Савмак. Пенталогия (СИ)

  - Честь и слава вождю напитов за то, что взрастил для нас такого добра молодца! - возгласил хвалу скромно державшемуся за спинами царевичей Скилаку Палак, развернув вполоборота в его сторону коня. - Если он и в схватке с врагом себя покажет, то быть ему вскоре не то что десятником, а полусотником, а то и сотником!

  И Палак пригласил всю вельможную компанию в свой шатёр воздать должное победителю скачек на устроенном в его честь пиру.

  Забрав у отца повод Ворона, Савмак скромно пристроился в хвосте царской свиты. Ворон сразу стал обнюхивать и оказывать знаки внимания белоснежной красавице, покорно нёсшей на изящно изогнутой спине его молодого хозяина, будто почувствовал в ней свою невесту. Савмаку пришлось то и дело остужать любовный пыл жеребца лёгкими ударами сгибом плети по храпу.

  Почти три тысячи напитов, наблюдавшие с пригородных возвышенностей, как их Савмак укрощает выбранного в царском табуне коня, восторженно приветствовали царя и своего прославившегося сегодня на всю Скифию соплеменника на выезде из Западной балки. Дядя Октамасад, родные, двоюродные и троюродные братья, пегобородые скептухи и молодые друзья-приятели, радостно улыбаясь, поздравляли Савмака с победой, пожимали ему на ходу руку, ласково похлопывали по крупу героического Ворона и нервно вздрагивавшую, дичившуюся такого множества людей белую кобылицу. Отдав повод Ворона подбежавшему в числе первых Каниту, Савмак попросил его разыскать Ашвина - пусть отведёт Ворона к реке, напоит, выкупает и тщательно оботрёт. Канит, ответив, что он сам с удовольствием сделает это, выбрался из следовавшей за царём толпы и, преисполненный гордости, повёл Ворона под уздцы мимо, увы, давно опустевших крыш постоялого двора к спуску к реке.

  Вернувшиеся к своим шатрам обедать воины шумно и радостно славили проезжавшего по Священному полю молодого царя, вот уже третий день не жалевшего на их угощение царских стад и греческих вин.

  Внутренние пологи в большом царском шатре были подняты, и скоро там свободно расселись вокруг золотого опорного столба четыре десятка гостей, составляющих цвет скифской знати. Старшие братья царя - Марепсемис, Эминак и Лигдамис, сели, как всегда, по правую руку от него, а слева Палак усадил вождя Скилака с сыном, подвинув по такому случаю с привычного места дядю Иненсимея, старательно прятавшего за благожелательной улыбкой испорченное обидным поражением сына настроение.

  Пока проворные царские слуги расставляли перед гостями еду, Палак окончательно договорился со Скилаком, что после того как Савмак добудет голову первого врага (а ждать этого, судя по всему, долго не придётся), и женится на дочери вождя хабеев, он с молодой женой отправится в сотню Ториксака.

  После того, как сновавшие за спинами пирующих с амфорами заморского вина полтора десятка слуг наполнили поднятые над плечами чаши, Палак предложил выпить первую чашу за победителей сегодняшней гонки - юного сына вождя напитов Савмака и его великолепного вороного. Все дружно осушили одним духом наполненные до краёв чаши за самого быстрого коня и наездника Скифии. Затем Савмак, получив лёгкий толчок локтем в бок от отца, пока слуги вновь наполняли чаши, срывающимся от волнения голосом пообещал объездить и подарить царю Палаку лучшего жеребчика от своего Ворона и царской белой кобылы, и сказал, что пьёт за здравие и славу царя Палака и всей царской семьи. Громко прокричав славу царю Палаку, вожди запрокинули головы и вылили вино из вместительных чаш до последней капли в широко раззявленные волосатые рты. И потом дружное чавканье четырёх десятков измазанных жиром ртов раз за разом прерывалось здравицами то в честь вождя Скилака и его семьи, то в честь доблестных братьев царя.

