Опасный беглец

Капитан Бедфорд согласно кивал головой. Он тоже был доволен.

Генри Бедфорд сумел дослужиться до чина капитана, ни разу за пятнадцать лет не перешагнув ров, отделяющий город Бомбей от окрестных джунглей. Всё убранство его бомбейского дома, ливреи слуг, блюда, подающиеся к обеду, – ничем не отличалось от убранства любого среднего дворянского дома на родине, в Англии. На рождество к столу подавался пудинг, точно такой же, как в доброй старой Англии – настоящий рождественский пудинг с миндалем и изюмом и жирный гусь с яблоками.

Капитан привык к своей спокойной жизни в Бомбее, к уютному дому, к тому, чтобы слуга-индус на обходах нес над ним зонтик, а двое босых слуг бежали впереди, для защиты от змей. Он любил обеды в офицерском собрании, где повар с изумительным искусством умел сочетать добрый британский бифштекс с пряной индийской приправой, а после обеда подавали такое вино, какое подают только в Бомбейском артиллерийском… Капитан думал: «Эта жизнь будет тянуться бесконечно, безоблачной, радостной, спокойной полосой…» А Индия?.. Индусы?..

Бедфорд глубоко был уверен, что вся Индия существует только для того, чтобы доставлять англичанам изюм и рис для их рождественского пирога.

– Спокойствие, Дженни! – любил повторять капитан Бедфорд. – Скоро приедем на место.

Теплые капли сырости оседали на платье, на снастях, на разогретых медных поручнях палубы; по ночам в море светились летающие рыбы. Большая Медведица пропала в небе, и Дженни долго искала Южный Крест; ей показали несколько ярких крупных звезд прямо по курсу корабля.

На палубе было скользко от сырости; капитан велел разостлать от борта к борту веревочную сеть, чтобы нога не скользила при ходьбе. Легкий, как тень, шотландец Макферней, в своей белой войлочной шляпе с завернутыми назад полями, с мешком и палкой, как путешественник в походе, шагал от борта к борту. Пес Сам плелся вслед за ним на коротких кривых ногах, тыкаясь в палубу уродливой мордой.

Легким размашистым шагом, маленький, сухой и ловкий Макферней мерял «Оливию» много раз от носа к корме и обратно.

Как-то раз Дженни попалась ему навстречу и отступила в сторону, чтобы дать дорогу. «Что у вас там, в вашем дорожном мешке, мистер Макферней?» – хотела спросить Дженни, и не решилась… Она стояла перед ним, тоненькая, робкая, в зеленом платьице, в светлых косах, аккуратно перетянутых шелковой клетчатой лентой. Макферней успел разглядеть ее глаза, застенчивые и любопытные.

– Добрый день, мисс Гаррис! – сказал Макферней и улыбнулся ей приветливо, как улыбался своим друзьям на нижней палубе.

Только поздно ночью, когда поднималась к зениту молодая луна и светящиеся полосы и брызги на море начинали бледнеть в ее белом, непривычно ярком для северян свете, Макферней спускался к себе. И тогда Дженни вновь слышала странные слова, доносившиеся из его каюты:

«Дар-Чунда… – слышала Дженни, – Сакра-Чунда – Дар… Бхатта-Бхаратта»…

Скоро ветер стих. Паруса бессильно повисли. «Оливия» колыхалась на слабой волне, почти не подвигаясь вперед. Настали мертвые дни, штиль.

Неизвестно откуда на палубе появились крысы. Может быть, на крыс оказывала действие теплая погода, духота, безветрие, оскудение продовольственных запасов на судне, – кто знает? Но только каждый день их становилось всё больше. Крысы ползли изо всех щелей и скоро так осмелели, что начали нападать на людей. Каждое утро в кают-компании рассказывали друг другу страшные истории: крыса откусила поваренку ухо, две огромные седые крысы напали на самого помощника капитана и обратили его в бегство; всю ночь крысы резвились в кубрике и объели у боцмана сапоги и кожаную куртку.

Бедного Макфернея тоже одолевали крысы. Он боялся не за себя: крысы грозили проесть его таинственный мешок. Кожу крысы грызли с особенной охотой. Макферней стал брать свой мешок даже в кают-компанию и за обедом пристраивал подле себя.

– Что вы так усердно бережете? – сухо спросил его майор Бриггс.

– Это мои корни, – рассеянно ответил шотландец.

Бриггс с презрением посмотрел на толстый кожаный мешок, набитый, должно быть, сухими корнями.

«Ботаник!» – подумал майор.

Как-то ночью Дженни услышала спросонок, что кто-то хлопает дверьми и ходит по коридору. Сам повизгивал тихонько, стучал когтями по полу; потом всё затихло. Дженни не спалось, она встала, вышла в коридор… В соседней каюте никого не было. Дженни поднялась по лесенке наверх. На палубе было пусто, молодая луна светила ярко, как в Англии на севере в полнолуние. Неожиданный порыв ветра бросил Дженни прямо в лицо несколько белых квадратиков плотной бумаги, исписанной какими-то значками. Сбоку, из-за судовых шлюпок, до нее донеслось глухое рычание. Дженни повернула туда. Она увидела бедного Макфернея, мирно уснувшего подле шлюпки. Его кожаный мешок лежал рядом. Шотландец хотел уберечь свой мешок от крыс, но не уберег его от ветра. Неожиданно налетевший ветер шевелил листками бумаги, выпавшими из мешка, и разносил их по палубе. Сам глухо рычал у ног хозяина, не смея будить его.

– Мистер Макферней! – сказала Дженни и легко коснулась плеча шотландца. – Мистер Макферней, проснитесь, пожалуйста!

Макферней проснулся и сразу сел. Палуба вокруг него, точно хлопьями снега, была усыпана белыми листками.

– Мои корни!.. – сказал Макферней. – Великий бог, мои корни!..

Он бросился собирать листки.

– Я вам помогу, мистер Макферней, – сказала Дженни.

– Благодарю, мисс Гаррис, благодарю!.. – Руки у Макфериея дрожали. – Корни, мои корни!..

Он торопливо складывал листки обратно в мешок.

– Какие корни?.. – Дженни ничего не понимала. Она видела только плотные квадратики белой бумаги, исписанные непонятными значками: точки, кружки, стрелы, короткие и длинные черточки.

– С каким трудом я добывал их, мисс Гаррис! – сказал Макферней. – Я исходил все дороги и тропы Верхней Индии, пробирался сквозь леса и джунгли от селения к селению Пятиречья, ночевал у пастушеских костров, в лесных хижинах, в кочевьях гуджуров. Я слушал песни народа, я заставлял стариков пересказывать мне древние предания. Вот что я записал!