Сочинения в двух томах. том 2

— Маркиз Иорисака, — сказала наконец мистрис Хоклей, — я чувствую большую симпатию к вашей жене и желаю быть с ней в интимной дружбе. Я боюсь к тому же, что после вашего отъезда она будет сильно скучать в одиночестве. И я надеюсь, что мои частые визиты развлекут ее. Если понадобится, я продолжу здесь стоянку моей яхты. Но я не потерплю, чтобы женщина, такая красивая и интересная, в печали ожидала славного возвращения своего мужа. К тому же… Франсуа Фельз, кажется, хочет еще раз написать маркизу в каком-то костюме. Я буду сопровождать его, чтобы приличия были соблюдены. И я покину Нагасаки только после вашей победы над русскими дикарями.

Маркиз Иорисака, сделал глубокий поклон. И он собирался уже ответить, когда дверь отворилась и впустила лицо, которого никто не ожидал.

Это был офицер японского флота, в форме, такой же, как и на маркизе Иорисака, такого же возраста, чина и внешности. Но их лица отличались одной деталью: маркиз Иорисака носил усы по-европейски, а вошедший был гладко выбрит.

Он вошел и поклонился по старинному обычаю, согнувшись вдвое и положив руки на колени. Затем, подойдя к маркизу Иорисака, он поклонился ему в отдельности, после чего обратился к нему с церемонным приветствием на японском языке, на которое маркиз ответил с большой учтивостью.

Капитан Ферган подошел тем временем к Жану-Франсуа Фельзу:

— Посмотрите, — сказал он. — Вот старая Япония приветствует нас!

Маркиз взял руку своего гостя и обратился к присутствующим:

— Я имею честь представить вам моего благороднейшего товарища, виконта Хирата Такамори, лейтенанта на том же броненосце «Никко», что и я… Будьте добры извинить его, он не знает ни английского, ни французского.

В ответ на общий поклон виконт Хирата еще раз согнулся вдвое. Затем, обратившись с учтивым, но коротким приветствием к маркизе Иорисака, которая выслушала его глубоко склонившись, он отвел в сторону маркиза и стал с ним разговаривать в очень оживленном тоне.

— Я познакомился с этим виконтом… во время последней кампании, — объяснил Ферган Фельзу. — Это очень любопытный человек, отставший ровно на сорок лет от своего века. А вы ведь знаете, что в Японии сорок лет стоят четырехсот, если только считать от их революции тысяча восемьсот шестьдесят восьмого года. Виконт Хирата, как и наш хозяин, сын даймио. Но в то время, как все Иорисака происходят из клана Шошу, с острова Гондо, Хирато принадлежали к клану Сацума, родом с острова Киушу. Это составляет огромную разницу. Шошу были некогда ученые, поэты и художники; Сацума — только воины. Когда наступила знаменитая революция, которую японцы называют Великой Переменой, Сацума и Шошу вместе подняли оружие за микадо, против шогуна. И их победа привела к уничтожению их феодальных преимуществ, потому что микадо, избавившись от шогуна, первым делом занялся отменой кланов и разжалованием даймио и их самураев. Шошу тотчас же подчинились новому порядку вещей. Сацума же не подчинились. Родственники маркиза Иорисака в одно мгновенье ока модернизировались, и у императора в деле реформ не было более послушных и разумных помощников. Родственники виконта Хирата девять лет отсиживались в своих замках в Когошима и вышли из них только для того, чтобы с оружием в руках броситься на императорские войска. Они были побеждены и пали. Да, господин Фельз, родной отец этого вот офицера был убит, сражаясь против императора, ныне благополучно царствующего. И я имею полное основание предполагать, что виконт Хирата Такамори разделяет в точности взгляд своих предков!.. Это не мешает ему быть превосходным офицером, вполне ознакомленным с новейшими орудиями войны. На борту «Никко» он заведует электрическими машинами, и немногие европейские инженеры могли бы заменить его.

