Первостепь

Он заметил нужное дерево. Молодой крепкий вяз. Его имя Гудящий Крепыш. На его ветке приятно воркует кольчатая горлица. Режущий Бивень не хочет вспугивать птицу, приближается осторожно, но его беспокойство излишне. Горлица вовсе его не боится. Птицы не доверяют только мальчишкам. Если же они видят, что охотник не намерен охотиться, то иногда позволяют даже взять себя в руки.

Режущий Бивень вполголоса приветствует дерево, испросив разрешения, садится под ним и прислоняется спиной к гудящему весенними соками плотному стволу. Над ним раздаётся призывное «гур-гур», голубок подзывает голубку, на охотника не обратил никакого внимания. И он тоже не обращает внимания на воркованье, отстраняется ото всех звуков, ото всех запахов и от солнечной неги. Его спина ощущает, как гудят соки, как восходит вверх сила земли, и его сила также стремится туда. Его воркование будет иным.

Удивительно ровный покой очень мягко охватывает сидящего. Длинные гибкие ноги проросли глубоко в землю и чувствуют всеобщее брожение, мелкую-мелкую дрожь и сырое тепло. Странно. Как много он видит. Спокойно глядит во все стороны высоко-высоко. Над рекой и над степью. Над своими огромными сучьями. Над своими нарождающимися в рыхлой глубине листьями, которые уже видят сны любвеобильного солнца. Какие-то звери бредут по степи… Такие никчемные, суетные. Если б знали они великий покой и баюканье ветра… Белый стервятник парит в синем небе… Некто вдруг видит всю степь уже из поднебесья: травы, кусты, деревья, блистающую на солнце реку с лодками рыбарей, дремучий лес за рекой. А ещё видит далеко-далеко в смутной дали невообразимую пыльную тучу. Там движутся зубры. Тьма тем. Очень долго он смотрит на зубров, крохотных бурых букашек под клубами пыли, а потом видит другую букашку, как будто себя самого, своё смехотворное тело под гордым вязом, беспризорное тело с обычным лицом, только чёрным. Лёгкая рябь пробегает по синеве. Появляется стойбище. Женщина поднимает к светилу младенца, красивая женщина в окружении дряхлых старух. Солнечный лев бредёт по степи. Непобедимый. Хозяин. Тот, кто и ночью хранит лучи солнца в янтарных очах. Неистощимая сила облекает все члены, распирает в груди, наливается в лапах. Чахлые травы трепещут под знойною поступью. Даже разудалый ветер куда-то запрятался. Белые кости в траве пахнут победой. И ещё пахнут громадным медведем. Медведь грозно рычит. Не боится. Но солнечный лев вдруг напрыгнул на грудь и полоснул когтистыми лапами по животу. Неотразимый удар – и враг сокрушён, отлетает. Но почему льётся кровь?.. Молния трахнула перед глазами и всё так нелепо сменилось. Солнечный лев где-то внизу навалился на бурое тело – ударить сверху, ещё раз ударить, ещё раз… Наверное, лев уже мёртв. Не воспринимает ударов. Оставить его. Лететь вверх. Только вверх.

Большеглазый Сыч глядит на него. Раскатал огромные глазищи. Хочет что-то сказать. Говорит. Его жена родила сына. Требует помнить о клятве. Какой такой клятве? Скорее, прочь.

Небесный ведун ещё не заметил пропажи. Не злится. Тогда, может быть, он заберёт бесприютную душу? Ведь пора уже ей отправляться в Красное стойбище. Ведь пора.

Говорят. Много слов. Трудно все сразу уразуметь. Трудно. Но всё-таки можно:

«Об этом надо просить наверху. Мы как черви слепые. Много силы надо иметь, чтобы там сохранять осознание. Принеси достойную жертву. Хочу иметь печень рыжегривого льва!»

Плохие слова. У небесного ведуна несколько ликов. Вот проглядывают огромные глаза, опять станут талдычить о клятве. Нет, теперь глаза маленькие. Круглые, очень злые. Маленькие глаза рогатого. Носорога. Скорее, прочь. Прочь, прочь!

