Ахилл

Они успели отойти довольно далеко, когда Менелай зашевелился и наконец с трудом поднял голову, едва ли понимая, что с ним произошло. Тут-то Агамемнон возопил, обращаясь к нашим рядам:

— Данайцы! Вы все видели! Их Гектор не дал свершиться воле богов! По воле богов, Парис должен был умереть, а он — лишь благодаря коварному Гектору — постыдно бежал! Позор ему!

И из рядов грянуло в спину удалявшемуся храброму Гектору и его трусливому брату:

— Позор! Позор!

Он не стал помогать Менелаю поднятья с земли — уж сам встанет как-нибудь, — а побыстрей вернулся к нашему строю и там разразился речью:

— Мои воины! — кричал он. — Только что на ваших глазах свершилось знамение богов! Сам громовержец Зевс направлял меч брата моего Менелая! Поэтому всем вам ясно — боги на нашей стороне! Они желают гибели Трои и вероломных троянцев! Осуществим же волю богов! Станьте плечом к плечу, сомкните ваши ряды! Сейчас же пойдем на Трою! Не страшитесь троянских гоплитов — мы их легко сомнем! Вы же все видели — с нами Зевс!

И в ответ все прокричали дружно:

— С нами Зевс! С нами Зевс!

— Нынче же, — продолжал Агамемнон, — клянусь всеми богами, Троя будет полыхать в огне!

Тут и Менелай подошел шаткой походкой. По лицу его стекала кровь со лба, разбитого щитом Гектора. Но его боевой пыл ничуть не угас.

— Смерть троянцам! — взревел он, потрясая мечом.

— Смерть троянцам! Смерть троянцам! — было дружно подхвачено всеми.

Между тем сотники спешно выстраивали заново ряды, изрядно смешавшиеся за то время, пока наши гоплиты наблюдали за схваткой Менелая с Парисом. Вдруг кто-то взглянул на стену Трои и воскликнул:

— Посмотрите! Елена!

Все устремили взоры туда, куда он указывал.

Там мелькнули белые, как пена, волосы, а все троянки, как известно, черноволосы. Да, это могла быть она, только она!

Тут уж было не до построения. Стали кричать в ту сторону:

— Вышла!

— Совсем стыд утратила!

— Ничего, хоть полюбовалась, как Менелай ее дружка разделывал!

— Жаль, Менелай ему кое-что не отрубил! То, что этой бесстыжей так полюбилось!

— Убежала, бесстыдница! Дружка своего выхаживать заспешила!

Менелай тоже смотрел туда, где только что мелькнули эти волосы. В этот миг страшным было его окровавленное лицо. Некоторое время, застыв, стоял, смотрел... И вдруг, взмахнув мечом и взревев:

— За мной! Вперед! — один, ускоряя шаг, грозно двинулся в сторону троянских гоплитов.

И — сначала только его спартанцы, а потом и все остальные, не достроив боевого порядка, устремились за ним.

— Стойте! Назад! — кричал Агамемнон.

В отличие от своего безмозглого родственника Акторида, он был обучен стратегии и знал, сколь это губительно — безо всякого строя бросаться на правильные порядки гоплитов, на их ощетинившуюся копьями стену из щитов. Да не он один — и я, и все остальные тоже это понимали. Но мы уже не могли остановиться. И остановить нас окриками было так же невозможно, как окриком остановить обвал, уже покатившийся с горы.

...Это была бойня, настоящая бойня, мой милый Профоенор, — то, что с нами устроили троянцы, когда мы налетели на них. Они не успевали сбрасывать с копей пронзенные тела наших воинов, и я видел, как на некоторые копья было нанизано по два, а то и по три воина, ибо задние не успевали увидеть, что бежавшие впереди уже наткнулись на острие и точно так же натыкались на него.

Даже Аякс со своей смертоносной палицей не помог. Почти тотчас нашло его троянское копье и застряло в его огромном теле. Так, с торчащим из груди копьем, и унесли его саламинцы на корабль. Хотя бы, слава Зевсу, остался в живых, иначе потом совсем туго пришлось бы нам без него.

Не помог и воинственный пыл Менелая — его тоже с тремя глубокими ранами вскоре унесли.

И Одиссей с его хитростью не помог: копье не перехитришь.

Даже воля богов, о которой говорил Агамемнон, как видишь, пока что нам не больно-то помогла...

