Радуга Над Теокалли

— Что за народ эти женщины… дай рабыню, так она не так работает… как будто мне не все равно, как она работает… Это что, воин, которого надо учить воевать? Или у меня нет больше забот, как заниматься домашними делами! Тоже придумала, нашла ещё управителя!.. И что это за рабыни теперь пошли? Воду носить не умеют, есть готовить — отравишься, очаг разжечь — дом сгорит! — Иш-Чель догадалась, что последние слова явно относились к ней, но продолжала молчать, ожидая, что же последует дальше.

Амантлан продолжал сидеть на корточках у весело горевшего очага, через несколько минут он покачнулся, и Иш-чель на какой-то миг показалась, что он свалится в огонь. Очевидно, она тихо ойкнула, чем и привлекла его внимание. Глаза Амантлана открылись, он бросил взгляд через левое плечо, мгновение, и он отметил, что рабыня отмыта и переодета. Кажется, даже вместо её живописной тряпки на голове чистая холстина. Лениво он распрямился и встал, чтобы взять кувшин с водой, стоявший на полке, где Иш-Чель приготовила ему поздний ужин из жареной курицы и маисовых лепешек. От его внимательного взгляда не укрылось, что женщина вздрогнула и невольно сильнее вжалась в стену.

— Перегородка тонкая, женщина, если ты так будешь жаться к ней, то проломишь дыру в комнату моей матери, а еще одного разговора с ней я не выдержу… — Амантлан отхлебнул прямо из кувшина, продолжая смотреть на Иш-Чель в упор.

— Ты, наверное, не ела? Присоединяйся, нам хватит… Хм, я сегодня совсем не в настроении… кстати, по твоей вине. Ты меня боишься?

Получив в ответ только молчание, Амантлан вновь пожал плечами, взял одну лепешку, отломил приличный кусок курицы и направился к ней, с трудом переставляя ноги.

— Послушай, в моем доме тебе нечего бояться, а меня тем более, особенно сейчас — я слишком устал. Эй, может, ты не будешь молчать? — он протянул ей часть своего ужина и терпеливо ждал, пока она соизволит его взять.

— Хм, открою тебе большой секрет — в моем доме не бьют рабов… — он лукаво улыбнулся и продолжил, по-прежнему держа еду, — Вижу, что для тебя это не секрет… А ты не знаешь, что рабы должны выполнять приказы?.. Я тебе приказываю: ешь! Ты должна есть. Говорю: "Работай!" И ты должна работать…

Миролюбивое настроение Амантлана постепенно улетучивалось. Он начал терять терпение. Откусив от отвергнутого рабыней ужина приличный кусок мяса, почти не жуя, проглотил и, уже не скрывая раздражения, мрачно проговорил:

— Ты — рабыня… Ты должна гордиться, что попала в мой дом. Сыта. Одета. Под моей защитой! Ты что, язык проглотила? Приказываю тебе говорить!

— Я — рабыня?

— Да. — Амантлан невольно обрадовался, что рабыня заговорила, ее молчание его угнетало.

— И чему же я должна радоваться? Тому, что ты лишил меня всего?

— Подожди, женщина, ты должна гордиться — ты живешь в доме Амантлана, предводителя храбрых… Я не простой человек… У меня много тлаймати, я немного богат. К тому же ты будешь работать в доме, а не на полях, — Амантлан прикрыл на секунду глаза. До чего же ему хотелось спать! Но умытое лицо рабыни нравилось ему, да и фигура была умеренно округлой. И он решил слегка, только слегка, провести разведку, боясь, что сон сморит его.

— Эй, женщина, не говори мне, что тебе не нравятся богатые мужчины! Никогда в это не поверю. Вам всегда нужно подавать богатого, самого умного, самого смелого… Ха, вот только этого человек добивается в пожилом возрасте! А тебе повезло. Я молод. Я не женат, — голова Амантлана сделала гордый кивок. — Щедр. Добр…

Запнувшееся перечисление достоинств вызвало у Иш-Чель улыбку.

