Легенда о гетмане. Том I (СИ)

Украйна тихо роптала, но ропот тот не слышен был в Варшаве. Польские вельможи, проводя время в пирах и забавах, были уверены, что казацкой вольнице наступил конец. Разгромив восставших под Кумейками, польный гетман Потоцкий посадил захваченных в плен запорожцев на колья по всей дороге до самого Днепра. Запорожье притихло, а без поддержки Запорожской Сечи недовольство холопов панским своеволием не представляло угрозы. Не было оснований опасаться и реестровых казаков. Их вольности были урезаны, они потеряли право избирать своих полковников и старшину, до недавнего времени командовали ими польские комиссары.

Правда, в народе поговаривали, что не все ладно и в самом польском королевстве, мол, король стоит на стороне казаков и хочет укротить вельмож, но сейм против него. Ходили слухи, что король готовится к войне с Турцией, для чего послал старшим реестрового войска полковникам Барабашу и Караимовичу много денег на постройку «чаек», а также возвратил казакам их привилегии. Заслуживающие доверия люди рассказывали, что по королевскому поручению года два назад бывший войсковой писарь Зиновий Богдан Хмельницкий, или Хмель, как его звали в казацкой среде, сформировал и отправил во Францию сводный полк из двух с половиной тысяч казаков, которые воевали в войсках принца Конде. Кое‑кто из них уже возвратился на Украйну, и теперь в шинках за ковшом оковитой вспоминал о жарких боях у Дюнкерка под командой отчаянно храбрых полковников Ивана Сирка и Ивана Золотаренко, а также неукротимого и свирепого запорожского атамана Максима Кривоноса.

Что в этих слухах и разговорах было правдой, а что выдумкой, того достоверно не знали не только поспольство и простые казаки, но даже шляхтичи, постоянно проживающие на украинной территории. Однако, дыма без огня не бывает и что‑то за всем этим скрывалось, так как совсем недавно в Варшаве разразился крупный скандал – вельможи обвиняли главного королевского советника канцлера Оссолинского чуть ли не в государственной измене, а сейм запретил королю Владиславу 1У набирать к себе на службу иноземных солдат. Поговаривали, что этим решением он был просто взбешен, так как деньги наемникам уже были выплачены за счет средств, полученных королевой от продажи своих драгоценностей.

Произошли новые назначения и в руководстве реестровыми казаками. Барабаша опять понизили с черкасского полковника до войскового есаула при польском комиссаре Шемберге. Хмельницкий, совсем недавно восстановленный в должности войскового писаря, вдруг не понятно по какой причине снова стал сотником, а отношение к нему черкасского старосты Александра Конецпольского резко изменилось. Жители близлежащих к Чигирину сел и местечек рассказывали, что особенно взъелся на него чигиринский подстароста Чаплинский. По слухам, дошло до того, что люди подстаросты избили одного из его сыновей так, что тот даже умер от побоев. Старые казаки, передавая друг другу эти известия, приговаривали: «Ой, не простит Хмель этого злодейства Чаплинскому, не простит».

Все они знали Хмельницкого не один десяток лет и мало кого уважали так, как чигиринского сотника. Рассказывали, что еще при коронном гетмане Жолкевском он волонтером участвовал в сражении под Цецорой, где нашел свою смерть и знаменитый польский полководец и отец Богдана – Михаил Хмельницкий. Сам он чудом остался жив, но попал в турецкий плен и два года провел в Царьграде и в Крыму. После возвращения на Украйну первый гетман реестрового войска Михаил Дорошенко включил его в реестр, хотя претендентов тогда было в три раза больше, чем могло быть записано в казаки. Дорошенко сделал правильный выбор, так как вскоре Богдан приобрел такой авторитет даже у запорожцев, что они сделали его своим наказным гетманом и в 1629 году выступили под его началом в морской поход на Царьград. По возвращению домой он был произведен в чигиринские сотники и ходил с вновь избранным королем Владиславом 1У к Смоленску, осажденному царскими войсками. Там за проявленную храбрость король наградил его своей саблей, ножны и эфес которой были инкрустированы золотом и драгоценными камнями. Вскоре после этого Хмельницкий стал войсковым писарем реестровых казаков, завел много влиятельных знакомств в Варшаве, где не раз побывал по делам службы. Восстания Павлюка, Скидана, Острянина и Гуни, в которых он, как и большинство реестровиков, не принимал участия, тем не менее, негативно отразились на его карьере. В 1638 году на Масловом Броде он лишился своей должности и опять стал чигиринским сотником.

