По воле Посейдона

— Радуйся, — сказал Менедем. — У тебя там ревет леопард?

— Или какой-нибудь египетский мудрец вызвал злого демона из глубин Тартара? — добавил Соклей.

Химилкон потряс головой из стороны в сторону, что у финикийцев означает «нет».

— Ни то и ни другое, господа, — ответил он на эллинском языке, хотя и с горловым акцентом.

В его ушах поблескивали золотые кольца. Чтобы показать, как он расстроен, финикиец дернул себя за курчавую бороду, которая была куда длинней и гуще, чем борода Соклея.

— Проклятая птица прекрасна, но сводит меня с ума!!!

— Птица? — Менедем приподнял бровь, услышав очередной вопль. — Что же это за птица? Голубь с медной глоткой?

— Птица, — повторил Химилкон. — Я не помню, как она называется по-эллински.

Он закричал в сторону пакгауза:

— Хиссалдом! Тащи сюда клетку, я хочу показать проклятущее создание этим достойным молодым людям!

— По-моему, он рассчитывает, что мы купим эту птицу, какой бы она ни была, — прошептал Соклей Менедему.

Капитан «Афродиты» нетерпеливо кивнул.

Из развалюхи донесся голос Хиссалдома:

— Уже иду, хозяин!

Покряхтывая под весом огромной тяжелой деревянной клетки, раб-кариец вышел из пакгауза и поставил свою ношу на землю рядом с Химилконом.

— Вот она.

Менедем и Соклей присели, чтобы заглянуть между прутьями. Очень большая птица со сверкающими синими перьями и удивительным хохолком уставилась на них бусинками черных глаз. Она открыла бледный клюв и выдала еще один вопль, куда более устрашающий, чем все предыдущие, потому что крик этот прозвучал совсем близко.

Потирая ухо, Менедем посмотрел на Химилкона.

— Такого создания я никогда еще не видел!

Хиссалдом выдал наконец забытое хозяином эллинское словцо:

— Это павлин.

— Правильно, павлин! — подтвердил Химилкон с гордостью, которая выглядела бы куда внушительней, если бы ему не приходилось перекрикивать птичьи вопли.

— Павлин! — хором воскликнули Менедем с Соклеем — и возбужденно, и недоверчиво одновременно.

Менедем покрутил пальцем перед клювом птицы и процитировал Аристофана, своего любимого драматурга:

— «Кто ты, птица или павлин»?

— Это самый настоящий павлин. И мой раб может подтвердить это, — заверил братьев финикийский торговец, который, вероятно, никогда не слышал о комедии «Птицы». — И поосторожней машите руками. Он клюется.

— Откуда он? — спросил Соклей.

— Из Индии, — ответил Химилкон. — С тех пор как божественный Александр двинулся туда во главе эллинской армии, на берегах Внутреннего моря появилось столько этих птиц, как никогда раньше. У меня есть павлин и пять пав — они в клетке в пакгаузе. Самки ведут себя тише самца, хвала Ваалу.

— Неужели из Индии? — Соклей озадаченно почесал затылок. — Но в «Истории» Геродота ничего не говорится о том, чтобы в Индии жили павлины. Он пишет об одеждах, сделанных из древесных волокон, об огромных муравьях, которые добывают золото, о самих индийцах с черными головами; кстати, семя их тоже черное. Но ни слова о павлинах. Если бы павлины водились в Индии, Геродот наверняка бы об этом упомянул.

Химилкон пожал плечами.

— Я никогда не слышал об этом эллине, кем бы он ни был. Но мне прекрасно известно, откуда берутся павлины. И если этот твой Геродот ничего о них не говорил, держу пари, он просто о них не знал.

Менедем со смехом сказал:

— С этим не поспоришь, Соклей.

Ему очень нравилось поддразнивать двоюродного брата, который, как порой казалось Менедему, не знал настоящей жизни, черпая свои представления из сочинений различных ученых. Еще раз взглянув на птицу, Менедем спросил торговца:

— А что там за масса перьев? Не похоже, чтобы они росли у него из спины.

— Нет-нет-нет! — Финикиец энергично замахал руками. — Ничего подобного! Это хвост. Просто клетка чересчур маленькая, в ней слишком тесно.

— Все эти перья — хвост? — Менедем снова приподнял бровь. — Да ты нас дурачишь.

