явиться на торжество, не вернулся и Кенджа Кара, который был отправлен оповестить о предстоящей свадьбе джигитов в Эшимаксайской и Челакской волостях.

Кенджа, наскоро сообщив в полицейское управление о сборе Намаза и его джигитов в Кушкургане, поскакал дальше, надеясь, однако, вернуться раньше солдат и успеть известить Намаза о предстоящей опасности.