В восьми верстах от Чигирина был у него хутор Субботово, полученный еще отцом в дар от тогдашнего старосты Ивана Даниловича, но поговаривали, что недавно Чаплинский отобрал у него тот хутор. Богдан, якобы даже обращался в Варшаву на сейм с жалобой на чигиринского подстаросту, но так правды и не добился. Возвратившись в Чигирин, он вызвал Чаплинского на поединок, но тот не явился. В последние дни на площадях в Черкассах, Чигирине, Корсуне и Крылеве читались гетманские универсалы о том, что Хмельницкий объявлен банитой и за его поимку была обещана крупная награда, а по обоим берегам Днепра вглубь Дикого поля были направлены казацкие разъезды, чтобы не дать возможности беглецу убежать на Запорожье. Один из таких разъездов, состоявших из десятка полтора казаков Черкасского полка, и сторожил сейчас Хмельницкого в степи неподалеку от одинокого сторожевого кургана…

Вечерело. Багровый край солнечного диска коснулся линии горизонта, погрузив на несколько мгновений всю обширную степь в розовое марево. В сгущающихся сумерках на безоблачном небосклоне прорезались первые крупные звезды.

– А ну, хлопцы, долой с коней, – повелительно крикнул старший разъезда, немолодой уже куренной атаман с вислыми, прокуренными до желтизны усами, подъехав к кургану с подветренной стороны, – тут и заночуем до рассвета.

Выполняя команду, казаки спешились, ослабили подпруги на седлах, стреножили коней и, вытащив из конских ртов железные удила, пустили их пощипать молоденькую траву под присмотром одного коновода. Кто‑то из казаков поднялся на вышку и стал внимательно осматривать окрестности. Немного времени спустя, у подножия кургана с обращенной в степь стороны весело затрещал костер, благо сухих дров, сложенных в отдельный штабель, на его вершине нашлось с избытком – те, кто прежде нес тут службу, оказались людьми запасливыми. Расположившись в свободных позах возле жарко пылавшего костра, казаки приступили к нехитрой трапезе. Горячей пищи готовить не стали, ограничившись вяленой рыбой и черными сухарями. По кругу пошел объемистый корец с горилкой. Сделав из него добрый глоток, казаки передавали его дальше по кругу. Все они были сосредоточены и угрюмы, не слышно было обычных шуток и прибауток. В наступившей тишине только потрескивали дрова в костре, да изредка доносилось пофыркивание и негромкое ржание коней, пощипавших пробивавшуюся из‑под земли молоденькую травку.

– Пан куренной, – прервал, наконец, молчание один из казаков помоложе, обращаясь к атаману, – а что такого натворил батько Хмель, что его ищут по всему краю?

– А бес его знает, – не сразу ответил тот, – сказывают, Хмель выкрал у Барабаша или Караимовича какие‑то письма короля к казакам. Будто бы король в этих письмах вернул казацкие вольности, да Барабаш с Караимовичем скрыли их от войска и от Сечи.

После этих слов куренного остальные казаки придвинулись ближе к костру, чтобы было лучше слышно. Один из них, черноусый, с высоко подбритой чупрыной и горбинкой на крупном носу бросил на атамана пристальный взгляд:

– Так, выходит Хмель рискует своей жизнью ради нас всех, а мы должны его поймать и отдать на поругание ляхам. Если его схватят, то кола ему не миновать.

Старший разъезда криво усмехнулся:

– Ты, Носач, поймай его сначала. Богдан не из тех, кто очертя голову сунется в расставленные ему сети. Он, пожалуй, уже давно миновал Кодак, а дальше ему опасаться нечего.

– А я слыхал, – вмешался в разговор худощавый казак с тонкими чертами несколько смугловатого лица, – будто поймали ляхи нашего батька в Корсуне, где он коня покупал, и взяли под стражу.