В это мгновение маркиз Иорисака, слушавший молча то, что говорил ему по-японски виконт Хирата Такамори, повернулся к гостям:

— Мой благородный друг известил меня, что мы оба… (он остановился, взглянув на Фергана), что мы трое призываемся на завтра в Сасебо…

Наступило внезапное молчание. Жан-Франсуа Фельз взглянул в сторону софы. Маркиза Иорисака, должно быть в трепете, освободила свои руки из рук мистрисы Хоклей.

Первым заговорил Герберт Ферган:

— Не говорил ли я вам только что по поводу Фукидида, господин Фельз!.. Чтобы ни случилось со мной в этом предприятии, я буду счастлив разделить на «Никко» участь этого превосходного произведения…

Он указал на портрет, на присутствие которого мистрис Хоклей до сих пор не обратила никакого внимания. Возвращенная таким образом к действительному предлогу визита, американка поднялась и подошла к изображению своей японской подруги.

Стоявший в нескольких шагах виконт Хирата заметил картину. Его глаза быстро сравнили азиатское лицо, написанное на холсте, с западным лицом мистрис Хоклей, приблизившейся, чтобы лучше видеть. И вполголоса он произнес несколько японских слов, которые понял только капитан Ферган…

— Это художественное суждение? — полюбопытствовал у него Фельз.

— Нет, дорогой друг! Настоящий Сацума редко произносит художественные суждения… Виконт Хирата высказал только этнологическую мысль, впрочем, очень занятную. Вот перевод его слов: «Наша кожа желтая, у них — белая; золото драгоценнее серебра!» 23

XIV

Каюта мистрис Хоклей на «Изольде» была скопирована с каюты на яхте высокой русской особы. Мебель была английская, светлого дерева, местами крытая зеленым лаком и украшениями «маркетри». Медная кровать, вместо полога, была завешена муслином, вышитым большими ирисами. Ковер заменен был гладким войлоком. И фотографии были развешены вместо произведений искусства. В этом точном подражании скромным вкусам великокняжеской особы мистрис Хоклей находила удовлетворение своему демократическому тщеславию и своей привычке к комфорту. Настоящая роскошь, золото, мрамор, картины знаменитых мастеров, античные статуи наполняли в изобилии гостиные и приемные яхты. Но для внутренних покоев более подходила уютная простота английской обстановки.

Часы только что пробили полночь…

Лежа в постели, уперевшись локтем в подушку и щекой в руку, мистрис Хоклей, одетая только в перстни да в рубашку черного шелка, более прозрачного, чем кружево, слушала мисс Вэйн, громким голосом свершавшую обычное вечернее чтение.

Мисс Эльза Вэйн, корректная чтица, сидела на стуле с прямой спинкой, в обычном платье.

Таков был ежевечерний церемониал. Мистрис Хоклей не меняла его, ненавидя всякое нарушение установленного порядка жизни.

И мисс Вэйн читала в этот вечер одиннадцатую главу той книги, десятую главу которой она читала накануне.

Голосом, слегка гнусавым, как все американские голоса, но приятного тембра, девушка заканчивала, отчеканивая слова:

— «А между тем странное противоречие для тех, кто верит в время — геология показывает нам, что жизнь есть короткий эпизод между двумя вечностями смерти, и что даже в этом эпизоде сознательная жизнь длилась и будет длиться только одно мгновение. Мысль есть только молния в долгой ночи».

— Но в этой молнии заключено все, — произнесла, тоже громко и тоже значительно, мистрис Хоклей. — Да, господин Пуанкаре действительно оригинальный писатель.

Мисс Вэйн, усталая, пила традиционный лимонад «limon-squash», приготовленный заранее.

— Оригинальный… — повторила мистрис Хоклей. — Безусловный философ, но несколько поверхностный, не находите ли вы? Слишком француз, лишенный немецкой глубины…

— Да, — сказала мисс Вэйн. — У немцев для каждого предмета есть специальный язык, который приятно знать и понимать, так как он фиксирует наш разум. Пуанкаре же говорит на общедоступном языке… В этом чувствуется легкомысленная тенденция.

Мистрис Хоклей небрежно перевернулась на спину и обхватила руками колено:

— Легкомысленный, действительно. Вы правы, Эльза. К тому же этот общедоступный язык создает опасность атеизма. Не годится, чтобы люди необразованные читали такие книги, которые могут им показаться противными религии.