  Иненсимей предложил выпить за победу над Боспором, чтобы Палак стал таким же полновластным хозяином на Боспоре, каким его великий отец был в Ольвии и Херсонесе. Когда все, возбуждённо прокричав пьяными голосами: "За победу над Боспором!", опрокинули чаши в разъятые воронки ртов, размякший и расчувствовавшийся Палак предложил позвать гусляра и послушать песню о победе царя Иданфирса над персом Дарьявушем. Пьяный хор голосов потребовал позвать в шатёр Гнура. Но вместо старого Гнура, отправленного Палаком сочинять на покое песню о Скилуре, в круг вождей робко протиснулся подросток Максагис, чей тонкий звонкий голос куда лучше подходил для того, чтобы ласкать слух молодого царя, нежели осипший от пьянства старческий рык растерявшего зубы Гнура. Присев спиной к опорному столбу, лицом к царю, юный гусляр зарокотал тонкими проворными пальцами по струнам и запел любимую скифскую былину.

  К этому часу Савмак, слишком ещё хлипкий, чтобы состязаться с матёрыми вождями в выпивке, совсем окосел. Влив с себя через силу то ли шестую, то ли уже седьмую по счёту чашу за победу над Боспором (за это нельзя было не выпить) он прислонился отяжелевшей головой к отцовскому плечу, закрыл глаза и отключился.

  Дослушав песню, Скилак тихо попросил у царя дозволения Савмаку покинуть пир. Глянув на бесчувственного юношу, Палак удовлетворённо осклабился:

  - Да-а... Пить по-взрослому твой сы-ын ещё не научился... Ну-у ничего... мы научим. Хэх-хе-хэ!

  Подозвав стоявшего за спиной слугу, Палак велел отнести перебравшего юношу в шатёр вождя напитов.

  Савмак очнулся оттого, что кто-то настойчиво тормошил его за ногу, и, не разлепляя намертво слипшихся век, что-то глухо промычал в нос.

  - Савмак, проснись... Савмак, вставай, - услышал он, будто из-под земли, чей-то странно знакомый голос (он никак не мог вспомнить, чей). - Слышь, Савмак! За тобой пришёл Тинкас - тебя зовёт к себе царь Палак! Давай, скорее вставай!

  Савмак наконец узнал голос младшего брата Канита. Произнесенные им имена Тинкаса и Палака, с трудом дойдя до сознания, заставили его разлепить с усилием глаза и судорожно вскинуть голову, отчего верхнюю часть головы от бровей до затылка, будто железным обручем, сдавила боль. Вокруг царил полумрак, в котором он с трудом различил стоявшего на четвереньках у его ног Канита. Глухо застонав, Савмак спросил:

  - Где я?

  - В шатре нашего отца. Ну ты и нализался, хе-хе-хе!.. Давай, вылезай - Тинкас ждёт!

  Ухватившись за поданную братом руку, Савмак с трудом встал на непослушные ноги и, пошатываясь, вышел из шатра.

  В утыканном островерхими шапками шатров небе, под низкими длинными тонкими облаками, похожими на пропитанные разлившимся вином покрывала, догорал рубиновый закат. Канит не врал: в пяти шагах от шатра в самом деле высилась на массивном красном коне среди обступивших его напитов широкоплечая фигура царского бунчужного. Взглянув на едва стоящего на ногах Савмака, богатырь снисходительно ухмыльнулся.

  Чувствуя во рту сухость и гнусный блевотный запах и заметив стоявшего сбоку с бурдюком наготове Тирея, Савмак попросил воды. Вынув деревянную затычку, тот поднёс узкое костяное горлышко к губам Савмака, не выпуская тяжёлый козий мех из рук. Жадно вылакав добрую четверть имевшейся в бурдюке воды, Савмак подставил под струю ладони и с наслаждением ополоснул прохладной влагой смятое лицо, затем нагнулся, и Тирей щедро полил ему темя, затылок и шею. Сразу почувствовав себя лучше, - головная боль поутихла, в голове заметно прояснилось, - Савмак ощутил, что его переполненный мочевой пузырь вот-вот лопнет. Поспешно обойдя шатёр, он наткнулся на саврасого мерина Тирея, за которым стояли на привязи отцовский Серый и, чуть дальше, облитая пунцовым закатным светом молодая кобылка - его награда за выигранную сегодня скачку.

  - А где Ворон? - встревожено обернулся Савмак к следовавшему за ним Каниту.

  - Отец отправил его с Ашвином на пастбище, - поспешил успокоить брата Канит.

  - А-а... Ну ладно.

  Опершись левой рукой на круп саврасого, Савмак торопливо выпростал из штанов разбухший конец и с наслаждением пустил под коня мощную струю. Облегчившись, он почувствовал себя и вовсе хорошо.