Медноголовый

И вот этот самый пугающий Джон Дэниел ждал Фальконера с хлыстом в руке на задней веранде новой правительственной резиденции, угрюмо глядя на дождь.

Удостоив Фальконера косого взгляда, Дэниел ткнул хлыстом в сторону заливаемых водой с неба голых деревьев.

— Дерьмовая примета для нового президента. А, Фальконер? — спросил он резким скрипучим голосом, не утруждая себя приветствием.

— Надеюсь, нет, Дэниел. Как поживаете? Полагаю, ничего?

Дэниел не обратил на потуги собеседника быть вежливым ни малейшего внимания:

— Что думаешь о нашем новом президенте, Фальконер?

— Думаю, нам повезло с ним.

— Звучит, как передовица в «Сентинел». — гадливо сморщился Дэниел, — Господи, Фальконер, да в конгрессе старых США было полно таких рохлей, как Дэвис. Свиная задница больше годится на роль вождя нации, нежели Дэвис. Чем он всех вас покорил? Хотя, отдадим ему должное, он величественен. Только величественность эта — величественность мумии. И как с мумиями до потомков доходят всякие древние бесполезные черепки, так и Дэвис принёс в мир живых мёртвые, засушенные, как он сам, понятия о чести и достоинстве. А нам, Фальконер, не это надо, а напористость. Нам нужны люди, которые способны пойти и выбить из янки дух. Нам надо утопить Север в крови, а не трепать языком с высокой трибуны. Если бы болтовня выигрывала битвы, мы бы уже топтали Мэйн на пути в Канаду. В курсе, что Джо Джонстон был в Ричмонде два дня назад?

— Нет.

— А известно ли тебе, как он о тебе отзывается? — не скрывая иронии, осведомился газетчик.

Он мог себе позволить её не скрывать и «тыкать», беседуя с богатейшим магнатом Юга, способным купить «Экзаминер» дюжину раз. Дэниел знал свою власть. Он формировал общественное мнение Юга, и эта власть давала ему право сидеть в любимом кресле-качалке президента, взгромоздив грязные сапоги на перила веранды, в то время как Фальконер в роскошной полковничьей форме стоял рядом, словно бедный родственник.

— «Герой Манассаса». Вот как. Что ты на это скажешь, Фальконер?

— Очень любезно с его стороны.

Генерал Джонстон по сию пору не знал, что не Фальконер командовал Легионом своего имени под Манассасом, когда янки предприняли обходной манёвр, а майор Таддеус Бёрд, и решение преградить путь врагу майор принял не по воле Фальконера, а вопреки его прямому приказу. Поэтому-то Джонстон с другими гражданами Конфедерации продолжал видеть в Вашингтоне Фальконере бесстрашного героя Юга.

В это поверил и сам Вашингтон Фальконер. Прошедшие после Манассаса месяцы он провёл, разъезжая с докладами о битве по городам и весям от Фредериксбурга до Чарльстона. Он повествовал слушателям о предотвращённом поражении; о катастрофе, обратившейся победой. Драматизма рассказу полковника придавала игра музыкантов из числа выздоравливающих от ранения солдат. Мелодии патриотических песен сменялись имитацией звуков горна, и собравшимся в такие минуты чудилось, что призрачные армии маневрируют прямо за стенами их зала или театра. А когда история достигала кульминации, и судьба Конфедерации висела на волоске, Фальконер делал паузу, давая барабанам изобразить ружейную пальбу и гром канонады, а затем Фальконер вновь размыкал уста, рассказывая о героизме, повернувшем вспять ход сражения. Зал взрывался рукоплесканиями, в которых тонули звуки музыкальных инструментов. Южная отвага побеждала тупую силу янки, и Фальконер скромно улыбался, купаясь в аплодисментах.

Он никогда не утверждал, что он — герой Манассаса, как не утверждал и обратного. Если его спрашивали прямо, он отвечал, что хвастовство не к лицу солдату, при этом касался, словно невзначай, перевязи и с удовлетворением отмечал, как мужчины уважительно выпрямляются, а женщины млеют. Он свыкся с лестью, свыкся со званием героя и правду о том дне загнал в самые глубокие омуты памяти.

— Так ты герой или нет, Фальконер? — требовательно спросил Дэниел.

— Каждый, кто был под Манассасом, герой. — напыщенно ответил Фальконер.

