Мария, княгиня Ростовская

Михаил скрипнул зубами.

— Ясно.

Горячий степной ветер сушил губы и щекотал ноздри. Наверное, в Ростове, где сидит княгиня Мария, уже желтеют первые листья, подумал Даниил, щурясь от степного солнца. Там сейчас «бабье лето»… А в Белозерье, должно быть, уже идут холодные моросящие дожди. Здесь же, в степи, лето и не собиралось уходить.

Как не собираются уходить отсюда полчища Бату-хана.

Обоз великого князя Галицкого и Волынского двигался походным порядком. Впереди маячила разведка, по бокам двигались всадники из боевого охранения. Даниил оглянулся — позади пылил арьергард, прикрывавший хвост каравана. Всё как в настоящем боевом походе.

Князь тяжело вздохнул. Да если бы это был настоящий боевой поход… Там всё понятно. Сила против силы. А тут…

Даниил даже глаза зажмурил, до того явственно встало перед глазами видение: движущиеся по степи несметные рати, колышущийся лес копий… Гигантская, переливающаяся стальной чешуёй змея, подползающая к логову Бату-хана… Пылающий Сарай-Бату, и сам Бату, стоящий перед Даниилом на коленях, с верёвкой на шее… Сладостная картина. Однако несбыточная. Невозможно говорить с Бату, опираясь на силу. Нет такой силы у Даниила. Если бы была, разве поехал бы великий князь в Сарай-Бату за их поганым ярлыком?

Значит, так. Злато-серебро, это само собой. Но нужно заинтересовать Бату-хана, убедить его, что выгоден ему такой вассал, как Даниил Романович. Что при любом другом раскладе земли Галиции и Волыни отойдут к врагам Бату — королю Бела и полякам Конрада. И тогда не видать ему какой-либо дани, а вот крестовый поход, это запросто.

Сделать это, кстати, будет не так уж сложно. Нападение Ростислава тут самое доказательство. Ну а если этого будет мало, то есть и иное доказательство, что не враг Батыю князь Даниил, наоборот — самый что ни на есть друг. Едет вон в повозке подарочек. Сам Бурундай не смог изловить «коназ-ашина», а Даниил смог!

Отряд Даниила Романовича насчитывал до трёхсот воинов. Брать большее количество было разорительно, да и могло вызвать раздражение у самого Бату-хана — никак, с войском сюда явился урус, права качать? Меньше брать тоже было опасно, поскольку в здешнюю степь доносились отзвуки полыхавшей на Кавказе войны.

До Днепра добрались быстро. Перед глазами у князя вновь встала картина нынешнего Киева: заросшие бурьяном руины, уже сильно оплывшие, ямы в земле, крытые камышом — жилища нынешних киевлян… Еле-еле удалось найти паром для переправы коней и повозок. Хозяин парома, высокий вислоусый мужик, был одет в баранью безрукавку на голое тело и холщовые штаны, жена его была в какой-то дерюге… Дети же, пользуясь летним теплом, одеждой и обувью себя не отягощали. Даже девочка лет восьми ходила в костюме Евы. Впрочем, дети тут были пугливы, как лесные зверьки, и при появлении незнакомцев прятались кто куда, выглядывая из укрытий — только угольки глаз тлели в зарослях спутанных волос.

После Киева караван стал забирать всё круче к югу. Места стали оживлённее — новые хозяева степей гнали стада, изредка встречались торговые караваны… Дон пересекли на пароме, составленном из двух больших лодок, связанных вместе крепким настилом из тесовых плах. И тут паромщик был русский, угрюмый чернобородый мужик из пленных. Хозяином же парома был какой-то татарин, которому тот паромщик обязан был платить еженедельно изрядную мзду.

Повозки, составленные в караван, везли богатые дары для самого Бату и нужных людей — слухи о ненасытном мздоимстве в Орде уже были хорошо известны в Галиции и Волыни. Князь Андрей, охраняемый молчаливыми стражами, ехал в надёжных оковах, укрытый от глаз посторонних плетёным верхом повозки и натянутым пологом из толстой холстины. Вообще-то Даниил тоже мог бы ехать в повозке, на войлоке и подушках. Однако истинный воин не должен расслабляться. Верхом и только верхом.

За Доном степь окончательно взяла верх над лесом. Исчезли рощи и перелески, затем и отдельные деревья перестали встречаться. Исчезли даже степные балки с кустами на дне, местность стала похожа на стол — жёлтая унылая равнина, уставшая от беспощадного солнца… Какие-либо строения тоже исчезли, кстати — если не считать редких шатров и юрт, поставленных пастухами.

