Завоевание Англии

— Твой ответ утешителен, — сказал Малье. — Благодарю тебя, почтенный сакс!.. Ты говорил как отважный и честный воин; если нам придется умереть под мечами, как надобно предвидеть, я сочту большим счастьем пасть от твоей руки. Я способен любить после верного друга исключительно только отважного врага.

Вебба невольно улыбнулся; нрав молодого рыцаря, его беззаботная речь и наружность пришлись ему по вкусу, несмотря на его предубеждение против норманнов.

Малье, ободренный этой улыбкой, сел к длинному столу и приветливо пригласил Веббу последовать его примеру.

— Ты так откровенен и приветлив, — обратился он к нему, — что я хотел бы побеспокоить тебя еще двумя вопросами.

— Говори, я их выслушаю!

— Скажи мне откровенно, за что вы, англичане, любите графа Годвина и хотите внушить королю Эдуарду ту же приязнь к нему? Я не раз уже задавал этот вопрос, но в здешних палатах едва ли дождусь ответа на него. Годвин несколько раз внезапно переходил от одной партии к другой; он был против саксов, потом против Канута, Канут умер — и Годвин уже снова поднимает оружие на саксов; уступает решению Витана и принимает сторону Гардиканута и Гарольда, датчан. В то же время юные саксонские принцы Эдуард и Альфред получают подложное письмо как бы от своей матери, в котором их настоятельно зовут в Англию, обещая им там полнейшее содействие. Эдуард, повинуясь безотчетному чувству, остается в Нормандии, но Альфред едет в Англию… Годвин встречает его в качестве короля… Постой, выслушай далее! Потом этот Годвин, которого вы любите, перевозит Альфреда в Гильфордскую усадьбу — будь она проклята! В одну глухую ночь клевреты короля Гарольда хватают внезапно принца и его свиту, всего шестьсот человек, а на другой же день их всех, кроме шестидесяти, не говоря о принце, пытают и казнят. Альфреда везут в Лондон, лишают его зрения — и он умирает с горя!.. Если вы, несмотря на такие поступки, сочувствуете Годвину, то, как это ни странно, но все же возможно… Но возможно ли, любезный посол, королю любить человека, который погубил его родного брата?

— Все это норманнские сказки! — проговорил тан с некоторым смущением. — Годвин уже очистился от подозрения в этом гнусном убийстве.

— Я слышал, что очищение это подкреплено подарком Гардиканута, который, по смерти Гарольда, думал было отомстить за это убийство; подарок будто бы состоял из высеребренного корабля с восьмьюдесятью ратниками, с мечами о золотых рукоятках и в вызолоченных шлемах… Но оставим все это.

— И подлинно, оставим, — проговорил, вздохнув, посланник. — Страшные то были времена, и мрачны их тайны!

— Но все-таки ответь мне; за что вы любите Годвина? Сколько раз он переходил от партии к партии и при каждом переходе выгадывал новые почести и поместья. Он человек честолюбивый и жадный, в этом вы сами должны сознаться; в песнях, которые поются у вас на улицах, его уподобляют терновнику и репейнику, на которых овца оставляет шерсть; кроме того, он горд и высокомерен. Скажи же мне, мой откровенный сакс, за что вы любите Годвина? Я желал бы это знать, потому что, видишь ли, я предполагаю жить и умереть в вашей веселой Англии, если на то будет ваше и вашего графа согласие; так не мешало бы мне знать, что делать для того, чтобы быть похожим на Годвина и, подобно ему, завоевать любовь англичан?

Простодушный тан казался в полном недоумении; погладив задумчиво бороду, он проговорил:

— Хотя я и из Кента, следовательно из графства Годвина, я вовсе не принадлежу к числу самых упорных его приверженцев; поэтому-то, собственно, он и выбрал меня в переговорщики. Те, кто находится при нем, любят его, вероятно, за щедрость в наградах и покровительство. К старости великого вождя благодарность льнет, как мох к дубу. Но что касается меня и моей братии, мирно живущей в своих селах, избегающей двора и не вмешивающейся в распри, то мы дорожим Годвином только как вещью, а не как человеком.

