Андреевский флаг (фрагменты)

– Ладно, други. – Капитан-командор поднял чарку. – Пора и честь знать. По последней. Завтра рано вставать. Еще раз – за Андреевский флаг.

...Синяя звездная ночь затопила Новодвинскую цитадель. Афанасий Крыков, покидая командирский дом, завел «служивскую», и его громкий голос, выводящий тягуче-тоскливые ноты, еще долго был слышен у крепостной заставы.

Лунев по решению капитан-командора «бережничал» в его доме. Сам хозяин уже спал крепким сном.

Григорий глянул на его уткнутую в подушку и закрытую лоскутным одеялом голову, усмехнулся в душе... «Крепок, силен, дьявол, ан укатали сивку крутые горки. А что? Славный, по всему, вояка Сильвестр Петрович... Жаль, не дворянин, да не то беда. Главное, на своем месте... – Григорий вспомнил их разговоры, подвел черту: – Что же, не поклончив Иевлев, суров к воеводе, к другим кривдам и неправдам, в чьем бы обличье они ни были. Не изменит командор знамени, кому присягал... Не той породы он человек, можно на него положиться. Вот крест, такому хочется верить, как самому себе. Воевода князь Прозоровский? Может ли быть такой злодей? Стало быть, может. Как сказал даве Иевлев: “Пусть не врет пустого боярин! Всё те же наветы проклятых наемников, всё те же доносы, всё та же ложь. Ну да ничего, все они, дружки воеводы, нынче сидят под замком, за крепким караулом”. Хм, да уж... за сие самоуправство не погладят по шерсти Иевлева, – с беспокойством подумал Григорий. – Но как иначе? Ежли изменой тянет? Ежли того требует военное положение? Вот и Крыков того же мнения... Ладно, чего там... В чужой монастырь со своим уставом не ходят. Им, право, виднее... Над всеми нами – Его Величество и Господь Бог.

А Крыков тоже молодец, – с удовлетворением отметил Лунев. – Беспокойный уж больно, но молодец. Не мудрен мужик, да киса ядрена. О таких говорят: либо в стремя ногой, либо в пень головой. Ярый до государевой службы – с любого ловкача готов шкуру содрать. Сразу видать – неподкупный. Но другому на таможне и быть нельзя! Вот только до водки страсть как жаден... Меры не ведает... Ну так кто на Руси ее шестом измерял? У нас ведь издревле повелось: “Выпал час – гуляй, дело доброе! Нынче живи, а чего завтра будет – кому ведомо? Солдат, как разбойник – живой покойник...”»

Григорий повернулся к оплывшей свече. Убей, не спалось! Он снял с груди медальон, шелкнул крышечкой и поднес ближе к огню. И снова волнующее тепло и радость охватили сердце.

С белой эмали смотрел на него безупречной кисти портрет Машеньки – ласкающими глазами, в которых, казалось, отражалось небо. На щечках лепестками роз алел румянец; нежная улыбка светилась на розово-малиновых губах, которые точно шептали: «Люблю тебя... Люблю тебя... Люблю...»

«Нет, видит Бог, никто никогда не сможет вырвать из моего сердца твой образ, ангел мой... – Он приложил портрет к губам. – Желанная, родная, единственная моя! Ты только жди и молись...»

Он еще долго любовался прелестным портретом, не в силах закрыть золоченую крышку. А когда закрыл, снова посмотрел на спящего Иевлева, и Григорию стало немного досадно за то, что такой славный человек не знал и не мог разделить того острого счастья, которое испытывал он.

...Было уж глубоко за полночь, когда Григорий смежил веки. Ему снился парк «в голландском жанре»... Невеста Машенька в розовом платье, с белым веером... и милые старики Панчины: серебряные усы графа, от которых стойко пахло сливовой наливкой, и алмазная фероньерка на крепко пудреном лбу Евдокии Васильевны.