Месть

Марк сжал губы. Луп был прав. Фест мог задуматься над словами пифии, попытаться понять, что за ними скрывается. А Марк даже не представлял, как бы отреагировал Фест, угадай он правду.

В коридоре послышались шаги, и Марк бросил на Лупа предостерегающий взгляд:

– Ни слова больше! Я не могу допустить, чтобы Фест обо всем узнал.

Луп кивнул, и сразу после этого телохранитель появился в дверном проеме, держа в сложенных ладонях маленькую горящую свечку. Не обращая внимания на мальчиков, он поднес свечку к фитилю лампы и осторожно держал ее так, пока лампа не загорелась. Потом, надув щеки, загасил свечку и после этого закрыл дверь.

– Ну вот. Так-то лучше.

Марк и Луп сели на кровать, а Фест остался стоять. Сложив руки на груди, он молча смотрел на Марка. Наконец он откашлялся, собираясь заговорить, и Марк почувствовал, как его сердце забилось немного быстрее.

– Это было… неожиданно. Я, конечно, знал, что греки обожают всякие драмы и театральные эффекты, но тут был спектакль почище всего, что можно увидеть в Риме.

Марк вскинул брови:

– Спектакль?

– Ну разумеется. Тот низкий голос вначале – это просто какой-то человек говорил в большой раструб. Двери открывают и закрывают слуги, которых не видно в тени по обе стороны входа, и мне очень понравилось появление той женщины в темноте. Весьма театрально, вам так не кажется?

Марк и Луп переглянулись, и Марк кивнул:

– Пожалуй, да.

– Ох, ребята, да вы что? Вы ведь не поверили во всю эту ерунду, а?

Марк смутился. Неужели его просто одурачили? Или во всем этом было нечто большее, чем заметил Фест?

– Они обманывают посетителей храма сотни лет подряд. Устраивают небольшое представление и произносят бессмысленные стишки. Причем все это настолько туманно, что предсказание можно истолковать как угодно и любое событие окажется подходящим под эти слова. Я достаточно повидал разных пророков на улицах Рима, так что знаю, как это делается. Они просто охотятся на легковерных. Огромный храм, сценические эффекты и так далее… Конечно, здесь, в Дельфах, это производит более сильное впечатление, но это все равно все та же самая старая игра.

Марку вдруг стало стыдно. В том, что говорил Фест, был смысл, к тому же Марк и сам видел в Риме немало предсказателей судьбы и знал, что его товарищ говорит чистую правду. Но все равно он не мог объяснить, откуда та женщина в храме могла знать о нем так много. К тому же у него не возникло ощущения фальши в том ужасе, который охватил пифию под конец. Она пыталась освободиться, она изо всех сил старалась выдернуть свои руки… и Марку понадобилось немало сил, чтобы ее удержать. Хотя и не следовало этого делать. И ужас в ее голосе был самым настоящим. Нет, решил Марк. Она действительно что-то увидела, у нее действительно было какое-то видение. Она узнала, кто таков Марк, сын вождя величайшего восстания рабов… А уж если это правда, то, должно быть, и в ее стихах тоже есть нечто…

– А мы теперь благодаря Марку обеднели на пять денариев, – продолжил Фест. Он похлопал ладонью по своему кошелю. – Так что у нас осталось меньше сотни. Если мы снова примемся за представления с дракой, то сумеем растянуть эти деньги на несколько месяцев. Но если мы за это время не найдем твою маму, нам придется вернуться в Рим.

– Нет, – решительно откликнулся Марк. – Я не уеду из Греции, пока не найду ее. Я поклялся своей жизнью.

Фест с грустной улыбкой опустился на корточки, и его лицо оказалось на одном уровне с лицом сидевшего на кровати Марка.

– Марк, я сделаю все, что смогу, чтобы помочь тебе найти ее. Но все равно ты должен быть готов к худшему. Мы можем никогда ее не найти. Ее может даже не быть в живых. И если это так, тебе придется как-то с этим справиться.

– Она жива!

– Да, сейчас мы должны в это верить. Но лучше подготовиться к тому, что это не так. Ты должен подумать и о том, что когда-нибудь тебе придется начать жить собственной жизнью.

– С этим я разберусь, если понадобится. Но я верю, что она жива и ждет меня, надеется, что я ее найду. И я найду.

Фест пристально посмотрел на него и поднялся на ноги.

– Хорошо. Мы сделаем все, что в наших силах, ради ее спасения. Прежде всего мы должны найти Децима и его поместье. Так что давайте сосредоточимся на этом. Через несколько дней мы доберемся до Афин и там поищем ответы на некоторые из наших вопросов. А пока что давайте спать. Вечер был утомительным.