— Я могу даже сделать так, что ты вообще не будешь работать. Да, я богат, и могу себе это позволить, у меня много тлаймати, ну, ты понимаешь, это те, кто платит мне дань…

— Я не шлюха, господин. Это их ты можешь купить, рассказывая о своем богатстве… — Иш-Чель гордо отвернулась. Амантлан совершенно не обратил внимания на ее слова и осторожно дотронулся до её платка на голове, замечая странный испуг. Женщина попыталась увернуться. И, чтобы развеять напряжение, упорно стягивая с неё платок, он пошутил:

— Ты лысая, да? Никогда не видел лысой женщины…

Если бы Амантлан был трезв, то он давно бы уже махнул рукой на эту тряпку на её голове, но выпитое октли делало его развязнее, и решительным жестом он сорвал с неё крепко завязанный платок. Сорвал и опешил. Хмель прошел в один миг, словно боясь обжечься, он коснулся горящих мягких прядей. Теперь ему стало понятно, почему она не может разжигать огонь в очаге, но имело смысл уточнить, чтобы не осталось никаких сомнений:

— Ты — Иш-Чель — Радуга майя? — ей не оставалось ничего, как кивнуть, подписывая тем самым себе приговор. Она внимательно следила за Амантланом, понимая, что все её планы на побег сейчас могут рухнуть, но где-то в глубине души она не хотела расставаться с надеждой на спасение, вновь обращаясь с молитвой к своей богине — покровительнице. Правая рука Амантлана потянулась к переносице, на мгновение задержалась там, но под пристальным взглядом Иш-Чель, резко была отброшена, Амантлан пытался лихорадочно собраться с мыслями.

— Кто знает?

— Твоя мать и, думаю, рабы — майя…

— Моя мать будет молчать… Рабы тоже, может быть, какое-то время… Уверяю тебя, — резко пресек он её негодование по поводу своих последних слов, — за свободу, совсем недолго… В этом мире каждый думает только о себе!

— Как ты можешь так говорить?! Не все такие, как ты!

— Разумеется. Я иногда должен думать не только о себе, но и о других, — он с интересом прикоснулся к её волосам, ощущая их шелковистость. Перебирая пальцами пышные пряди, он наблюдал, как на них играют отблески огня. Его лицо постепенно смягчилось.

— Но речь не обо мне, а о тебе.

— Я — знатная женщина…

— Лучше бы ты была последней шлюхой… Поверь, я совершенно не хотел тебя обидеть! Ты — жена Кинич-Ахава, и этим все сказано. Если надеешься на радушный прием Ицкоатля и старейшин, то не отличаешься глубоким умом.

— И что же меня, по-твоему, ждет? Ты так уверял меня, что я нахожусь под такой сильной защитой! — в глазах Амантлана мелькнула грусть.

— Нет… Жена нашего врага не может быть под моей защитой. Женщина, к сожалению, ты обречена… Тебя заберут у меня после решения совета старейшин и принесут в жертву на теокалли, — грусть в глазах мужчины не уходила. Иш-Чель начала бить дрожь. Амантлан сделал попытку её успокоить, высказав предположение, которое страшно возмутило женщину.

— Может, ты и проживешь, пока я поймаю твоего мужа…

— Ты никогда его не поймаешь!

— Кто здесь сомневается в моем умении?

— Пока ты, своей болтливостью подтвердил только одно лишь звание оратора! — Иш-Чель была напугана обрисованной перспективой, она прекрасно понимала, что Амантлан прав и ни в чем её не обманул. Но очень уж хотелось напоследок ему досадить.

— Эй, женщина, ты меня, кажется, хочешь разозлить, да? Не будь глупой индюшкой, я ведь единственный человек в Теночтитлане, который испытывает к тебе симпатию. Поэтому усмири свой язык! — Амантлан явно обиделся.

— Какая мне разница, испытываешь ты ко мне симпатию или нет, если у меня один путь — на теокалли!

— Ну почему, я ведь еще хорошо не подумал… Скажи, а я тебе совсем не нравлюсь? — изумлению Иш-Чель не было предела, она сдержалась, но ответ получился довольно жестким:

— Совсем!

— Тогда — только теокалли!

— Что ж, у каждого своя дорога!

— Кажется, у тебя она, женщина, никогда не кончается. Жаль, что я тебе не нравлюсь…

— А что бы это изменило?

— Пока не знаю… Вернее будет сказать, я тебя не знаю… — он опять восторженно перебирал её волосы. — Но жаль уложить на камень живую радугу.

— Так помоги мне!..

— Всё дело в том, женщина, что если… я… соберусь… тебе… помочь, — тут он вообще замолчал. Иш-Чель не могла понять, что это: он подыскивает слова или сомневается в разумности своих предположений. Амантлан сделал паузу, потому что сам себе не веря, прислушивался к своим словам, ловил ускользающий их смысл. Не верил, что он может вообще такое произнести, не говоря уже о том, что это необходимо будет претворить в жизнь. Он пытался усиленно прогнать остатки хмеля от выпитого октли, осознавая с трудом, что может такое вообще предположить: