Запах янтаря

На меня обрушилась огромная разлука, жестокая разлука. Что значили наши мгновенные встречи? Я знала – ты рискуешь жизнью, появляясь возле нашего дома, попадись ты на глаза Олафу, Бьорну или их денщику. Но не могла от этих встреч отказаться, пока однажды ночью, чуть ли не под моим окном, не случилась стычка с дозором. Я выбежала на улицу, но и ты и шведы уже исчезли во мраке. Отступая, ты уводил их подальше от меня.

Потом прибежал Янка, рассказал: тебе достались боевые трофеи – палаш и две каски. Но больше приходить сюда ты не мог.

Янка и Маде несколько раз носили тебе мои записки и возвращались с ответами. Говорить по-немецки ты выучился хорошо, словно несколько лет прожил в Риге, а писал с ошибками. Должно быть, зная это, ты старался писать письма покороче.

Но что мне было в тех записках, когда я не слышала твоего голоса! Ты писал, что все, благодарение Богу, благополучно, а я знала – по краю пропасти ходишь. И все это из-за меня…

Маде рассказала мне, где ты прячешься и какой у вас тайный сигнал. Я в детстве играла с подружками на вымощенном пятачке у стены того склада. По вечерам, когда Все ложились спать, я долго не решалась раздеться, думала – а если накинуть шаль и выскользнуть незаметно?

Я не сразу решилась на это. Не так меня воспитывали, чтобы ночью из дома убегать. И о девичьей чести слышала я немало строгих слов. Дочери почтенного бюргера, будущей примерной жене и матери не подобало совершать легкомысленные поступки. На опозорившей себя девушке никто не захочет жениться.

Но я выбрала в мужья тебя. И чем скорее ты станешь моим мужем, думала я, тем больше счастья успею тебе дать. Думаешь, я не замечала, с каким усилием ты при короткой встрече размыкал объятия?

Я думала – может, в тот невероятный день я отняла у тебя жизнь, должна же я что-то дать взамен!

И однажды, не в силах заснуть, я прибежала к тебе незадолго до рассвета.

Город был прохладен и пуст. По улицам из конца в конец гулял крепкий солоноватый ветер. Дневные запахи за ночь растаяли, повисла гулкая тишина, и стук моих каблучков отдавался во всех дворах. Рига была какой-то неземной, и, откинув с лица шаль, я шла к тебе и дышала морской свежестью…

Я дважды бросила камушек в деревянную дверцу под блоком на втором этаже. Ты выглянул в щель, сошел вниз и впустил меня. Мы обнялись.

– Я всю ночь думал о тебе, – признался ты, подведя меня к маленькой пещерке, которую соорудил из тюков. Там и тебе одному не хватало места, но мы забрались вдвоем и лежали близко-близко, так близко, что даже моя янтарная подвеска – амулет с крошечным жучком – оказалась лишней между нами. Ты осторожно снял ее и приладил над изголовьем.

– Что там внутри? – спросил ты. – Букашка?

– Наверно… – я наизусть знала свой янтарик и смотрела не на него. Я на твои длинные ресницы смотрела и на прищуренные глаза. А ты вглядывался в янтарь и улыбался. Потом сжал губы, и взгляд твой стал сосредоточенным.

И я поняла то, о чем ты еще и не догадывался. Ты видел янтарь! Ты проникал взглядом в его сокровенный смысл, он открывал тебе свои тайны. Владеть инструментом научится любой, а вот видеть… О, какая огромная радость – я ведь не ошиблась, я угадала тебя еще тогда, в тот день!

Ты думал, что разглядываешь букашку. Я знала, что с этой минуты никого ближе тебя у меня нет. Ты больше не был пришельцем в моем королевстве, ты стал своим.

И рядом с этим событием померкло то, что должно было развести нас навеки – будущая осада, беды и опасность. Ведь ты наконец-то сделал первые шаги по улицам той Риги, которая была для тебя тайной за семью замками, а ее ты не обидишь. Валы рухнут и стены падут, а она останется навсегда. Войны ее не убьют и огонь ее не тронет. И я за руку приведу тебя к тяжелым дубовым дверям нашей мастерской.

– Нет, нет, – сказал ты, – уходи, уходи, нельзя нам…

Твои глаза были закрыты, и темные стрельчатые ресницы чуть вздрагивали. Ни у кого на свете не было таких длинных прекрасных ресниц.

– Я люблю тебя, – ответила я и стала легонько, осторожно целовать их. Ты прикрыл глаза рукой.

