Дворянин великого князя

Игумен стоял спиной и не видел Медведева, но Иосиф, стоящий лицом к окну, увидел его сразу. Он улыбнулся, кивнул Василию головой — дескать, коня кормишь — ну-ну, корми дальше — и продолжал говорить, даже громче, чем раньше, будто хотел, чтобы Василий хорошо расслышал его слова.

— Да, отец мой, распустил ты братию до невозможности… Понимаю, у тебя здесь очень трудная служба, но нельзя же допускать такие безобразия — не для того тебя сюда послали.

Отец Сергий дрожащими от волнения руками подвинул Иосифу табурет, а сам сел на лавку. Иосиф взял с табурета подушку, повертел в руках, неодобрительно покачал головой и протянул игумену. Смущенный игумен сунул подушку под лавку.

— Это еще не все, — продолжал Иосиф. — Я не хотел при всех говорить о пароме.

— А что случилось? — испуганно спросил игумен.

— Тебе известно, что иноки, которым ты поручил перевозить путников, переправляют по ночам через реку в обе стороны целые обозы грабителей, получая за это солидную мзду?

Игумен побледнел.

— Этого не может быть, — прошептал он. — Паром всегда заперт, а единственный ключ хранится у меня. Ведь это — рубеж. Редкие путники пользуются нашей дорогой — она в стороне от прямых торговых путей, и все, кто переправляется здесь, проезжают днем, а я сам всегда проверяю, кто они, куда и зачем едут, имеют ли надлежащие грамоты, затем аккуратно записываю все сведения и тут же отправляю их особым гонцом в Боровск великокняжескому наместнику, а другую копию тому человеку, которого ты…

— И правильно поступаешь, — перебил его Иосиф, — однако это все же происходит, и довольно часто. Так было, например, сегодня ночью. Стало быть, злоумышленники изготовили второй ключ, а ты слишком крепко спишь.

Иосиф строго и пристально смотрел на игумена. На глазах старика выступили слезы, игумен сполз с лавки и опустился на колени перед Иосифом:

— Я больше не могу… — горячо зашептал он, утирая слезы. — Батюшка, голубчик, заступись перед митрополитом — я уж сам просил, молил, три грамоты посылал… Пусть меня переведут куда подальше — хоть к пермякам на север — не могу я здесь больше! Это же не иноки — дьяволы в облике человеческом! Думаешь, они испугались сегодня? Только прикинулись! Ты уедешь, и завтра начнется то же самое. У нас ведь не монастырь, а темница — сам знаешь — одни тут сынки боярские да дворяне опальные, бывшие заговорщики да изменники, плаха по ним плачет, но государь пожалел-помиловал, не весть зачем. Ну какие из них служители? Они меня тут уж сколько раз чуть было насмерть не зашибли, вроде ненароком — то крыша часовни неведомо от чего рухнула как раз, когда я рядом стоял, то гадюка ядовитая откуда ни возьмись в мою келью заползла, а то в погреб глубокий лестницу кто-то ночью убрал — одним лишь промыслом и чудом Господним уцелел я… Не на кого положиться, некого призвать в помощники… Всего три старца у нас благочестивых, искренне раскаявшихся и Богу верно служащих — да что они? — слабы, немощны… Всякую ночь: боюсь — уморят бояре окаянные, уже раз отравить пробовали — Бог помиловал… Заступись, батюшка — до конца дней молиться за тебя буду!

Иосиф поднял с колен старого игумена, усадил обратно на лавку и заговорил ласково и мягко:

— Господь послал это суровое испытание не для того, чтоб ты бежал от него, а дабы окреп дух твой. Уже семь лет ты служишь Господу на этом месте, и все мы хорошо знаем, каково тебе приходится. Никто на твоем посту не сумел бы добиться большего, и митрополит не раз говорил, как высоко ценит твой христианский подвиг. Эта обитель стоит на рубеже — она нужна нашей церкви. — Вспомни, сколько богомольцев из соседних литовских земель, где нет поблизости греческих храмов, съезжаются сюда на праздники или даже в будни, просто помолиться. Нельзя оставить их в искушении принять латинскую веру. А то, что иноки здесь… — Иосиф замялся, — ну, скажем, особенные, так это, с другой стороны, даже неплохо. Вспомни, как ты радовался несколько лет назад, когда порубежная война была в разгаре и верховские князья, ссорясь между особой и переходя на службу то к Литве, то к Московии, что ни день нападали на эти земли — как хороши оказались для этого случая твои иноки!

