Рыцарь золотого веера

Ухватившись за планшир, Мельхиор Зандвоорт с трудом поднялся на ноги, потревоженный шагами Уилла. Он тоже спал на юте, оставаясь поближе к Уиллу. Они оказались наиболее живучими из всей команды. Де Коннинг, ван Оватер и ещё пара человек могли, пожалуй, двигаться, но только Мельхиор и Уилл рисковали выбраться на палубу. Как будто ещё оставались причины выбираться туда!

Мельхиор медленно раздвинул подзорную трубу и осмотрел горизонт. Он проделывал это ежедневно. Потому что – кто знает? – может быть, в один прекрасный день там появится «Хооп», гордо следующий за ними в кильватере. Так думали голландцы, они были оптимистичны и менее опытны, чем он. На «Хоопе» появилась течь ещё до великого шторма. То же было, и на «Лифде», но здесь помпы ещё справлялись. «Хооп» же сидел слишком низко. Он вспомнил тот вечер – помахав, как всегда, Тиму Шоттену рукой, он отметил про себя, что корабль сильно осел в воду. А те волны были пустячными. Ветер уже начинал завывать в снастях, но до шторма было ещё далеко. Только чернеющий горизонт – чёрный, словно в полночь, куда ни глянь, – предвещал катастрофу. А «Хооп» уже сидел чересчур низко.

– Ничего нет, Уилл. – Мельхиор Зандвоорт уронил руку с подзорной трубой и сам медленно опустился на палубу. Он был самым большим оптимистом из всех. Уилл думал даже, что Мельхиор был сильнее его. Кто бы мог подумать такое, глядя на этого тщедушного паренька. Но, наверное, ему требовалось меньше пищи для поддержания сил. Уилл вспомнил, как он сидел в тот вечер у себя в каюте, а Мельхиор, радостно крича, позвал его наверх. Ветер стих – неожиданно, даже удивительно. Но волны остались, огромные, набегающие с юго-востока, такие высокие, что огни «Хоопа» то и дело скрывались в пучине, чтобы через секунду вновь победно загореться на вершине следующей горы. Таких волн он в своей жизни ещё не видел и молил Бога, чтобы больше не увидеть. Потому что теперь он знал, что именно предвещают такие волны.

Но тогда он был весел, как и Мельхиор, ушёл на свою койку с лёгким сердцем и проснулся только за час до рассвета, когда, казалось, настал конец света. Почему это моряки боятся пролива, когда за ним следует такое? Потому что в проливе всегда штормы, а в океане – только иногда? Но один раз за переход – это уж наверняка.

И так их несло вперёд целых пять дней. На мачтах не осталось ни клочка материи, и всё же корабль мчался вперёд с такой скоростью, с какой Уиллу никогда до этого не приходилось плавать. Их несло сквозь кутерьму воля, дней и ночей – они не могли пошевелиться, поесть, поговорить, а иногда, казалось, и дышать. А в конце этого кошмара они остались одни. Поэтому Мельхиор каждый день обшаривал трубой горизонт в поисках паруса. Теперь только Мельхиор. Другие уже всё поняли, если ещё были способны что-то понимать: «Хооп» покоился на дне моря, его команда скалилась рядом обглоданных черепов, его мачты, облепленные ракушками и кораллами, подпирали толщу волн.

Если могли ещё что-то понимать. Они знали уже тогда – те, другие, – что они обречены, и они предоставили решать свою судьбу одному-единственному человеку. У него не хватило мужества отказать им. Потому что над ним действительно висело проклятие. Том мёртв, а теперь и Тим. И почти четыреста пятьдесят других.

Какая часть ответственности за это лежала на нём? Только его воля гнала их вперёд. Вперёд, вперёд и вперёд. Возможно, если бы де Кордес послушался его совета и прошёл пролив в прошлом апреле – в прошлом апреле, целый год назад! – этого можно было бы избежать. Или дойти до этого ещё быстрей. Конечно, он согласился с решением идти на Капингу. Он разделил ответственность за этот шаг с Дерриком Герритсоном, но бедный Деррик сейчас мёртв, погиб вместе с «Хоопом». Как и Тим. Тим всегда был против пересечения океана. Он испытал это однажды и не хотел повторения кошмара. Он сказал этодавным-давно, в ту ночь в портовой таверне, когда Марло подошёл к ним. Марло. Насколько он, с полётами своей бурной фантазии, нёс ответственность за происходящее? Поэт – человек, ничего не знавший о море, ничего о жизни, кроме тех нездоровых удовольствий, которые он мог найти в Лондоне и которые свели его в могилу, – но обладавший неизмеримой силы фантазией и заставлявший мечтать всех вокруг.

