Двенадцать ворот Бухары

— Да пошлет бог удачу моему принцу! — поклонилась она. — В какой счастливый час ваше высочество вспомнили обо мне?

Алимхан, слушая Анбар, усмехнулся.

— Ты святая, тетя Анбар! — ответил он, оторвавшись от книги. — И тебя помню всегда — ив хороший час и в плохой. Иди-ка, посмотри на красавицу!

Анбар, почтительно приложив руки к груди, подошла и увидела изображение обнаженной женщины, которая своими густыми и длинными волосами пыталась закрыть тело.

Видишь? У кого такое лицо, такие губы и глаза? А про тело что ты скажешь?

Не верится даже! — сказала Анбар полушутя-полусерьезно. — Тикую увидишь — от веры отречешься! Да защитит нас бог от этого. Но она действительно красавица!

Говорят, ты знаешь еще лучше этой! И по красоте и по уму ей, нитрит, подобных нет!

О, я многих красавиц знаю. В моих сказках и преданиях есть такие три, что эта ваша голышка недостойна им подать воды умыться… к сказке, а в жизни у нас! — сказал Алимхан, бросив книгу, а дочь Шомурадбека?

Почему ты о ней не говоришь?

Во первых, потому, что дочь Шомурадбека еще мала — ей только двенадцать лет… Во-вторых, сам Шомурадбек — почетный гость вашего отца эмира… Как же можно?

— Эти разговоры мне неинтересны! — сказал Алимхан, махнув рукой. — Ты мне скажи, эта девочка действительно хороша или нет? Я хочу влюбиться в такую красавицу, которая была бы достойна поклонения!

— И в гареме и в подвластной вам стране можно найти все, — что вы пожелаете…

— Ты, тетушка Анбар, знаешь, что мы к тебе благоволим… — сказал Алимхан, рассердившись. — Но всему есть предел! Я тебя спрашиваю о дочери Шомурадбека, а ты мне говоришь невесть что!

Анбар поняла, что выхода нет: Гульшан открыла тайну… Если сейчас и отвести этого теленка, большой бык все равно забодает семью Шомурадбека. Лучше уж из двух зол выбрать меньшее.

— Прости меня, мой господин! Каюсь, я не хотела вам говорить раньше времени, — сказала Анбар. — Дочь Шомурадбека в самом деле выше всяких похвал. Я сама ее высмотрела, но ждала, чтобы она подросла немного, тогда бы и доложила моему принцу; она стоит того, чтобы взять ее в жены и провести с ней всю жизнь!

— Ты высмотрела?! Ха-ха-ха! — засмеялся Алимхан. — Если бы я сам не узнал, если бы сам не спросил, что тогда?..

— Так бы и было! — решительно сказала Анбар, хорошо зная характер наследника. — Если вы мне хоть немного доверяете, то клянусь богом, все, что я сказала, истинная правда!

— Ну ладно, не сердись, — сказал Алимхан. — Мы сделаем так, что и шашлык не сгорит, и вертел будет цел! Понимаешь? Но если ты или Гульшан проговоритесь, то уж не жалуйтесь — я вас уничтожу со всем вашим домом!

— Клянусь! — сказала, низко поклонившись, Анбар. — Но если вы хоть немного верите вашей недостойной служанке, то знайте, что эта семья заслуживает всяческого уважения и почета и роза из их цветника будет настоящим украшением царского тюрбана…

— Ладно, ладно! — сказал Алимхан, встал и вышел из комнаты. Вскоре после этого разговора в Бухаре произошли такие события, что трон эмирский зашатался и не только наследник, но и сам эмир.

Абдулахад был вынужден на время отложить некоторые свои намерения.

В Бухаре было спровоцировано столкновение шиитов с суннитами. Нити от этого события тянулись далеко и привели к вызову в Бухару царских войск из Самарканда и к назначению нового кушбеги. А через год эмир Абдулахад умер, вместо него на трон взошел Алимхан; это было одобрено и утверждено императором России. И новый эмир, успокоившись, приступил к осуществлению «правосудия и справедливости». Российские правители хорошо знали характер «Алима-теленка» и были уверены, что он будет исполнять то, что ему скажут, никакая другая мысль даже не придет ему в голову.