Дэниел, ухмыльнувшись, повернулся к адвокату:

— Ему следовало пойти в законники, да, Делани? Навалил кучу слов, а прямого ответа так и не дал.

Бельведер Делани оторвался от чистки ногтей и добродушно улыбнулся редактору. Скользкому, хитрому сибариту Делани Фальконер не верил ни на грош. Адвокат носил форму Конфедерации, но чем он мог заниматься в армии, полковник и представить не мог. Поговаривали, что Делани — хозяин небезызвестного борделя миссис Ричардсон на Маршалл-стрит и закрытого для посторонних элитного дома свиданий на Франклин-стрит. Если это было правдой, то, собирая стекающиеся в оба бардака сплетни, Делани должен был обладать чрезвычайно глубокими познаниями относительно личной жизни лидеров Конфедерации, и, безусловно, делился сведениями с Дэниелом.

— Герои нам нужны. — Дэниел перевёл взор с Делани на мокрые дорожки и раскисшие овощные грядки сада. От коптильни поднимался дымок. Там для президена коптились окорока, — Слыхали о Генри и Донельсоне?

— Да. — сказал Фальконер.

Форты Донельсон и Генри в Тенесси пали, открыв янки дорогу на Нэшвилль. На востоке северяне нанесли удар с моря, захватив остров Роанок в Северной Каролине.

— А как тебе понравится, Фальконер, — Дэниел вперил в виргинца холодный немигающий взгляд, — если я скажу, что Джонстон близок к оставлению Сентервилля и Манассаса?

— Не может быть! — вырвалось у Фальконера.

Новость поразила его. Слишком много пядей священной виргинской земли уже оккупировал враг, и отдавать ему без боя ещё?!

— Может. — Дэниел подкурил длинную чёрную сигару, сплюнул откушенный кончик и выпустил дым, — Джонстон хочет отойти за Раппаханнок. Считает, что там можно организовать более эффективную оборону, чем под Сентервиллем. Пока решение сохраняют в тайне, то есть о нём известно донельзя ограниченному кругу лиц: Джонстону, Дэвису, мне, тебе и половине ублюдочной армии янки. Можешь предположить, что намерен делать твой вяленый президент?

— Уверен, он, вступив в должность, отменит решение и будет сражаться!

— Сражаться? Ха! Вряд ли Джефф Дэвис знает значение слова «сражаться». Он делает то, что нашамкает ему на ухо бабулька Ли. Осторожность, осторожность и ещё раз осторожность! Вместо драки, Фальконер, Дэвис намерен предложить нам день всеобщего поста и молитв. Каково, а? Мы поморим себя денёк голодом, а Господь Всемогущий взамен снизойдёт к нашим мольбам. Что ж, если Джефф Дэвис хочет поголодать ради Бога, то ради Бога, я не против. Судя по его впалым щекам, пост для него — любимое средство от всех жизненных неурядиц. Но я пожрать люблю. Я привык питаться обильно и регулярно. Ты, Делани, как мне сдаётся, тоже?

— Обильно, регулярно и вкусно, Джон. — хохотнул адвокат, оглядываясь на скрип двери, распахнувшейся на дальнем конце веранды.

Вошёл мальчик лет четырёх-пяти с обручем в руках и несмело улыбнулся чужакам:

— Няня разрешила мне тут поиграть.

Дэниел рявкнул на карапуза (в котором Фальконер предположил старшего сына президента):

— Хочешь плётки отведать? А ну, выметайся отсюда, живо!

Мальчишка убежал в слезах, а редактор продолжил просвещать полковника:

— Мы не только оставляем Сентервилль, Фальконер. У нас нет времени вывезти собранные под Манассасом припасы. Поэтому решено их сжечь. Сжечь! Долгие месяцы мы по крупице, по нитке собирали там еду и снаряжение, как оказывается, только для того, чтобы весной их сжечь и бежать, сломя голову, будто вспугнутые институтки! Но у институток между ног пусто (до первого мужика, впрочем), как и у наших генералов! А нам, Фальконер, нужны генералы, у которых там звенят крепкие медные шары! Генералы с огнём в душе, а не мокрым пятном на брюках! Прочти-ка.

Он достал из жилетного кармана сложенный лист бумаги и швырнул его Фальконеру. Полковнику пришлось наклониться, чтобы поднять лист с покрытого тростниковым матом пола. Развернув, Фальконер увидел, что Дэниел дал ему гранки передовой статьи «Экзаминера».