— Кажись, прибыли, княже! — нарушил молчание один из витязей.

Даниил стряхнул задумчивость, всмотрелся: далеко впереди виднелось бурое грязное пятно, расплывшееся на добрую часть окоёма.

— Сарай это, Даниил Романыч!

— Ну здравствуй, дочка.

Они стояли друг против друга, князь Михаил и настоятельница Евфросинья. Надо же, какая стала, подумал Михаил Всеволодович.

Действительно, мало осталось от той девочки, что когда-то жила в тереме отцовском, в славном городе Чернигове. И даже от той девицы, которую сватал когда-то князь Фёдор Ярославич Суздальский. Словно улетело всё наносное, плотское. Остался один дух, светящийся в бездонной глубины глазах…

Да, постарел, сильно постарел, думала Евфросинья, разглядывая отца. Седой весь стал… Вот руки, пожалуй, те же. Качал когда-то он на руках этих и меня, и Маришку…

И, повинуясь внезапно нахлынувшему чувству, Евфросинья шагнула к отцу, обняла, прижалась.

— Тато!

И враз исчезли мать-настоятельница пресвятой обители и великий князь Черниговский. Остались отец и дочь.

— Тато…

— Ну что ты, что ты, доня… — Михаил гладил и гладил дочку по голове. Клобук сбился, и жёсткая ладонь, привыкшая к поводьям и мечу, скользила по волосам. — Ну не плачь…

Евфросинья оторвалась наконец, от отцовской груди.

— Голодный? Покормить тебя? Сейчас соберут на стол, всех вас покормим…

— Ну, не то, чтобы голодные мы, — улыбнулся князь, — у Ярослава позавтракали плотно. Однако что за воин, ежели отказывается лишний раз перекусить?

Витязи и кмети охранной дружины уже передавали поводья коней монахиням, мимоходом перешучиваясь с ними. Молодые монашки улыбались, глаза их блестели. Трудно идти против природы…

В ожидании обеда Михаил и Евфросинья присели на лавки, врытые под деревом. Пышная зелень уже густо пробивалась жёлтыми листьями.

— Вот и кончается лето… — неожиданно для себя самого вслух сказал князь.

— Так оно, — улыбнулась настоятельница. — Прожили, и слава Богу. А ведь не всем удалось.

Михаил хмыкнул, покрутил головой.

— А помнишь, Филя, как Маришка на баранах-то каталась? Коркой подманит, вскочит верхом и айда…

— Помню, — засмеялась Евфросинья. — Помнится, ты её однажды даже высек за то.

— Было дело! Но самое-то главное, встала она с лавки, подол оправляет, ну я её и спрашиваю: «не будешь больше?» А она мне в ответ: «Не буду, тато, честное слово. А вдруг оно само получится?»

Отец и дочь рассмеялись разом.

— Как она, кстати? Пишет последнее время очень редко, разве что по делам… Вы-то хоть видитесь?

— Заезжает ко мне иной раз. Нечасто, правда. Вот после того как в Орду ездила, раза три гостила…

Михаил поскучнел.

— Да, в Орду… Вот и Данило Романыч нынче в Орду подался. Ярлыка на свои же вотчины просить у Батыги.

Евфросинья помолчала.

— И он, значит…

— Сила солому ломит, дочка.

Снова воцарилось молчание. Откуда-то прилетел жёлтый берёзовый листок, лёг на стол, чутко подрагивая от дуновений ветерка.

— Как Елена Романовна? — нарушила затянувшееся молчание Евфросинья.

— Елена-то? Ничего, слава Богу. Плодовита оказалась Елена Романовна, через год да с животом…

— Стало быть и ты покуда в силе, батюшка, — мягко засмеялась настоятельница. — А от Ростиши вот ни мне, ни Марии писем нету. Забыл нас братец…

— Да молодой он ещё, ветер в голове, — хмыкнул князь. — Нынче вон чего учудил — задумал воссесть на престол галицкий. И Бела Арпад хорош — нет, чтобы осадить зятька, так войско ему на это дело отрядил!

— Слыхала я, — теперь Евфросинья не улыбалась. — Истинно что мальчишка. Хорошо, жив ушёл. Сердце моё скорбит — бьёте вы друг друга, князья великие и малые, как будто и ворогов у Руси святой больше нету…