Рыцарь золотого веера

– Я оправдаю ваше доверие, мой господин. В этом я уже поклялся. А если мне не удастся выполнить это, мой сын продолжит дело. Пока живёт ваш сын, мы будем сражаться за его честь.

– Клянусь, – отозвался Норихаза.

– И за честь госпожи Едогими, мой господин. – Мицунари обернулся, чтобы посмотреть на отворённую склонившимся в поклоне мажордомом дверь.

– Господин Токугава, принц Минамотоно-Иеясу, – объявил он голосом гораздо более тихим, чем обычно.

Как и подобало старейшему другу квамбаку, Иеясу оставил доспехи и длинный меч в прихожей и облачился в красный церемониальный халат. Он не был похож на воина – выглядел слишком жизнерадостным, слишком тучным, хотя сегодня у него был достаточно скорбный вид. Он дошёл до середины комнаты и упал на колени, положив перед собой ладони на татами, и, нагнувшись в поклоне, почти коснулся лбом рисовой подстилки, покрывавшей пол. Но для военачальника Токугавы церемония коутоу была чистой формальностью. Едва он начал поклон, как Хидееси жестом остановил его.

Иеясу подошёл к краю ложа и опустился на циновку. Он бросил взгляд влево, на двух Исида.

– Оставьте нас, – прошептал Хидееси.

Мицунари и его сын поклонились и отошли к ширме, закрывающей вход. Отсюда они наблюдали за неподвижным лицом Иеясу, склонившегося над умирающим, чтобы поймать его последние слова.

– Отец, – прошептал Норихаза, – то, что сказал Хидееси, – правда. С его смертью останется один претендент на правление Японией – Иеясу. Даже мы не можем отрицать, что только у него достаточно власти и мудрости, чтобы сохранить мир. Пытаться уничтожить его из-за пятилетнего мальчика – значит навредить нашей стране.

– Но мы же поклялись, – отозвался Мицунари. – И мы будем верны нашей клятве. Хидееси сказал правду и тогда, когда назвал нас своими творениями. Мы можем только отдать свою преданность принцессе, потому что, как мы предполагаем уничтожить Иеясу, точно так же и он уже раздумывает о том, как уничтожить нас.

Он шагнул за ширму, в соседнюю комнату. У противоположной стены огромного помещения ожидала группа придворных дам – супруга Хидееси со своей свитой. Но они уже перестали играть какую-либо роль в жизни двора. О воле Хидееси знала уже вся страна; его поступок, возвысивший любовницу над женой, критиковался многими, но ни один человек в Японии не осмелился бы выступить против квамбаку открыто. И Мицунари, располагая той огромной информацией, которая имелась в распоряжении его полицейского аппарата, не думал, что много найдётся тех, кто захочет выступить против этого решения даже после смерти квамбаку.

Более опасной была группа молодых людей у задней стены комнаты. Это были принцы Токугава, сыновья и зятья Иеясу, истинный источник его силы. Каждый из них мог собрать тридцать тысяч человек под свои знамёна по первому зову.

Шорох платьев наполнил комнату, и все головы обернулись к двери. Вошла принцесса Едогими, за ней – её сын. Её лицо было покрыто белой краской, зубы – чёрной; белый веер в руке гармонировал с белым кимоно; чёрные волосы водопадом сбегали по плечам, почти достигая пола. Хидеери тоже был одет во всё белое – цвет траура; его маленькие плечи сгорблены, лицо – словно маска, скорее от неопределённости, чем от горя.

За ними следовали три служанки и два воина. Мужчины, которых она выбрала? Или которые уже выбрали её? Мицунари узнал их, и его глаза сузились. Два брата, по имени Оно. Офицеры стражи. Кроме своих полков, они не командовали никем. С ними можно не считаться в предстоящих событиях.

Едогими жестом остановила служанок, а сама приблизилась, ведя сына за руку. Мицунари поклонился всем телом, Норихаза последовал примеру отца, но его глаза не остановились на принцессе, а скользнули дальше, выискивая Пинто Магдалину. – Полицейские, – проговорила Едогими с едва заметным презрением, – ожидает ли меня мой господин Хидееси?

– Он спрашивал о вас, госпожа, – ответил Мицунари, – но сейчас с ним Токугава.

Едогими полуобернулась, нахмурив брови. Неосторожное проявление чувств грозило испортить маску белил на её лице.

