Дикое золото

начала – восхитительный холод в носу, потом он проникает под череп… Вы про что хотите спросить?

– Вы помните Струмилина?

– Коленьку? Еще бы. Он был невероятно милый…

– Он умер… – осторожно сказал Бестужев, подыскивая слова и обороты.

– Вы со-овершенно-о не в курсе-е… – пропела Ольга. – Милый, таинственный Алексис, вы совершенно не в курсе. Вовсе он не умирал. Согласно правилам российской грамматики, «умер» говорят про человека, когда он сам умер. Вот взял сам да и умер. А Коля не умер. Я его застрелила.

– Как? – вырвалось у Бестужева.

– У меня был свой пистолет, я улучила момент, приставила дуло к виску и… нажала. Он был прав – это действительно непередаваемое ощущение. Этот толчок, отбросивший его голову, это ощущение в руке с пистолетом, в мозгу, в воздухе… Алексис, вы никогда не стреляли человеку в висок? Жаль. Это непередаваемо, говорю вам…

– Ольга! – Бестужев взял ее за руку повыше локтя и легонько тряхнул. – Вы понимаете, что говорите?

– Я говорю вам все как было, – сказала Ольга, глядя на него незатуманенным, ясным взором. – Я достала «Байярд»… вы читали про Байярда? Рыцаря? Я, конечно, держала в руке не рыцаря, а пистолет, он только именуется в честь того рыцаря… И выстрелила ему в висок.

– Вы понимаете, что признаетесь в убийстве?

– Господи, Алексис, неужели вы прозаичный? Как жаль, если так. Убийство – это когда пьяный мужик бьет другого по голове топором. А я не убивала, я искала ощущений. Алексис, люди делятся на плебеев и сверхчеловеков. Плебеи живут по скучному смыслу, а сверхчеловеки ищут ощущений и новизны. Это же так просто… Мир – это сонм ощущений, и нужно познать как можно больше…

– Я ведь могу вас арестовать…

– А вот это – фигушки, – сказала она неожиданно трезвым, холодным голосом. – Ну кто вы такой, чтобы меня арестовывать?

– Офицер охранного отделения.

– Ой-ой-ой-ой! – закачала она головой, как китайский болванчик. – Какие ужасти… Я – Серебрякова, Алексис. Папа телефонирует губернатору или кому-нибудь еще и вас разжалуют… а мне будет жалко, вы симпатичный. Вас обязательно разжалуют. Мне – можно. Мне все можно. А вас разжалуют… или придет дьявол и вас убьет.

– Какой еще дьявол?

– Который мне служит, – серьезно сказала Ольга. – Ну, он не всегда мне служит, он иногда требует ему служить, он меня агентурит… но это ведь означает еще одно непередаваемое ощущение и не более того, верно?

– Странное сочетание слов, – сказал Бестужев вслух то, что думал. – «Дьявол» и «агентурит».

– Думаете? Ну, я же не про того дьявола, которого ругают в Библии. Я про своего дьявола, персонального, с которым мы служим друг другу… – она фыркнула. – Это так перепутывается, что не всегда и поймешь, кто кому служит. Знаете, он меня однажды побил. По шее. А потом я его оцарапала, пребольно, вот! И хотела оборвать ему погон, но пожалела – как он пойдет по улице с одним погоном?

– Ваш дьявол – в погонах?

– Ну конечно, непонятливый вы! Я же говорю – он есть, он живой, он настоящий, это я его зову дьяволом,