— Как я ни стараюсь понять тебя, — сказал молодой норманн, — но ты употребляешь выражения, над которыми задумался бы мудрый царь Соломон. Что разумеешь ты под Годвином как вещью?

— Да то, выражением чего Годвин служит нам: мы любим справедливость, а каковы бы ни были преступления Годвина, он был изгнан несправедливо. Мы чтим свои законы — Годвин навлек на себя невзгоду тем, что поддерживал их. Мы любим Англию, а нас разоряют чужеземцы; в лице Годвина обижена вся Англия и… извини, чужеземец, если я не закончу своей речи!

Вебба взглянул на молодого норманна с выражением искреннего сострадания и, положив свою широкую руку на его плечо, шепнул ему на ухо:

— Послушай моего совета и беги!

— Бежать?! — воскликнул рыцарь. — Да разве я надел доспехи и опоясал меч, чтобы бежать, как трус?

— Все это не поможет! Оса зла и свирепа, но весь рой погибает, когда под него подкладывают зажженную солому. Еще раз говорю тебе: беги, пока не ушло время, и ты будешь спасен, потому что если король послушается безрассудного совета и вздумает разделаться с этой толпой оружием, то не пройдет дня, как не останется в живых ни одного норманна на десять миль вокруг города. Помни мои слова, молодой человек! У тебя, может быть, есть мать… не заставь же ее оплакивать смерть сына!

Рыцарь приискивал саксонские слова, чтобы вежливо высказать негодование на подобный совет, и хотел было возмутиться на предположение, будто он мог послушаться его из сострадания к матери, но в это время Вебба был опять позван в присутствие. Он уже не выходил больше в прихожую, а, получив короткий ответ Совета, прошел прямо на главную лестницу дворца, сел в лодку и тотчас же отправился на корабль, где находились граф и его сыновья.

Между тем Годвин изменил положение своих сил. Сначала флот его, пройдя Лондонский мост, стал на время у берега южного предместья, названного впоследствии Соутварком; флот же короля Эдуарда выстроился вдоль северного берега. Но, постояв немного, графские корабли повернули назад и остановились против Вестминстерского дворца, чуть-чуть склоняясь к северу, как будто хотели закрыть путь королевскому флоту. В то же время сухопутные силы его придвинулись к реке и стали почти на выстрел от королевской армии.

Таким образом, кентский тан видел перед собой, на реке, оба флота, на берегу же — оба войска на таком близком расстоянии друг от друга, что их едва можно было различить одно от другого.

Над всеми прочими судами возвышался величественный корабль, на котором с ирландских берегов приплыл Гарольд. Корабль этот был построен по образцу старинных эск викингов и на самом деле принадлежал некогда одному из этих грозных витязей. Длинный нос высоко поднимался над волнами, будто голова морского змея и, как змей же, извивался по волнам и блестел на солнце.

Лодка пристала к высокому борту корабля, с него опустился трап, и через несколько секунд тан очутился на палубе. На противоположном конце корабля, на почтительном расстоянии от графа и его сыновей, стояла группа матросов.

Сам Годвин был почти не вооружен, без шлема, и имел при себе одно только позолоченное датское копье — оружие, служившее столько же для украшения, сколько и для боя; но широкую грудь рыцаря прикрывала крепкая кольчуга. Ростом он был ниже всех своих сыновей; вообще говоря, наружность его не выдавала большой физической силы, как это обычно бывает у человека крепкого сложения, который до преклонных лет сохранил всю силу энергии и воли. Даже народный голос не приписывал ему тех чудесных телесных качеств и подвигов богатырства, которыми славился его соперник Сивард.

Он был отважен, но только как полководец; дарования, которыми он отличался перед всеми своими современниками, соответствовали понятиям более просвещенных веков, чем условиям той эпохи, в которой он жил. Англия была в то время едва ли не единственной страной на свете, которая могла предоставить достойное поприще его способностям. Он в высшей степени обладал всеми качествами, необходимыми для вождя партии: умел управлять народными толпами и согласовывать их мысли и желания с собственными своими видами и замыслами; наконец, он обладал увлекательным даром слова.