– Разве это не говорит о том, что я должна ещё более спешить?

– Я бы посоветовал обождать, госпожа, – отозвался Мицунари. – Вероятно, мой господин Хидееси захочет поговорить с вами наедине.

– А ты хитёр, полицейский. Но хитрость, я полагаю, – часть твоей профессии. – Едогими остановила взгляд на своей сопернице. – А она? Мой господин не собирается поговорить наедине с нею?

– Нет, госпожа. С этой стороны вам опасаться нечего.

– Принц Иеясу вышел, – прошептал Норихаза.

Иеясу медленно вышел из опочивальни квамбаку, задержавшись в дверях. Его сыновья двинулись вперёд, готовые прийти на помощь по первому сигналу. Принц поклонился Едогими.

– Госпожа Едогими, вы поймёте, как тяжело на сердце у меня сегодня. Во всей истории Японии не было такого несчастья, как сейчас.

Ноздри Едогими затрепетали. «Боится ли она его? – подумал Мицунари. – Или здесь нечто большее? Генерал Токугава был известным развратником. А Едогими – прекраснейшая женщина в стране. Странно, что их отношения никогда не шли дальше обмена взглядами. Впрочем, ничего странного, пока Хидееси жил и правил страной. Но со смертью Хидееси…»

– Не сомневаюсь, господин Иеясу, что мой господин Хидееси соблаговолил высказать вам последние советы и рекомендации.

– Да, это так, госпожа Едогими. – Иеясу возвысил голос, чтобы все в комнате услышали его. – Мой господин Хидееси возложил на мои плечи ответственное бремя. – Он положил руку на голову Хидеери. – Он знает опасности меньшинства, риск возобновления междоусобных войн, которые обескровливали Японию пять столетий. Этого не должно случиться. Мой господин Хидееси не может допустить этого. И поэтому он сказал мне: «Я вручаю тебе судьбу страны, Иеясу, и верю, что ты приложишь все усилия, чтобы править ею хорошо. Мой сын Хидеери ещё молод. Я прошу тебя присмотреть за ним. Я предоставляю тебе решать, будет ли он моим преемником или нет, когда вырастет».

Часть II. ВОИН

Глава 1.

Серый туман, серое небо, серая Вселенная. Потому что пришёл рассвет. Ещё один рассвет, несущий конец ещё одной ночи. Прошлая ночь выдалась ясной – Уилл помнил звезды, казавшиеся такими близкими, что их можно было достать рукой, сорвать с небес и сунуть в карманы, чтобы хоть чуть-чуть согреться, отогнать холод, чтобы сопротивляться холодным пальцам смерти. Но сегодняшний рассвет принёс с собой туман. Его инстинкты, его давно позабытое знание моря говорили ему, что это что-то означает. Туман, ползущий по поверхности моря… Но он слишком ослабел, чтобы задуматься над этим фактом, слишком истощились его тело и дух, чтобы попытаться вспомнить, попытаться вычислить… Попытаться сделать что-нибудь.

И всё же всё вокруг было серым, наступал рассвет, и он снова должен заставить себя выйти на палубу. Сколько таких рассветов ему пришлось уже встретить, карабкаясь из последних сил на мостик!

Попытка сесть заняла целую вечность. Он не чувствовал никакой боли, кроме нытья в пустом животе. В пустом животе и в голове. Голова кружилась так, что это причиняло тупую физическую боль. Странным местом была его голова – теперь. Местом мечтаний и кошмаров, но и хороших вещей. Местом, настолько занятым памятью, что иногда было трудно отличить воспоминания от действительности. Прошлую ночь, например, он провёл с Мэри. Не с той Мэри, которую он помнил. Эта Мэри была девушкой его мечты – высокая, сильная, с большой грудью и широкими бёдрами, сгоравшая от желания давать, а не только принимать. Эту ночь он запомнил надолго. Только, протянув руку к ней, он упал лицом вниз и не смог от слабости даже перевернуться на спину.

Он лежал, уткнувшись лицом в пол. Медленно-медленно он поднялся на четвереньки. Как пробирает до костей эта сырость! Казалось, она сидит уже внутри костей. Он медленно протёр глаза. Каждое его движение было слишком медленным. Так он и проспал на палубе. Слишком долго ему бы пришлось опускаться вниз и чересчур долго – подниматься обратно по лестнице, если бы ночью возникла такая необходимость.