Галерные рабы его величества султана (СИ)

В камеру ворвался свет. Он зажмурился и сел, прикрывшись руками.

— Что это? — спросил он.

— Ты хотел света? — прозвучал голос незнакомого человека. — Я принес тебе свет. Ты молил разогнать тьму. Или нет?

— Но кто ты? Почему так ярко светит факел?

— Это не факел, Федька. Али не признал меня?

Федор стал привыкать к свету.

— Не признал? — повторил пришедший.

— Степан Силыч? Ты? — Федор искренне удивился старому знакомому. Это был знакомец его отца, стремянной стрелец. Тот самый, которому он подарил саблю, отнятую им в бою у татарского мурзы.

— Я, Федька. Говорил я тебе, что не умрешь ты хорошей смертью. Али не прав был?

— Но откуда ты здесь, Степан Силыч? Ко мне еду токмо турок носил, али ты вместо него стал?

— Ах, и дурак ты, Федька. Да нешто я на старости лет стал бы турке поганому служить?

— Но как попал сюда, Степан Силыч?

— Я теперь всюду бывать могу, Федя. Убили меня поганые. Вот как. Попали мы в засаду устроенную польскими гусарами. Едва пробились. Много наших полегло. И твоих знакомцев тож. Думал я что снова смерти избегнул. А уже возле самого стана нарвались на татар. Они и посекли меня саблями.

— Значит, ты умер, Степан Силыч? — спросил Федор с трепетом.

— Да, Федя. Умер.

— И ты пришел за мной?

— За тобой?

— Если ты мертвый и пришел ко мне — стало быть, и мой черед пришел?

— Нет. Тебе на тот свет рано еще.

— Рано? Но скажи мне, Степан Силыч, неужто мне в этом каменном мешке пропасть суждено? Подохнуть от вшей и грязи?

— А ты такой смерти себе не желаешь?

— Кто такого пожелает? Вот ежели бы в бою смерть принять, так то дело иное.

— Твой смертный час наступит не сейчас и не здесь! Тебе суждено увидеть далекие страны, про которые у нас на Москве и не слыхивали. Ты еще много раз будешь держать в руках саблю. И ты много раз будешь любить ту самую бабу, что приняла тебя на ложе в Крыму.

— Марту Лисовскую?

— Марту, — согласился старый стрелец. — Но тебе не про то думать надлежит сейчас.

— Как мне выбраться отсюда, дядя Степан?

— Время придет и все станет на свои места, Федя….

Удар ноги в бок разбудил Мятелева. Перед ним стоял турок с факелом:

— Вставай, гяур. Тебе повезло. Приказано посадить тебя в другой каземат. Но не вздумай снова брыкаться. Не то останешься здесь до конца дней.

Федор поднялся на ноги.

— Эй! Кузнеца сюда! — прокричал турок. — Отомкни его кандалы.

В каземат втиснулся худой кузнец в грязной чалме и принялся за работу. Вскоре Мятелев был свободен и покинул камеру для смертников.

В новом помещении, куда его бросили, было просторно, и там он увидел Василия Ржева. Федор бросился ему на шею и, мог бы поклясться, что никогда и никому так не радовался.

— Вася!

— Федор! Чего ты? — тот отстранился от него. — Али с ума спятил?

— Вася! Я рад тебя видеть! Если бы ты знал как я рад!

— И я рад. Но ты меня пугаешь.

— Какое это счастье просто поговорить с кем-то. А тем более с другом. Ты не поймешь этого, Вася.

— Да откуда ты свалился, Федор? Где сидел, что стал ценить это?

— Не спрашивай. Не дай те господь попасть в такое место. За веслом галеры в сотни раз лучше будет. Там где я был — живет настоящий страх, Вася. Три дня я там сидел. И три дня смотрел ему в поганое лицо.

— А я все время здесь вот. С чего это пузатый турок решил нас снова вместе свести?

— Попали мы с тобой как кур во щи. И, боюсь, просто так отсюда не вырвемся.

— Не вырвемся? — задумчиво спросил Ржев.

— Второй раз он нам бежать не даст.

— Мне Дауд-бей предложил отправиться в Стамбул.

— Что? — Федор опустился на охапку грязной соломы.

Ржев сел с ним рядом.

— Он знает кто я такой, Федя. Знает.

— Чего знает? — не понял Мятелев.

