Карнавальная ночь

Маргарита была так возбуждена, что подходящие к случаю слова ускользали от нее, и она заговорила невпопад, как ребенок, которому все равно, какую чепуху молоть, когда он непременно хочет обидеть:

– Леона Мальвуа нет в Париже, вы не можете с ним драться!

Ролан улыбнулся. Маргарита с грохотом опустила крышку пианино, отозвавшегося жалобным стоном.

– И к тому же, – продолжала она, – что вы делаете в обществе столь сомнительной девицы, когда ваша нищенка-мать при последнем издыхании!

Ролан сильно побледнел, и Маргарита догадалась, сколь острую боль она ему причинила.

Однако молодой человек не двинулся с места. Тогда Маргарита собралась с мыслями и обрела наконец то, что мы называем «даром речи», будь то речь краткая в десять слов или пространная на двадцать страниц, льется ли она из уст краснобая, не умолкающего ни на секунду, или срывается с губ бедного заики, побуждаемого страстью:

– Я посмеялась над тобой, мой капитан! Мне захотелось разыграть тебя, ты такой милый маленький скромник! А уж простофиля, каких свет не видывал! Как вы сказали, мой друг, Буридан? «Ты участвуешь в заговоре!» А чего стоит этот миленький мотивчик: «Ах, Маргарита, не будем говорить о моей матери!»

И она рассмеялась пронзительным натянутым смехом. Ролан опустил голову и проговорил с болью в голосе:

– Маргарита, повторяю, не надо говорить о моей матери.

– Почему же, мой капитан?

– Потому что я не хочу.

– Ах, его величество не желают! – воскликнула она. – А ты заплатил за то, чтобы хозяйничать здесь?

Маргарита сознательно прибегла к этим грубым словам, однако дались они ей нелегко, щеки ее зарделись.

– Маргарита, – пролепетал бедный юноша, рискуя вновь заслужить обидное прозвище «простофиля», – скажите, что вы разыгрываете ужасную комедию или сошли с ума!

Ролану было лишь восемнадцать лет, и не удивительно, что он мог говорить такие вещи. Более удивительно то, что искушенные люди театра до сих пор несут со сцены подобный вздор, а не менее умудренная публика проглатывает его, не поморщившись.

Но Маргарита не желала более играть по законам театра, уподобившегося чревовещателю из пьесы «Человек-кукла», у которого в запасе всего два-три голоса. Она сказала то, что хотела и чего никогда не услышишь со сцены:

– Сумасшедшие не знают, что они безумны; комедиантки никогда не раскрывают цели своей игры. Я же хочу быть с вами откровенной до конца, господин капитан. Я позабавилась с вами часок, как другие заглядывают сюда на часок, чтобы позабавиться со мной. Вот и все.

– Неужели правда то, что вы сказали? – произнес Ролан, словно размышляя вслух, и его печальные глаза увлажнились. – Неужели вы – одна из тех несчастных?

Губы Маргариты скривились в ехидной усмешке.

– Не стоит говорить плохо о своей матери, господин Ролан Непомнящий Родства!

Ролан вздрогнул, словно ужаленный змеей. Маргарита твердо выдержала его гневный взгляд.

– Замолчите вы! – пророкотал Ролан.

Никогда прежде Маргарита не видела его таким. Казалось, гнев придал ему величия.

– Да полно! – сказала Маргарита, все более распаляясь в своем бесстыдстве. – Прикажете сложить ручки и пасть на колени перед этой мадонной, которая так и не сумела подобрать вам фамилию?!

Маргарита обладала дьявольской отвагой, однако, когда Ролан сделал шаг вперед, она отпрянула.

Но Ролан сделал только шаг. Он сунул руку в жилетный карман, и четыре тяжелых монеты по сто су со звоном упали на столик с гнутыми ножками. Юноша не оглядываясь бросился к двери.

Скрип рывком распахнутой двери заглушил сдавленный вопль. Его издал не Ролан, не сорвался он также с прелестных губ Маргариты.

Маргарита, облокотившись на угол камина, смотрела вслед уходящему Ролану.

– Молодой лев! – пробормотала она.

Когда Ролан скрылся из вида, на пороге возник бледный встрепанный Жулу. Он подслушивал под дверью. Под правым глазом у него была ссадина. Виною тому был ключ, вставленный снаружи и ранивший Жулу в тот момент, когда дверь неожиданно распахнулась. Именно Жулу издал тот сдавленный вопль. «Дурак» был пьян, угрюм и сердит.