— Как же, как же! — горько оживился игумен. — Этому их не учить, к дракам они с малолетства привыкли. И надо сказать, с тех пор, как отбили мы четыре нападения, никто нас больше не трогал. Я так, радуясь, молитвы творю, чтобы и дальше мир да покой был, а они все сожалеют, что больше это не повторяется. Правду сказать, раньше, когда воевать чаще приходилось и в опасности; жили, так вроде и пили меньше, и молились больше, а сейчас разжирели, распустились, ни молитвой, ни делом не заставишь заняться…

— Вот видишь… А были б они смиренными иноками — что осталось бы от Преображенской обители? Конечно, надо стремиться, чтобы теперь, в сравнительно мирное время, иноки больше отдавались, служению Господу, но не все сразу делается! Терпение, отец Сергий, терпение — через него все великие чудеса творятся… Сейчас, я думаю, тебе надо переменить свое отношение к ним — подумай об этом на досуге. Напуганные моей угрозой, они на несколько месяцев притихнут. Заметь — твоих иноков пугает только одно: если государь узнает о ком-то из них что-либо, предосудительное, немедля бросит в темницу, а некоторых, пожалуй, и плаха не минет. Этим рычагом и действуй, сочетая его с поощрением за добрые дела. Обещаю тебе свою помощь и поддержку, а ты по-прежнему сообщай обо всем, что здесь случается, известным тебе путем. Я доложу митрополиту, что служишь ты исправно, и буду просить о переводе тебя в тихое и спокойное место, как только подыщу достойную замену.

— Благослови тебя Бог, — воскликнул игумен, припадая к руке Иосифа, — и да продлит Он дни твои, и да поможет во всех делах твоих во славу нашей церкви!.

Оба, встав на колени, перед иконостасом сотворили короткую молитву, затем Иосиф поднялся:

— Мне пора в обратный путь, а перед тем я обещал помочь вашему новому соседу, который меня ждет. — Он взглянул через окно на Медведева, который отвязывал Малыша и, казалось, был полностью поглощен своими заботами. Иосиф улыбнулся кончиком рта и направился к выходу в сопровождении игумена. — Советую тебе познакомиться с ним поближе. Я видел его жалованную грамоту и думаю…

С этими словами он вышел, пропустив вперед игумена и плотно затворив дверь.

Мог бы и здесь сказать что это он такое думает…

Медведев вскочил в седло и выехал на площадь перед церковью в тот момент, когда Иосиф с игуменом выходили из дверей.

Остатки огромного костра догорали перед папертью, угрюмые монахи делали вид, что усердно трудятся, убирая замусоренный двор, игумен отдал какой-то приказ — притащили большую колоду и несколько крепких кнутов, двое провинившихся разделись до пояса; дождавшись, когда первый из них лег на колоду, Иосиф попрощался с отцом Сергием и подошел к Медведеву.

— Я готов. Можем идти.

Они направились к воротам. Позади раздался первый удар и приглушенный крик. Медведев обернулся.

— Ничего страшного, — сказал Иосиф, проходя в калитку. — Это еще малое наказание за их проступки. — Потом вздохнул и добавил — Тем более что один только делает вид, что сильно бьет, а другой — что сильно страдает. Я их хорошо знаю. Брат брата не обидит.

Через час они были в Березках.

Картымазов выполнил просьбу соседа — посреди двора стоял грубо сколоченный гроб, от которого пахло душистой сосновой смолой, а в нем кирка и лопата.

Иосиф огляделся с видом человека, который никогда здесь не был, и удивленно спросил:

— Неужели это и есть твое имение? Оно выглядит заброшенным, и кажется, нога человека давно не ступала здесь…

Очень естественно и убедительно.

— Ступала. И не раз! — невозмутимо ответил Медведев. — Похоже, тут всякую ночь проезжает сотня людей. Вчера, например, мне оставили никому не известного покойника. Имение было сожжено в прошлом году, а все обитатели убиты. Теперь великий князь пожаловал его мне, Я только что приехал и еще не успел ничего привести в порядок.