— Кто я на самом деле знает. Не ты ли сказал ему?

— Чего? Чего я сказать то мог? Я пузатого турка и не видывал. Меня в подземелье кинули, и там я говорил только с тем, кто мне еду носил. А чего он знает то этот Дауд-бей?

— Про то, что я не просто так из Москвы послан и про то, что я не простой ратник дворянского ополчения.

Федор засмеялся.

— Так ты сам много раз про то говорил. Али забыл? И говорил в присутствии Адике.

— Да что она могла понять в том, что я говорил?

— Я те говорил, что не простая это девка. Слушать она умеет, Вася. И не по её ли милости мы к турку в плен снова угодили? Думал про то? — Федор посмотрел на друга.

— Адике? Она сама хотела уйти из плена. Зачем ей это? Попались мы случайно, и она снова стала рабой.

— Как бы не так. Случайно! Скажешь тоже. Нас взяли ночью в горах, когда повстанцев громили в долине.

— И что с того? Не говори плохо про Адике. Даже если она и рассказала чего по слабости своей женской. Пытки испугалась. Что с того?

— Если бы испугалась, Вася. Задается мне, что она с самого начала подослана к нам была. Или забыл, как сам про то думал? Ты же говорил, что она заманит нас в ловушку! Я тогда не поверил тебе, и слушать не стал. А зря. Все, по-твоему, и получилось.

— Да я тогда это все с горяча сказал, Федор. Адике….

— Причаровала она тебя, Вася. И это худо. Но впрочем, мы все равно уже в лапах турка. Скажи лучше, чего он говорил тебе?

— Дауд-бей?

— А то кто же.

— Хочет, чтобы я ему царского резидента в Крыму сдал. И за это обещает нам с тобой пропуск в Стамбул.

— Нам?

— Да. Он и тебя отпустит, ежели я ему все скажу.

— Вона как! — вскричал Мятелев. — Не врет, думаешь?

— Федор!

— А чего? Я и не чаял возможности вырваться отсюда уже.

— Не думаешь ли ты, что я предам моего государя?

Мятелев спохватился. И вправду подземный каземат сделал с ним что-то странное. И сейчас он подумал не о судьбе царского резидента в Бахчисарае, но только о себе лично….

Киев: ставка боярина Шереметева

Боярин Шереметев после поражения русской армии под Конотопом быстро стал подниматься вверх, и царь назначил его одним из командующих своими силами в Украине.

Алексей Михайлович требовал побед, ибо эта война порядком уже истощила силы Московского государства. Казна пустела, и росли налоги. Крестьяне бежали от своих помещиков на вольные земли за Урал и на Дон. По дорогам шалили тати и грабили купцов. То и дело в разные местах царства обездоленные поднимали восстания против воевод и бояр.

Шереметев горел желанием доказать царю свою преданность и был готов разить врагов без всякой жалости. Он мало советовался с другими воеводами и сам выработал план будущей кампании. Возражений боярин не терпел и угрожал воеводам, что если его не станут слушать, он донесет в Москву об измене.

После образования Приказа тайных дел бояре боялись обвинения в измене, и эта мера подействовала. Но не на всех. Начальник стрелецкого гарнизона в Киеве молодой князь Юрий Барятинский часто ругался с Шереметевым и их споры едва не доходили до сабель.

— Я, — говорил Барятинский. — Верный для государя человек! И за его величество готов голову сложить! Кто посмеет мне бросить обвинение в низменных делах?

Полный боярин Шереметев был в прошлом хорошим воином, но в последнее время заметно отяжелел и стал неповоротлив. Хотя руку имел тяжелую.

Князь Барятинский был наоборот молод, строен и необычайно подвижен. Опыта боевого имел мало и за то Шереметев постоянно корил его. Все знали князя Юрия как книжника читавшего многие военные трактаты. Он изучал войны древности и его отцу целого состояния стоили книги по военному делу.

Вот и сейчас он развернул перед Шереметевым и воеводами карту земель Войска Запорожского и пытался доказать что боярин не прав.

— Наше положение уязвимо, — говорил Барятинский. — И не стоит нам повторять ошибок князя Пожарского. Всем памятен его печальный пример. Он под Конотопом на себя токмо понадеялся.

— Снова яйца учат курицу, — ответил Шереметев. — Ты князь, сколь ден в войске?