Горлица давно улетела. Высоко в небе парит Белый Стервятник, зарится на далёких зубров. Где-то за сенью кустов бредёт Рыжегривый. Режущий Бивень встаёт, подбирает свой Лук и долго ищет копьё. Но не может найти. Почему-то не может найти, словно оно провалилось сквозь землю. На верхушку вяза садится ворона, смешливо дважды каркает над его поисками – наконец, он и сам понимает, что ворона права. Он пришёл сюда без копья. Он не взял копьё сразу, и это ведь упреждающий знак. Никому он не верит. Никого он не станет слушать. Сам себе голова. А они… Почему они все так хотят силы льва? Почему жаждут оголить степь? Ежели степь утратит силу могучего льва, тогда и двуногие охотники тоже останутся без этой силы. Она перейдёт духам. Значит, уйдёт от людей. Этому – не бывать. Степь зачахнет без гордого льва. Кт станет владычествовать над зверями? Кто сотрясёт ночную тьму грозным рыком? Кто заглушит противные визги гиен? Кто будет гонять табуны лошадей? Кого опасаться могучим быкам? На кого с почтением взирать людям? Не бывать. Не бывать!

Угрюмый Носорог опять дожидается на своём месте. Узнал всё равно. Тщетно. Режущий Бивень так же само складывает на груди руки, продолжая идти вперёд. Никого он не видит. Никого нет. Он проходит как ни в чём ни бывало сквозь леденящее облачко и не желает помнить об этом. Никого нет… Рожь Чёрной Ивы чуть-чуть подросла. Самую малость за этот день.

Сильнейшее чувство голода камнем наваливается на него. Он готов съесть целых полмамонта. Но на последнем шесте остался последний бурдюк с мясным порошком.

Что ж, скоро он снова пойдёт на охоту. На большую охоту. На зубров.

Нужно сразу предупредить старейшин.

****

Сомнений быть не могло. Уста соприкоснулись, она передала своё, а потом, в ответ, обожгло челюсти, нёбо, горло, живот – всё подряд обожгло и закружило, а передавший работяга показался таким забавным, таким смешным усатищем, маленьким усатищем, который стремглав понёсся обратно, чтобы выменять новую дозу. Как можно быстрее выменять. Она глядела ему вслед, и сквозь весёлую дымку пробилась тугая волна, сдавила её, подхватила и понесла. Куда-то прочь понесла. Стало горько внутри, противно и горько. Все её ноги спешили вместе с волной, волочились, цеплялись, но не отставали. Ведь сомнений быть не могло. Нажрались!.. Конец.

Высокие травы уходили верхушками в бездонное небо, иссеченное вдалеке серыми разлапистыми пятнами живых длинных гор. Безалаберный ветер колыхал эти горы, ещё грохотал травами, а где-то там, надо всем, полыхало светило и прочерчивало сверкающей полосой нужный путь. Нужный когда-то. Её путь. Рыжей Воина. Их путь. Нажравшихся. Проклятых.

Волна улеглась, и Рыжая Воин смогла, наконец, остановиться. Её нюх не пострадал, её глаза даже более ярко различали тропу, полустёршиеся отпечатки бесчисленных олухов, каждый такой отпечаток притягивался отдельно и увеличивался, множество-множество их она видела разом и по отдельности тоже. Любой могла выхватить зрением, если чем-то он её привлекал. И могла также выхватить нюхом, обнюхать направленно следы каждого олуха на торной тропе. Но зачем? Противны ей были эти следы, её память взывала к Матери, взывала с мольбой, а Мать, где-то там, в муравейнике, так же отчаянно взывала к ней. Она слышала эти призывы, слышала превосходно и легко могла повторить:

Нажрались! Конец… Прокляты.

Муравьи только кажутся маленькими. Их души такие же, как у всех остальных. Их души тоже способны скорбеть, как способны и радоваться. Муравьиный воин не плачет. Никакой зверь не плачет. Но воин – особенно. Воин может только идти по тропе. Идти с радостью. Или идти с безразличием. Но не свернуть. Никогда не свернуть. Никогда. Даже будучи пьяным. Рыжая Воин была разведчицей. Все муравьи хотят быть разведчиками. Далеко не у всех получается. У немногих. У неё получилось. И теперь она жадно принюхивалась, водила длинными чувствительными усами, прислушивалась всем телом, чтобы снова двинуться по тропе. Двинуться дальше. Двинуться с безразличием.

И она двинулась. Шесть её ног слаженно заработали, засеменили по липкой земле и вовсе не спотыкались, разве что самые задние будто бы чуть отставали, запаздывали, отяжелённые заразой, но только самую малость. Зато усы деловито обнюхивали подножия попутных травин, выискивая вкусный запах старых масляничных семян, тех самых, которых так ждут прозрачные от голода личинки. И перехватчики-работяги ждут тоже для обмена на дозу. Но Рыжая Воин привычно забыла о цели, о том, что – возможно – будет потом, где-то там будет. Она была тут, среди трав, тут и теперь. И она искала вкусные масляничные зёрнышки или любую другую добычу. Любую.