– А, да ты тут как тут! – сказала Маргарита. – Будешь знать, как шпионить. Поделом тебе!

Говоря, Маргарита напряженно прислушивалась. На лестнице раздавались медленные, словно спотыкающиеся шаги Ролана. Жулу переступил порог гостиной.

– Что он с тобой сделал? – спросил он, с трудом выговаривая слова заплетающимся языком.

Маргарита пристально взглянула на него и словно заколебалась.

– Да он совсем пьян! – пробормотала она.

Жулу неосторожно прикоснулся к свежей ране, веко и щека начали затекать.

– Что он с тобой сделал? – раздраженно проревел он.

– Он ударил меня, – ответила Маргарита.

– А-а! – скрипучим голосом отозвался Жулу. – Он тебя обидел?

– Да… очень обидел.

Жулу сжал кулаки и попытался проглотить слюну, заполнившую рот.

Ролан, должно быть, был уже в самом низу, но, поскольку он оставил входную дверь открытой, его шаги по каменной лестнице все еще были слышны в гостиной.

В затуманенном мозгу Жулу мысль то вспыхивала, то угасала.

– А скажи-ка, имел ли он право ударить тебя? – осведомился он, к великому изумлению Маргариты.

– Да ты, оказывается, не так дик, как можно подумать! – вырвалось у нее.

– Отвечай! – настаивал Жулу. – Нельзя, чтобы он скрылся… Имел он право?

– Ну хорошо, имел! – ответила Маргарита, томно сощурившись. – Я любила его, я никого не любила, кроме него!

Жулу зарычал и схватился за кинжал, висевший у пояса.

– Что дальше? – в голосе Маргариты звучал вызов.

Она подошла к окну и, открыв его, высунулась наружу. Жулу последовал за ней. Дрожь пробежала по телу Маргариты, когда она услышала над самым ухом скрипучий голос Жулу:

– А дальше будет вот что: я убью его!

Маргарита пожала плечами. Жулу занес над головой руку, но не осмелился ударить. От плеч Маргариты исходил свет, по ним волнами струились густые прекрасные волосы.

«А на бульваре по-прежнему никого…» – подумала она.

Дверь парадного отворилась. Ролан вышел на улицу, он брел шатаясь.

Маргарита отпрянула, словно у нее вдруг сжалось сердце. Она услышала, как Жулу направляется к входной двери.

– Куда ты идешь? – спросила она.

– Я тебе уже сказал, – ответил бретонец. – Я убью его.

– Нет… Я запрещаю тебе, – слабо возразила Маргарита.

– Похоже, ты его не любила, – проворчал Жулу, останавливаясь на пороге.

– Я полюблю его! – в искреннем порыве воскликнула Маргарита. – Я буду любить его до безумия!

Жулу бросился вон. Она окликнула его. Ее холодный и деловитый тон заставил Жулу вновь остановиться.

– При нем бумажник, – сказала Маргарита.

– А! – отозвался Жулу и затем добавил, потупившись: – Я не вор, ты же знаешь.

– Бумажник принадлежит мне.

– Он украл его у тебя? – недоверчиво спросил Жулу. – На него не похоже.

Пьяное безразличие начинало брать верх над гневом.

– Он, должно быть, уже далеко, – сказал Жулу. Маргарита метнулась к балкону и устремила взгляд на улицу.

– Он здесь, на скамейке.

– Вор не стал бы вот так рассиживаться перед домом, где он украл кошелек, – вслух подумал Жулу, испытав вдруг прилив благоразумия.

Маргарита вернулась к камину и бросилась на диван. Тщательно продуманная поза являла ее необыкновенную красоту во всем блеске.

– Ты боишься его, – сказала она. – Да ты трус, Кретьен!

Глаза Жулу налились кровью.

– У тебя есть все основания бояться, – продолжала Маргарита. – Он сильный, он храбрый. Да что там, от судьбы не уйдешь! Я хочу быть с ним, только с ним… Прощай, Кретьен!

Она порывисто встала и набросила плащ на плечи. Жулу схватил ее в охапку, повалил на пол, затем выбежал на лестничную площадку и запер дверь на ключ.

– Бумажник! – крикнула ему вслед Маргарита. Жулу спускался по лестнице, перепрыгивая через несколько ступенек.

– Ага, так ты хочешь занять мое место! – гремел он, проскакивая этаж за этажом. Кровь, бросившаяся в голову, вовсе лишила разума пьяного Жулу. – Ну подожди же!