Накатились, как полноводная волна — откатились, как зыбкая пена. А троянские гоплиты стояли непоколебимо, и копья их взывали новых тел.

Понуро убредали мы к своим кораблям. Оставшимся в живых стыдно было смотреть друг другу в глаза. Чтобы так бесславно отступали данайцы, даже не забрав с поля боя тела убитых!..

Когда вернулись к своим кораблям, Агамемнон не стал обрушивать на нас свой гнев — мы и так выглядели, как побитые псы. Он приказал тут же, не тратя попусту времени, рубить колья и огораживать ими подход к берегу. Это означало, все понимали, что надежда с ходу овладеть Троей рухнула, а стало быть, предстоит долгая осада, и никому не дано знать, чем еще закончится она. Могущественна была Троя!

Агамемнон обещал, что нынче же она заполыхает, но ночью у стен Трои заполыхали совсем другие костры, и оттуда потянуло погребальной гарью — это троянцы, сжигали тела наших павших. И то еще было благо — что троянцы решили предать их огню по ахейскому обычаю, а не оставили на съедение псам, чтобы их тени не нашли потом дорогу в царство Аида и оглашали стенаниями дневной мир.

За то благо, как мы узнали позже, надо было славить Гектора: герой смело дрался с живыми, но не осквернял себя, глумясь над телами мертвых.

Ах, почему всевидящие боги об этом забыли и допустили потом глумление над его собственным прахом?.. Ну да про то я тебе еще расскажу...

К следующему утру подул ветер со стороны Трои, и пепел полетел в нашу сторону — все, что осталось от многих, еще недавно жаждавших поживиться троянскими сокровищами.

Сколько еще такого пепла предстояло разнести ветрам!

А где же в это время были Ахилл и Патрокл? — спросишь, наверно, ты.

Так уж случилось, что их обоих тогда среди нас не было.

Почему? Расскажу...

Но только после полуденной трапезы, для которой сейчас самая пора. Эй, Фамария!..

ПОЛДЕНЬ

О пище, войне и любви. — Ахилл и Брисеида. — Доносчики Агамемнона. — "Сладчайшая песня любви". — Похищение Брисеиды.

Трапеза была не столь обильной, сколь изысканной — мясо критских фазанов, дорогая из Эретрийского моря рыба, та, что похожа на змею, а вкус имеет нежнейший, седло барашка, всяческие сыры и множество разных вин; — хозяин то и дело объяснял гостю, какое из блюд каким вином лучше запивать.

— Знаю, — сказал Клеон, — у вас в Эпире основная трапеза бывает под вечер, когда спадает жара. И это, уверяю тебя, неправильно, Профоенор. Вечерняя прохлада приносит отдохновение, которому надо предаваться целиком, — так зачем же занимать эти часы чем-то еще, наподобие трапезы? Кроме того, и прохлада, и трапеза — все это блага, дарованные нам богами. Вот и выходит, что мы, микенцы, вкушаем эти блага дважды в день, а вы, эпирцы, — лишь единожды.

И еще одно благо: вкушая изысканные яства, ты забываешь об изнурительной жаре...

Отведай, непременно отведай этой эретрийской рыбы, Профоенор!.. Ну, как она тебе?

— Восхитительна!

— То-то же!.. А теперь скажи — изнемогаешь ли ты, как прежде, от жары?

— Да я... как-то и забыл о ней...

— О чем я тебе и говорил!

В мире, мой милый Профоенор, существует лишь три вещи, которые помогают забыть обо всем, что снаружи изнуряет плоть, в том числе — о полуденной жаре. И трапеза среди них, увы, лишь на последнем, третьем месте.

На втором же месте — война. Кто в жару битвы вспоминает о жаре полудня?

— А на первом?

— О, на первом!..

...Ах, погоди, мне любопытно то, о чем сейчас говорят наши слепцы. Все это время я их слушаю вскользь; — поверь, любопытно, весьма любопытно...

Слепцы в это время тоже трапезничали под навесом у входа в грот. Их голоса, приспособленные для пения были громки, и все, что они говорили, можно было без труда услышать и тут, в гроте.

— А ту первую стычку под Троей хозяин верно изобразил, — произнес один из них. — У меня рана от троянского копья на груди — как раз тогда получил. Жив остался — и то хвала Зевсу. Тебя там не было?