— Ну что вы, господа. — Химилкон вытянулся во весь рост — ну просто олицетворение оскорбленного достоинства. — Посмотрите сами, если не верите.

Он повернулся к рабу.

— Открой дверь и выпусти птицу, чтобы показать господам. Они могут стать покупателями, э?

Но Хиссалдому было плевать, станут Менедем и Соклей покупателями или нет.

— Хозяин, смилуйтесь! — взвыл он. — Мне ведь потом придется загонять эту тварь обратно!

— А разве ты сейчас чем-то занят? — заявил Химилкон. — Павлин не улетит, у него подрезаны крылья. Давай же, никчемный лентяй!

Бормоча что-то себе под нос, Хиссалдом присел на корточки и принялся возиться с двумя вставленными в петли бронзовыми крючками, которые держали дверцу на запоре. Но даже после того как раб открыл клетку, павлин не торопился выходить.

— Он глупый, — сказал Хиссалдом, посмотрев на двух эллинов. — Я как раз собирался объяснить вам, что это очень глупая птица!

Но тут павлин наконец-то понял, что случилось, и, издав очередной вопль, ринулся вон из клетки. Менедем удивленно вскрикнул. Он и раньше видел, что птица большая, но никак не думал, что настолько огромная: тело павлина было размером почти с тело лебедя, а хвост… Химилкон не лгал — хвост оказался по крайней мере вдвое длиннее, чем выглядел в клетке.

— До чего же красивый, — выдохнул Соклей.

Хвост и туловище павлина поблескивали в солнечном свете голубым и зеленым.

Менедем кивнул.

— И вправду красивый. Мы никогда…

Он хотел сказать, что они никогда еще не видели в Италии таких птиц, но вовремя прикусил язык. Если Химилкон догадается, как они хотят заполучить павлина, цена его мигом взлетит до небес.

— Ох, ну вот, начинается! — возопил Хиссалдом, когда павлин пустился бежать. — Господа, перережьте ему путь и гоните обратно!

Менедем с Соклеем попытались обогнать павлина, но он увернулся от них, как девушка-флейтистка уворачивается от пьяного кутилы, пытающегося потискать ее на симпосии. А потом пустился прочь с прытью скаковой лошади, визгливо крича на бегу.

Его ноги не были похожи на ноги лебедя или гуся, они скорее напомнили Менедему лапы фазана или дрофы. Оба брата мчались за птицей, а за ними, понукаемый проклятиями хозяина, бежал раб Хиссалдом.

Павлин все время пытался взлететь. Летать он не мог: как и сказал Химилкон, его крылья были подрезаны. Однако каждая попытка, сопровождавшаяся трепыханием и хлопаньем крыльев, прибавляла ему скорости.

— Он бегает быстрее… нас… — выдохнул Соклей.

— Ага… — Менедем тоже запыхался. — Мы можем выставить его на следующих Олимпийских играх, и он запросто выиграет забег.

Он возвысил голос:

— Два обола тому, кто поймает птицу, не помяв ее!

Моряки, рабочие и просто проходившие мимо люди уже вовсю глазели на павлина — а может, их привлекал спектакль: трое мужчин, гоняющихся за птицей. Теперь же возможность заработать заставила целую толпу тоже припустить за павлином, и его окружили со всех сторон.

Один из обнаженных моряков схватил беглеца.

— Я его держу! — торжествующе закричал он.

Мгновение спустя моряк закричал снова, на этот раз жалобно:

— О-ей-ей! Помогите!

Павлин ударил его большими когтистыми лапами и ободрал кожу. Потом начал бить крыльями. И наконец сильно клюнул бедолагу.

— О-ей-ей! — снова завопил моряк, выпустив свою добычу.

— А ведь Химилкон предупреждал, что эта тварь может оттяпать палец, — сказал Соклей Менедему.

— Парня клюнули не в палец, — ответил Менедем. — И ему еще повезло, что ему этоне оттяпали!

Теперь, казалось, никто не горел желанием приблизиться к павлину. Стоявший у дверей своего пакгауза Химилкон закричал:

— Гоните его сюда, обратно!

Люди просто горели желанием это сделать. Вопя и размахивая руками, швыряя в павлина галькой — однако оставаясь при этом на почтительном расстоянии, — они ухитрились завернуть птицу, так что теперь она бежала к финикийскому торговцу, а не от него.

— Этот урод вознамерился поймать павлина сам! — сказал Менедем, все еще несясь по пятам за птицей.