– Нет, нет, нельзя, я не могу тебя погубить… Уходи…

– Если ты меня прогонишь, я умру, – действительно верила, что так будет, это же совсем просто – пожелать умереть и упасть бездыханной!

Я целовала твою загорелую руку, и ниточку шрама на лбу, и русые волосы. Мгновение пришло – ты понял, что быть нам вместе – неизбежно…

…обхватив тебя за шею, я закусила руку, чтобы ты не услышал ни крика, ни стона…

…и долго смотрела в склонившееся надо мной утомленное лицо, по которому протекала пробившаяся в щель полоска солнечного света.

Ты долго гладил меня пальцами по щеке, и в твоих глазах была такая нежность… Я вгляделась.

– Господи, до чего же ты красивый! Но, мой единственный, у тебя ведь разные глаза! Один – серый, другой – карий…

– Говорят, это приносит счастье. Я раньше не верил, солдатское счастье – в бою уцелеть. А теперь понял. Ты – мое счастье, ты – моя неслыханная удача. Я жил ради того, чтобы встретить тебя. И вот встретил. Только что за красоту ты во мне нашла? Ростом не вышел, в плечах не больно широк. А мой курносый, ни с чем не сообразный нос? Сколько огорчений он мне доставил – и не перечесть. Совсем неподходящий нос для кавалера.

А я бы к тебе явился в мундире, при трофейной шпаге с тонкой ковки эфесом, в алонжевом, круто завитом парике чуть не до пояса, как видел на вельможах, и бороду проклятую бы сбрил, оставил одни маленькие усики, вроде государевых. Вот такого тебе не стыдно было бы женихом назвать. И явлюсь, дай срок…

В то утро мы простились у порога твоего дома. Уже появились первые прохожие, ты кутала лицо в шаль, взятую у Маде, но я знал, что на твоем лице торжествующая улыбка.

– Ну и пусть! – говорила ты. – Пусть все что угодно – но я до смерти буду счастлива, потому что у нас это было. И я знаю еще одну вещь… Но это моя тайна. Знаешь, когда я раскрою тебе ее? После осады, когда ты вернешься ко мне и мы поженимся. Но я и тогда не буду счастливее, чем теперь. Знаешь, я просто не могу скрывать свое счастье. Все догадаются, что я уже не та.

И ты поцеловала меня.

– Ты все-таки сдерживайся, – осторожно посоветовал я.

– А зачем?

Ты так беззаботно рассмеялась!

– Андри, – спросила ты, – сколько нам дней и часов отпущено?

– Не считал.

– И я не считала и не буду считать. Хотя надо бы… Как велит здравый смысл. Ну, поцелуй меня и беги.

Но сама же удержала меня за рукав.

– Если что-нибудь случится – ты помни, мы всегда будем вместе. И я ни на минуту не переживу тебя. Там мы опять соединимся – навсегда. Ведь даст же нам Господь это утешение?

– Ничего не случится! – твердо сказал я. – И ступай домой. Я кому говорю? Знал ли я, сюда едучи, что только и наживу здесь богатства, что строптивую жену?

Ты опять рассмеялась. И я весь день слышал этот звенящий смех и видел твои глаза, которые влажно блестели, как если бы на них наплывали с трудом удерживаемые слезы.

– Я погибала от разлуки. Если бы не отец – ушла бы из дома, ночевала вместе с тобой на складах, в амбарах, Бог знает где. И если беда – место мое было бы между тобой и вражеским клинком. А дни шли такие же, как и прежде, с маленькими бедами и радостями, нисколько меня не занимавшими. Главным событием в жизни были встречи с тобой, а то, что между ними, я уже почти не воспринимала ни зрением, ни слухом.

В середине октября в городе началось беспокойство. Донеслись слухи – русские подходят! Правым берегом Даугавы будто бы идет пехота, левым – кавалерия. И крепость Дюнабург вроде уже взята, и те шведские посты, что пропали бесследно, будто захвачены в плен налетавшими и исчезавшими, как ветер, русскими партиями.

Твои глаза сверкали, когда ты рассказывал об этом.

– Ну, немного нам потерпеть осталось, умница моя, – говорил ты. – Вот сбегаю на тот берег, вручу свои бумажки господину фельдмаршалу, а через две недели, ну, через месяц какой, возьмем Ригу на аккорд, мы тогда с тобой и обвенчаемся. А если твой батюшка воспротивится – к государю Петру Алексеевичу пойду, он нас в обиду не даст. Вот только на тот берег бы…