Первое, что выполнил Алимхан, взойдя на трон, — послал сватов к Шомурадбеку, отцу Хамрохон, и, получив согласие родителя, официально сочетался с ней браком, устроив пышную свадьбу с множеством всяких развлечений. Эмиру не понравилось имя Хамрохон, и ей дали прозвище Оим Шо — «сударыня-царица», отвели для нее отдельное помещение во дворце, дали целый штат слуг, окружили царским великолепием. Алим в самом деле страстно влюбился в прелестную Хамрохон. Он совсем позабыл дорогу в свой гарем и даже к матери не заходил; шел прямо к Оим Шо и только с ней чувствовал себя счастливым.

Но Оим Шо вовсе не была счастлива: ни почет, ни богатство эмира не радовали ее.

Сначала она целые дни плакала и сокрушалась. Ее поэтическая натура не мирилась с жизнью, которая ее теперь окружала. С малых лет она привыкла к нежности родителей, воспитывалась на тонких стихах Низами, Саади, Хафиза, и весь быт гарема, все порядки и правила дворцовой жизни казались ей грубыми. Ее сердце жаждало нежной любви, красивых слов, она постоянно мечтала и ждала чего-то. Она считала себя Ширин и искала Фархада, воображала себя Лейли и ждала Меджнуна. С детства строила воздушные замки, а теперь все они были разрушены, все было сметено, ей приходилось покоряться воле эмира.

Часто, проливая слезы, она бранила тетушку Анбар, но и это не приносило ей утешения, только бередило рану. Анбар понимала горе этой красивой и умной женщины и, плача с ней вместе, говорила:

— Видит бог, я этого не хотела, дитя мое! Я желала для тебя другой судьбы, но что поделаешь? Судьба не во власти человека. Радуйся хоть тому, что эмир женился на тебе по закону, сделав тебя законной женой. А если бы он силой взял тебя в гарем, сделал своей наложницей, как сорок других девушек, что бы мы тогда делали?

— Я убила бы себя!

— Ах, — сказала Анбар, глубоко вздыхая, — ты еще ребенок, не знаешь жизни. Если бы судьба отвернулась от тебя и ты искала бы смерти, кто знает, нашла бы ты ее?

Будь благодарна за то, что есть.

Оим Шо, хоть и не была благодарна судьбе, все же постепенно смирилась с ней. Эмир был молод и привлекателен. Оим Шо была его любимая жена. Но тут в гареме, как и следовало ожидать, начались скандалы. Сначала другие жены эмира, а потом и мать его стали ревновать его к ней, возненавидели ее. Страстная влюбленность и привязанность эмира, который предпочитал Оим Шо всем другим, объединила против нее трех старших жен и его мать. Разгорелись интриги, козни, и это отравило ей и без того невеселую жизнь. С ней не здоровались, не оказывали принятых знаков уважения и почтения, не приглашали на вечерние сборища и развлечения, если и приглашали, то с такими усмешками и ядовитыми словами, что пропадало всякое удовольствие. Мать эмира, встречаясь с ней, говорила колкости, смотрела так неприветливо, что Оим Шо совсем извелась. А ведь она не могла не ходить каждое утро здороваться с матерью эмира: хотела не хотела, а должна была идти, а возвратясь, плакала у себя…

Один раз, когда она сидела и плакала, вошел эмир.

Ну-ну, — сказал он улыбаясь, — что еще случилось? Почему столько воды в этих прелестных черных глазках? Нехорошо!

Оим Шо встала, поклонилась и молча села в стороне. Эмир, сидя на кушетке, снова спросил: Что с тобой? Кто тебя обидел, скажи!

Мне вспомнились стихи Бедиля, — сказала Оим Шо.

— Я читал Бедиля, — сказал эмир шутливо, — что-то я не встречал у него плаксивых стихов.

— Есть такие стихи, — сказала Оим Шо твердо.

— Какие же? Ну-ка прочти! Может быть, и я заплачу!

— Вы не будете плакать, это не имеет к вам отношения, вы же…

— Что я?

— Вы — падишах, вы выше всех.

Эмир был доволен и попросил, чтобы она все же прочла ему стихи Бедиля. И Оим Шо прочла без всякого страха:

Эмир засмеялся:

— Это же не касается ни меня, ни тебя!

— Вас не касается, — сказала Оим Шо, — а меня касается. Если бы я, как другие ваши жены, кривила душой, я была бы всем мила — и вам и вашей матушке-государыне.

Эмир опять засмеялся.