Он шагнул к постели, которую соорудил для себя из запасной одежды всех троих и своего плаща, и улегся. Луп и Марк сняли ботинки и ремни и улеглись на кровать, затрещавшую под их общим весом. Марк повернулся спиной к Лупу и уставился в стену.

– Может, погасить лампу? – спросил Луп.

– Не надо, – быстро ответил Марк, опередив Феста. После переживаний в храме, лишивших его спокойствия духа, мальчику и думать не хотелось о темноте. По крайней мере, этой ночью. – Пусть горит.

– Как скажешь.

Луп отвернулся и сразу задышал легко и ровно. Вскоре стало ясно, что он уже заснул. Марк осторожно перевернулся на спину и закинул руки за голову. Вряд ли ему удастся заснуть так просто. Слова оракула снова и снова звучали в его уме: «А в конце пути окунется в ненависть, кровь и горе; страшную цену заплатит он за такую судьбу…»

Что это могло означать? Чья кровь? Почему горе и ненависть? Какую страшную цену он должен будет заплатить? Марка охватило дурное предчувствие. Неужели его упорные поиски матери могут ввергнуть их всех в какую-то опасность? Неужели на него ляжет вина за смерть кого-то из его друзей, а то и обоих? Или ценой станет его собственная жизнь? Или, что куда хуже, жизнь его матери?

Фест пошевелился и негромко откашлялся:

– Марк, ты должен постараться заснуть.

– Я не могу.

– Это пророчество тебя по-настоящему задело, да?

Марк ответил не сразу:

– А что, тебя это удивляет?

– Я удивлен, нет, я разочарован тем, что ты позволяешь всему этому так тебя тревожить. Вся эта чушь насчет крови, огня и твоего отца… Я уверен, что Тит был отличным солдатом, но, судя по тому, что ты мне рассказывал, непохоже, чтобы он был неким судьбоносным человеком.

– Нет. Пожалуй, нет. Только не Тит.

Марка охватила легкая дрожь опасения. Он всегда говорил о Тите как о своем отце, но никогда не называл его по имени. И теперь, молясь о том, чтобы Фест не обратил на это внимания, Марк приподнял голову и решился посмотреть на телохранителя. Фест лежал на боку, опираясь на локоть, и смотрел прямо на него.

– Марк, мы достаточно долго вместе служили Цезарю, чтобы доверять друг другу не только жизнь, но и правду.

Марк снова почувствовал знакомый холодок тревоги в затылке.

– Скажи, есть ли нечто такое, что ты скрываешь от меня? Может быть, это как-то связано со словами пифии? Иначе почему ты отреагировал так остро? Что это такое, Марк?

Марк закусил губу и попытался поскорее что-нибудь придумать.

– Я доверил тебе свою жизнь, и ты мой друг и товарищ по оружию…

– Но?..

Марк нервно сглотнул. Теперь он должен был солгать, и солгать убедительно. У него просто не было выбора. Если бы он сказал правду телохранителю Цезаря, тот вполне мог бы при первой же возможности сдать его властям.

– Я ведь рассказывал тебе, откуда я родом, и о своей семье… Ты знаешь обо мне все. Всю правду.

– И ты готов в этом поклясться?

– Да, – с трудом произнес Марк.

– Тогда и говорить не о чем. А теперь спи, мальчик.

Фест снова лег на спину, закрыл глаза и задышал ровно. Вскоре он захрапел. Марк завистливо прислушивался к его храпу, ему очень хотелось отбросить все тревоги и спать так же безмятежно, как его старший товарищ.

Его мысли вернулись к словам оракула. Она сказала, что его отец, Спартак, взывает к нему, что Марк – разрушитель и что смерть идет к Риму. Неужели именно такая судьба ему предназначена? И именно к этому его подталкивал Брикс? Марк давно уже не вспоминал о бывшем гладиаторе, когда-то сражавшемся на стороне его отца. Но теперь он задумался о том, как яростно Брикс убеждал его встать во главе нового восстания рабов. На этот раз, обещал Брикс, они добьются победы там, где Спартак потерпел поражение. Как только весть о том, что восстанием руководит сын Спартака, распространится по землям, множество рабов поспешат встать под его знамя, и возникнет такая сила, какой Рим никогда не видывал. На этот раз римские легионы будут сокрушены и раздавлены просто количеством восставших, и проклятие рабства исчезнет во всем том мире, который слишком долго страдал в тени орла – эмблемы Рима.