Шанхай. Книга 1. Предсказание императора

Опий-сырец поступает в «Уоркс» в апреле. Его взвешивают, а затем перегружают в широкие каменные чаны, стоящие в закрытом складском помещении. По виду опий напоминает черную патоку, но пахнет свежескошенным сеном.

Он пахнет надеждой.

Опий быстро поглощает влагу из воздуха, поэтому перед расфасовкой его необходимо просушить. Для этого как нельзя лучше подходят пыльные ветра, дующие в Гаджипуре в апреле, мае и июне. Едва только наступит сухая погода, коричневую пасту вынимают из каменных чанов и небольшими порциями выкладывают для просушки на плоские деревянные лотки, которые ставят на высокие бетонные тумбы. Со временем на сушильных лотках оказываются сотни галлонов [29] опия. Он перемешивается с помощью специальных мешалок, которые часто ломаются, и тут в дело вступали мы с Макси — с граблями и лопатами. Месяцами на иссушающей жаре мы ворошили наркотик, чтобы ветер как следует продул каждую его унцию.

В эти долгие жаркие дни единственным развлечением для нас служили обезьяны. Хотя на территории «Уоркс» эти животные водились во множестве, они никогда не таскали наркотик из сушильных лотков. Зато они пили из протекавшего поблизости ручья и поэтому постоянно казались немного обдолбанными. Однажды, к концу первого месяца, мы прервали работу, наблюдая за обезьяной, которая явно находилась под кайфом. Она шла на задних лапах по ветке. Дерево росло за стеной, но ветка на шесть или восемь футов заходила на территорию «Уоркс».

Обезьяна почти добралась до конца тонкой ветки, как вдруг издала пронзительный вопль, метнулась вперед и свалилась с высоты примерно тридцати футов, со стуком ударившись головой в твердую землю. Несколько секунд она лежала неподвижно, затем поднялась, улыбнулась нам, полязгала зубами, сделала один шаг… и упала замертво.

Впервые с того дня, как мы покинули Ахмеда и опийную ферму, я увидел улыбку на лице Макси.

Я понял, что причиной, заставившей брата улыбаться, стала вовсе не одуревшая обезьяна. В действиях животного он увидел расчет — умственный и физический. Обезьяна шла по одной тонкой ветке, одновременно хватаясь руками за другую — над ее головой, — тем самым равномерно распределяя свой вес между двумя ветвями — верхней и нижней.

Макси медленно повернулся вокруг своей оси, оглядев весь периметр стен территории «Уоркс». Достаточно близко к стенам росли только три дерева, ветви которых свешивались над огороженной территорией. Одно из них стояло напротив домика «пирожников». «Пирожниками» называли техработников, которые превращали просушенный опий в готовый к употреблению продукт, скатывая из него шарики для курения. Одна ветка дерева простиралась на восемь или девять футов над территорией «Уоркс», а под ней тянулась усыпанная битым стеклом стена. Ветка была такой тонкой, что охранники не стали спиливать ее, видимо полагая, что перебраться по ней на охраняемое пространство невозможно.

— Что ты там увидел? — спросил я его.

Макси ладонью заслонил глаза от слепящего солнца и указал на тонкую ветку.

— Примерно в двенадцати футах над ней расположено переплетение более толстых ветвей — слишком высоко, чтобы до них дотянуться, если только не воспользоваться…

Он улыбнулся и показал на размотанный тюрбан, который один из «пирожников» разложил на крыше домика для просушки.

— Я думаю о том, как распределить вес человека между двумя или даже тремя точками — так, чтобы он не приходился на одну только тонкую ветку, — проговорил Макси, продолжая смотреть на размотанный тюрбан «пирожника».

— Напоминает головоломку, — сказал я.

— Ага, — улыбнулся он и добавил: — Я всегда любил головоломки. Эта не из легких, но в принципе разрешима.

В ту ночь, когда южное небо усыпали звезды, а Макси продолжал трудиться над теорией распределения человеческого веса путем триангуляции, Ричард закончил записывать в дневник все, что он знал относительно источника их будущего процветания — опия.

После того как опий высушен, его переносят в ангар, прессуют в брикеты, заворачивают в промасленную непальскую бумагу [30] и продают честным потребителям под названием акбари. Растворенный в воде или алкоголе, акбари используется преимущественно в медицинских целях. В Индии для бедного человека он является единственным лекарством от малярии, единственным способом вернуть силы в старости, единственным средством получить облегчение от усталости и боли.

— Почему бы нам просто не продавать акбари, братец? — спросил Макси. — Мы могли бы делать это прямо здесь.

— Чтобы ты мог оставаться по соседству с опийной фермой, Макси?

— А почему бы и нет? Чем плохо продавать акбари?

— Потому что продавать облегчение от боли да усталости и продавать счастье — это не одно и то же.

— Что ты имеешь…

— Послушай меня, Макси. Я согласен с тем, что можно заработать кое-какие деньги, торгуя болеутоляющим, но состояние на этом не сколотишь. Никогда. Настоящие деньги лежат там, где продается мечта о счастье. Опиумный дым — вот где настоящие деньги. И никто в Индии не курит опий, это делают только в Китае. Нет, не отворачивайся от меня, Макси. Слушай. Сначала китайцы смешивали опий-сырец с табаком или листьями бетеля и называли это медак. Но медок вызывает у курильщика лишь непродолжительные и поверхностные дремы, поэтому в один прекрасный день какой-то лихой парень, должно быть, сказал: «К черту эту мякину! Я буду курить Тара-Хан» [31] . И начал. Чистый опий подарил ему целый мир мечтаний. Целую вселенную грез. Попытайся понять это, Макси. Мы заняты в бизнесе торговли мечтами, и, если курильщик один раз побывал в нем, он захочет жить там всегда. Вот что мы будем продавать ему, Макси, — возможность грезить бесконечно.

Макси долго смотрел на меня, а затем вернулся к своим «веревочным вычислениям».

Мы с братом гнули спины от рассвета до заката, пытаясь доказать хозяевам, что достойны доверия и нас можно перевести в «пирожники». И вот сегодня, три месяца спустя, наконец пришли муссоны. С началом дождей просушка прекращается, и весь опий перенесли в ангар «пирожников». Перемешивать наркотик больше не было необходимости. Теперь хозяева либо дадут пинка в наши багдадские задницы, либо даруют нам то, что мы жаждем, — работу в ангаре «пирожников».

Целых три месяца мы ворошили опий и строили планы. Подшивали к штанам потайные карманы, наблюдая за тем, как обезьяны перелезают через стены по ветвям деревьев, и копали нору в темном углу у стены, который не просматривался с двух соседних сторожевых башен.

Это произошло, когда мы мокли под дождем во дворе «Уоркс». Дождь шел. Мы стояли. И ждали. А надсмотрщики-индусы издалека смотрели на нас, двух странных мальчишек, гадая, надолго ли нас хватит. Мы стояли так два дня и две ночи без движения и еды. Мы ждали.

Наконец утром третьего дня, прячась под зонтиком, который нес лакей, подошел инспектор.

— Чего вы хотите? Почему вы все еще здесь? У вас ровно минута, чтобы ответить на мои вопросы, а потом я велю охране пристрелить вас обоих, — сказал он злой скороговоркой на хинди с сильным деревенским акцентом.

Я улыбнулся и склонил голову. Первые две фразы, произнесенные инспектором, я не разобрал, но общий смысл был понятен.

— Благодарю вас за то, что удостоили нас своим вниманием, господин. Мы всего лишь хотели бы остаться и работать на вашем замечательном предприятии.

— Но наступил сезон дождей. Нам больше не нужны мешальщики.