Но даже Марло, несмотря на все его недостатки, не спасал его сейчас. Даже команда отвернулась от него. Его спасло только вмешательство Мельхиора и Квакернека. Когда де Коннинг, ван Оватер и остальные готовы были швырнуть его за борт, эти двое встали у них на пути. Мельхиор собирался просто умереть вместе с другом, если понадобится. Квакернек начал убеждать всех. «Как бы ни был виноват Уилл в нашем теперешнем положении, никто другой, кроме него, не сможет нас из него вызволить», – сказал тогда он. Квакернек спас ему жизнь.

Шатаясь, он спустился по лестнице, нагнулся над бочкой для пресной воды. Теперь уже четыре таких стояло на палубе. Потому что иногда шёл дождь, иногда скапливалась роса. Недостаточно, чтобы набрать в чашку и отнести вниз, где лежали остальные – умирающие или уже мёртвые. Достаточно, чтобы смочить губы, проведя пальцем по краю бочки. Достаточно и для губ Мельхиора. Он должен отвести его вниз.

Он и не думал идти на камбуз. Они забрасывали леску через борт, и иногда им удавалось поймать рыбу. Чтобы сразу же съесть её сырой, потому что задолго до этого у них кончились и топливо, и сила характера, не позволяющая набрасываться на пищу, пока она не сготовится. Но вчера они не поймали ничего. И сейчас он должен проверить лески. Проверить лески. Какая простая фраза. Для него она значила час бесконечной агонии, когда он будет заставлять свои мышцы работать, когда просмолённая верёвка будет врезаться в пальцы, когда голова будет кружиться, а кровь превращаться в воду.

Он снова взобрался вверх по лестнице. Его ежедневная обязанность. Вниз по лестнице – это было достаточно просто, надо было только остановиться вовремя внизу, прерывая скольжение, – а потом снова вверх. Долгая песня – с трудом перехватываясь руками, отдыхая через две ступени, вцепившись в поручень и глотая ртом воздух, словно бы пробежал целую милю. А всё ради чего? Не проще ли бросить всё и умереть? Не проще ли было сделать это вчера? Неделю назад? Не лучше ли было умереть год назад?

Мельхиор Зандвоорт стоял на коленях, привалившись спиной к планширу и зачарованно уставившись на мачту. Наверное, молился. Молился кому? Вверху ничего не было, кроме неба. И никогда не было. Всю свою жизнь они прожили, думая, что небеса защищают их. Теперь они так не думали. Но как быть с миллионами других, которые не поверят этому, пока не будет слишком поздно?

А может быть, Мельхиор умер. Он уже долго не двигался.

– Мельхиор? – прошептал Уилл. Мельхиор медленно повернулся к нему.

– Уилл, – проговорил он, – скажи мне, что я ещё не ослеп. Скажи мне, Уилл.

Уилл покачнулся, схватился за палубу полуюта и сел. Как он устал уже. Да, ведь он сегодня прошёл уже целых тридцать футов.

– Эти фантазии у тебя от пустоты в желудке.

– Фантазии? Такие?

Уилл посмотрел вверх. На ноке реи сидела птица, разглядывая их оттуда. Птица. Просто птица. Но она тихонько пела.

– Великий Боже, – прошептал Уилл. – Да это же жаворонок.

– Жаворонок, Уилл, – закричал Мельхиор. – Я тоже так подумал. Жаворонок, Уилл! Они не летают далеко.

Уилл на четвереньках добрался до планшира и, ухватившись за него руками, подтянулся и встал на ноги. За бортом ничего не было видно. Туман одеялом висел вокруг, и в кабельтове от корабля ничего нельзя было разглядеть. Но это был туман – а он появлялся только при значительной разнице температур между недалёкой землёй и поверхностью моря. Именно это он пытался вспомнить сегодня утром. Туман в море, а теперь ещё жаворонок. А теперь… Он перегнулся через борт и начал всматриваться в воду. Какая зелёная, какая холодная. Какая зелёная! Не было больше нескончаемой голубизны бездонного океана. Зелёная. И постоянно светлеющая, кроме тех мест, где багровые водоросли прицепились ко дну. Ко дну?